Встретимся во сне. История, написанная лапой

Встретимся во сне. История, написанная лапой
Дмитрий Александрович Сиротин

Мальчику Леве снятся кошмары. И не только ему. Но хуже всего то, что эти сны вот-вот станут реальностью. Хорошо, что у людей есть коты – хранители, которые оберегают хозяев от разных бед (хотя не все об этом знают). Автор этой увлекательной мистической повести Дмитрий Сиротин – лауреат Национальной литературной премии «Золотое перо Руси», премий им. Корнея Чуковского и журнала «Костер», финалист Международного литературного конкурса памяти Ренаты Мухи, детской литературной премии им. В. П. Крапивина, премии «Книгуру», победитель XIV сезона конкурса «Новая детская книга».

Дмитрий Александрович Сиротин

Встретимся во сне

Вале, Ане, Саше

© Д. Сиротин, 2024

© ООО «РОСМЭН», 2024

Глава первая, мяу,

в которой мы узнаём про меня, про Лёву и вообще

Мяу! Да что же это такое! Маленький хозяин опять не даёт мне спать! Вот снова подскочил посреди ночи – глаза огромные, как две миски, схватил меня, прижал к себе, шепчет:

– Ох, Кефирыч, какой страшный сон! Даже сердце колотится, вот, слушай!

И прикладывает меня к груди, чтоб я, значит, сердце его послушал. Ну колотится, да. Но что я могу сделать? Мы, коты, конечно, хранители… Ну это не все знают, мяу… То есть вообще никто не знает, если честно, хотя некоторые догадываются. Мы хозяев охраняем. Оберегаем от разных бед. Ну или, если беда уже случилась, как-то утешаем. Они нас на руки берут, гладят и успокаиваются.

Но это – в жизни. А во сне – что я могу сделать? Я же в сон хозяина не проникну! Но мне его жалко, конечно. Каждую ночь кошмары – это же ужас, мяу! Вот и думаю уже который день: как помочь моему Лёве?

А он всё гладит меня, гладит, и сердце у него всё колотится, так громко, у меня аж ухо заложило, мяу!

– Рассказать тебе, что я видел? – шепчет.

Ну, я ухом дёргаю: мол, рассказывай, что ж поделать. Всё равно не отпустишь.

– Там был свет, Кефирыч, я был в тёмной-тёмной комнате, а впереди был свет и шёл человек, странный человек, и я вдруг вижу: это дедушка! Он идёт, я вижу его спину… Ты слушаешь?

– Мяу.

– Ну и вот, – Лёва продолжает испуганно, – я иду за ним и думаю: значит, дедушка жив? Радуюсь, конечно, дедушке, зову его… Он оборачивается – и… – Лёва крепче прижимает меня к себе, продолжает тихо-тихо, испуганно-испуганно: – Он оборачивается – и я вижу, что он… какой-то другой. Он таким никогда не был: глаза злые-злые и смотрит так страшно… Я его тогда спрашиваю: «Ты почему такой?» А он отвечает… И знаешь, как будто звук замедленный, сильно замедленный, прямо басом: «Пойдё-ом со мно-ой на пру-у-уд…» – «Дедушка, почему ты так странно говоришь, так страшно смотришь? Почему ты такой живой и – такой ужасный? Не смотри на меня, дедушка, я боюсь тебя, я боюсь!» А он: «Пойдё-ом со мно-ой на пру-у-уд…»

И вот, понимаешь, Кефирыч, у него кривые пальцы, он их протягивает ко мне – и начинает душить! Я чувствую на горле эти руки в морщинах и пытаюсь оторвать их, а они только сильнее давят… Дедушка же добрый был, почему он стал такой злой? И вот руки всё сильнее давят мне на горло, а лицо сбоку приближается, приближается, и глаза прямо впиваются в меня… Но это же мой родной, любимый дедушка! Почему эти кривые пальцы, и страшные зубы, и злые-злые серые глаза?

«Ты-ы-ы не вы-ы-ыйдешь отсю-уда», – медленно-медленно говорит дедушка своим страшным голосом.

А я вижу свет, понимаешь, Кефирыч, я вижу свет, он же впереди, и до него рукой подать, моей рукой, но руки злого дедушки не пускают, всё сильней давят на горло, и я уже почти совсем не могу дышать, а вот уже и совсем не могу, и я умираю – и просыпаюсь.

Лёва плачет, мяу. Бедный Лёва. Я тыкаюсь головой в его ладони, успокаиваю. Мол, гладь меня, хозяин, а я тебе помурчу.

У маленького хозяина умер дедушка, ну это обычная история. Все умирают, и дедушки тоже. Даже самые хорошие и любимые. А теперь вот этот дедушка приходит к Лёве во сне. И душит его. И Лёва не понимает почему. Зачем дедушке, который так его любил, после смерти приходить к внуку во сне и мучить его?

Очень странно.

Лёва не понимает.

И я не понимаю, мяу.

А вообще у нас обычная семья. Обычная квартира, маленькая правда. На большую у хозяев денег нет. И мы вчетвером в одной комнате: Лёва, мама, папа и я, Кефирыч. Лёвин папа часто в ночную смену работает, он шахтёр, и Лёва тогда по ночам только с мамой и со мной. Но мама спит крепко, устаёт на работе и не просыпается, даже когда Лёва во сне кричит. А я просыпаюсь, мяу. Ну то есть я и не сплю никогда. Это же известно, что коты не спят: мы только дремлем. Вот и я дремлю, дремлю, а потом Лёва как закричит: «А-а-а!», как подскочит, как схватит меня – и давай очередной страшный сон мне пересказывать! И гладить. Ну, я мурчу, моё мурчание успокаивает, я знаю.

– Ты, Кефирыч, мурчишь, как трактор, – грустно улыбается Лёва.

Ну да, я такой, мяу. Конечно, тракторы не мурчат, они тр-р-рещат, они гр-р-ремят, ну Лёва это образно, я понимаю…

Глава вторая, мяу,

в которой Лёва жалуется и вспоминает, а я слушаю и мотаю на усы

И из школы Лёва приходит уставший и грустный. Ну понятно, ночью постоянно подскакивает от своих кошмаров. Не высыпается, мяу. Бедный маленький хозяин. Мама и папа на работе, вот он мне и выговаривается:

– Эх, Кефирыч! Иди-ка сюда! (Ну и берёт меня, сажает к себе на колени и гладит, а я ухом шевелю: почеши, мол, за ухом, а я помурчу, как трактор, ты же любишь…) Вот так вот всё, Кефирыч. Опять Надежда Викторовна кричала. Ты, говорит, совсем дурачок. Скоро два плюс два сложить не сможешь. Ну да, я в математике ничего не понимаю, так что ж теперь, убиться и не жить?

– Мяу! – Это я ему отвечаю. Мол, да нет, зачем убиться и не жить? Лучше наоборот – не убиться и жить.

– Надежда Викторовна говорит, что без математики никуда. Математика – царица наук, всё такое… Эх. Она мне тоже снится в кошмарах! Гонится за мной с учебником и бормочет так страшно, как будто робот, например, вот такое, смотри (Лёва легонько перекладывает меня на кровать, достаёт из ранца учебник, читает): «Рабочим поручили за три дня посадить деревья по краям аллеи длиной один километр в первый день они посадили деревья на участке длиной двести двадцать семь метров во второй день на участке длиной триста восемнадцать метров в третий день длина участка была на девяносто семь метров больше чем во второй день справились ли рабочие с этим поручением». Вот такое, представляешь? А я ничего не понимаю, понимаю только, что рабочие. И что они сажают деревья. И думаю, что, если они не справятся, их уволят. И я не хочу решать эту задачу, даже если б мог, потому что, если их уволят, мне их будет жалко! А Надежда Викторовна всё бормочет и всё бежит за мной, а я от неё, я быстрей, и она быстрей, и знаю, что, когда она меня догонит, точно задушит, они все меня душат – и дедушка, и Надежда Викторовна, и это так страшно, ты не представляешь, потому что в жизни-то Надежда Викторовна, конечно, довольно сердитая всегда, но не убийца всё-таки! А дедушка так и вообще самый добрый в мире у меня был, ты же помнишь?

– Мяу, – грустно отвечаю я.

– Ага, – грустно улыбается в ответ Лёва. – Он и тебя любил, всегда гладил и колбаску приносил из магазина. Он тебя и Кефирычем назвал, помнишь?

– Мяу…

– Эх, дедушка! Такой был живой и добрый, а теперь такой злой и страшный в снах, – печалится Лёва. – Опять вот: душит меня, я умираю, просыпаюсь – и сразу начинаю вспоминать всякое хорошее про дедушку! Чтобы точно понять, что во сне – это не он, это только кто-то в его обличье! Ну не может мой дедушка быть злодеем!

Ну и дальше Лёва начинает дедушку вспоминать, рассказывать, например, такое:

– Мы с дедушкой однажды пошли на пруд, не рыбачить, ему жалко было рыбу. Многие дедушки рыбачат, а мой не мог. Над ним другие дедушки смеялись даже поэтому. Ну и мы с ним пошли на пруд, летом это было. И он мне сказал: «Смотри, там, под водой, лягушки! Видишь?» А я никогда лягушек не видел, и мне было очень интересно. Их не было видно, только пузыри над водой. И дедушка тогда сказал: «Я знаю, как выманить лягушку!» – «Как, дедушка?» – спросил я. «Лягушка ловит еду в прыжке. Комаров, например. Они же летают. Сейчас мы что-нибудь подбросим над водой – лягушка подумает, что это еда, и вынырнет, чтобы поймать!» – «О, круто! – говорю я. – А что подбросим?» Дедушка задумался. Думал-думал, а потом как хлопнет себя по лбу: «Вот я старый дурак! Камертон же!»

А камертон – это такая маленькая дудочка: в неё дуют, из дудочки звучит какая-нибудь нота, и по этой ноте настраивают музыкальный инструмент. Пианино, например. Или гитару. Или флейту. Вот дедушка был флейтист, только он давно уже не играл, ну, руки уже не те, он говорил, и слух тоже не тот… Но он хороший был флейтист, его очень все уважали на работе. И он этот маленький белый камертон всегда с собой носил, как талисман. Ну и привычка была такая: идём, идём, а он камертон достанет – и как дунет! И звучит нота ля: ля-а-а-а-а! И все оборачиваются. В общем, необычный он у меня был, конечно…

И вот он камертон достаёт из кармана пиджака, обтирает его платочком со всех сторон, подходит поближе к воде и уже замахнулся…

Тут я кричу: «Дедушка, так камертон утонет, ты что!» А он усмехается: «Не утонет: лягушка схватит!»

И вот полетел камертон над водой… Полетел над водой, закрутился в воздухе и почти уже упал в воду. И вдруг из воды выскочила лягушка, такая прикольная вся, пупырчатая, и ка-ак схватит ртом камертон! А камертон ка-ак задудит! А лягушка ка-ак перепугается! Выплюнула камертон, квакнула обиженно и снова в воду спряталась.

Мы с дедушкой долго смеялись: надо же, лягушка-музыкант! На камертоне сыграла! Так шли до дому и всё смеялись. А вечером я нарисовал лягушку с камертоном во рту и подарил дедушке.

А иногда дедушка брал флейту. Гладил её, что-то тихо ей шептал, как будто рассказывал… А ещё иногда, совсем редко, например в начале декабря, когда темнеет рано-рано, и от этого как-то грустнее, чем обычно, дедушка осторожно, стараясь потише, чтобы не раздражать соседей, играл на флейте. Дрожащими руками, не всегда попадая в правильные отверстия, но всё-таки играл. И флейта тихонько, жалобно пела. И дедушка закрывал глаза и дудел, и за окном было темно, а у нас горел торшер, и дедушка играл, и я смотрел на него и думал, какой он хороший.

А теперь его нет, он только приходит во сне и душит меня, душит… И не даёт мне вырваться на свет… Почему это, Кефирыч?

– Мяу… – Это уже я, Кефирыч, ему отвечаю.