Ночь. Рассказы

– На четыре стороны которая.

– Ой, да пускай делает, что хочет. Дура есть дура.

Шапкина не выдержала и вломилась внутрь. Она оглядела испуганные лица.

– Ольга Григорьевна! – сказала она, – у вас инструмент не готов, будьте любезны.

– Иду-иду, – сказала медсетсра.

Глазами полными злобы Шапкина осмотрела остальных, фыркнула и вышла вслед за медсестрой.

Вспоминая это, Шапкина морщила лоб и кривила губы. В животе неприятно крутило. Она прошла в гостиную, взяла с полки набитую папку на завязках и повалилась на диван. Шапкина потянула за веревочку – папка раскрылась. Внутри стопками лежали медкарты больных. Она взяла первую, задумчиво пробежала глазами и остановилась на строчке: «Правая верхняя пятерка – удаление». Шапкина отшвырнула карту и взяла другую. Прочитала имя больного и улыбнулась. Но только дошла до строчки: «Левая верхняя семерка – удаление» – отшвырнула и эту. Так она раскидала все карты, пока не дошла до него, Горохина. Шапкина напряженно всмотрелась в строчку: «Левая нижняя шестерка – знак вопроса».

15

Горохин двигался к остановке. Он вытаскивал зажигалку, открывал крышку, чиркал – пламя вспыхивало, и закрывал – пламя гасло. Горохин остановился и опустил голову. Влажный асфальт и до блеска натертые туфли. Поднял голову – небо прояснилось. Шаркнув каблуком, он развернулся и стремительно зашагал на угол Ремизова. Туда, где обилие баров и кафе. «Вечер только начался», – подумал он.

Музыка оглушила. Играл рок. Горохин подошел к барной стойке и принялся рассматривать напитки на пластиковой подстилке. Все дорого. А в общаге под матрацем Ары наверняка найдется нераспитая бутылка. Он вытащил кошелек, перебрал сложенные купюры и сосчитал в уме. Он позволил Шапкиной заплатить самой и сэкономил. Да, это он позволил ей заплатить. Быть честным к себе вредно для здоровья.

Девушка за стойкой словила его взгляд. Она подошла.

– Мне водки! – заорал Горохин, – двести!

Губы девушки шевелились, но слов не разобрать.

– Что? Я говорю мне водки! – он ткнул пальцем в подстилку, – вот эту!

Девушка наклонилась к нему, свесив блондинистые локоны, и заорала: «Паспорт!»

Наполнили четыре рюмки. Горохин опрокинул две. Он хлопнул дном о стойку, сощурил глаза и схватился за висок. Стенки желудка обожгло.

– Наполни! – крикнул он и указал на пустое дно.

Горохин кинул деньги на бар, схватил рюмки и двинулся к свободному столику.

Только Митя зашел сюда, как почувствовал жгучий взгляд. Одна дамочка откровенно пялилась, но Горохин не поворачивался в ее сторону. Он устроился на мягком диване, опрокинул третью рюмку и сморщился от изжоги.

– Эй, молодой человек! – он услышал женский охрипший голос, но сделал вид, что ничего не заметил. – Молодой человек! Можно вас?

Горохин смотрел в другую сторону.

– Я хотела пригласить вас за мой столик, – он услышал ее совсем рядом и повернулся. – Но я уже пришла сама, вы не против? – она не дождалась ответа и плюхнулась в кресло напротив него. Она положила ногу на ногу и откинула длинные черные волосы.

– Садитесь, – сказал Горохин.

– Но я уже сижу! – сказала она, – вы не очень-то шустры. Как вас зовут?

– Митя.

– О, надо же, – она вся оживилась, – какое совпадение! Восемь лет прошло, мать твою, восемь лет… А что вы пьете? Водку? Фи, какая гадость. Официант! Принесите вина, – она махнула рукой, – вы празднуете или горюете?

– В каком это смысле?

– Пьют по двум причинам: случилось счастье, и надо отметить, или случилось несчастье, и надо горевать, – она многозначительно уставилась на него. – А что у вас?

– У меня золотая середина.

– Как так можно! Официант, вина мне! – подбежала девушка и наполнила бокал, который незнакомка держала в руке. – Нет, нет, так нельзя! Либо празднуешь, либо горюешь, – она отхлебнула красной и вязкой жидкости из фужера.

– Сладкое? – сказал Горохин.

– Сухое, – она отвела глаза.

– А вы? Празднуете или горюете?

– Ох, восемь лет, твою мать, – она прикрыла лицо ладонью.

Эта незнакомая женщина пьяна и вряд ли пытается оскорбить Митю. Но когда она говорила «твою мать», Горохин сжимал скулы.

– Митя, – сказала она.

– Да?

– Моего жениха зовут Митя. Знаешь, он такой заступчивый, по справедливости все делал. Вот надо было этому юродивому… – показалось, что она сейчас всплакнет. Она тяжело вдохнула. – Напился один дурак, стал приставать к девочке, – продолжала она, – а мой ему раз сказал, два сказал – ноль внимания. Толкнул его, так, слегка. А тот упал, голову расшиб да подох. Суд сказал убийство. Тринадцать лет дали.

Она замолчала и уставилась в пол.

Горохин услышал знакомый голос. Он огляделся и увидел антистеплера за баром. Тот с кем-то жарко спорил. В руке он держал открытую бутылку пива. Он размахивал ей во все стороны, что пена выплескивалась. Горохин отодвинулся, чтобы тот его не заметил.

– Куда вы? – всполошилась женщина.

– Я здесь, здесь, – сказал Горохин и потянулся к рюмке.

– Вчера был суд. Мы так надеялись, что его выпустят. Ан нет. Отказ в досрочном освобождении. Еще этот юрист… – она сердито потрясла кулаком и посмотрела на Горохина. – Вы часом не юрист?

– Нет, – он опрокинул рюмку и вытер рот ладонью.

– Не обращай на меня внимания, – она щедро отхлебнула из фужера и махнула рукой. – Официант! Официант! Вина мне!

За стойкой началась какая-то суета. Два амбала за шкирку тащили антистеплера на выход. Горохин опрокинул еще стопку.

– Выпьем за меня! – крикнула женщина, встала и расправила во весь рост темное платье.

Они чокнулись. Горохин выпил последнюю и указал на пустые рюмки проходящей официантке. Он крикнул: «Повторите!»

– Митя, а ты не куришь? – сказала незнакомка.

– Редко. Это плохо для зубов, – сказал он куда-то вниз.