Ночь. Рассказы

– Маруся! – закричала она, недоуменно глядя на телефон, – Маруся, шо це таке?

К ней подбежала маленькая девчушка трех лет с блондинистой головкой и стрижкой под мальчика. Она взяла из рук телефон, нажала кнопку и вернула обратно.

– Це будильник, – шепеляво сказала девочка и убежала.

– Будильник? А на шо мне он? – проворчала женщина. – Эдак и спятишь без сна-то.

Появление темноты за окном сопровождалось легким ознобом. Когда солнце зашло за горизонт, а синева неба загустела, Зинаида нервно поглядывала на часы. За целый день она старалась себя вымотать. Только поднималась на ноги и не отходила от плиты: готовила на неделю вперед. А в перерывах брала швабру с тряпкой и намывала все углы.

К вечеру Зина валилась от усталости и готова пасть мертвым сном. Но поддайся она на уговоры тела, то к ночи проснется, и очередная бессонница обеспечена. Поэтому она пышно сервировала стол, лишь бы чем-нибудь заниматься, пока не пройдет время.

В прихожей послышался хлопок входной двери и неудержимый кашель. «Приперся увалень. Хорошо це кашель только днем, а то бы удушила поганца!» – подумала Зина.

После ужина она изрядно клевала носом и встряхивала головой, чтобы взбодриться. Лицо ее растягивалось в улыбке. Этой ночью она выспится за все недели и месяцы.

– А что это ты, не высыпаешься? – сказал муж, отирая усы расписной салфеткой.

– Шо, шо, – гневно сказала Зина. – Я б выспалась. Как вставлю кое-кому пробку в одно место, шобы воздух туда-сюда не свистел.

Муж нахмурился и не ответил. Он встал и пошел на улицу выкурить папиросу. Зина убрала со стола, перемыла посуду, взбрызнула остатки воды с рук и пошла укладывать дочь.

– Матрена, а Матрена, шо ты всё ворочаешься? – сказала она, укрывая девочку одеялом. – Может тябе этого молочку теплого с печеньем таки слаще спать будет?

Маленькая головка высунулась из-под одеяла, сверкнула глазками и утвердительно закивала.

– Ляжи, ляжи, мама тябе принесет.

Ночь. Наконец-то долгожданная ночь! Зинаида укуталась в теплое одеяло, накрыла голову подушкой и прижала ее края к ушам. На пожелание спокойной ночи мужа она пробормотала что-то недружелюбное. Свет погасили, и сон мгновенно улетучился.

Через минуту наступило то неприятное, чего она так ненавидела. Громогласный храп эхом раздался по комнате. Зина стащила с головы подушку, перевернулась на спину и уткнулась взглядом в потолок. «Тварь эдакая!» – прошипела она. Набрав воздуха, она медленно выдыхала ртом со сложенными в трубочку губами.

А сколько лет прошло! Словно картинки мелькали в голове отрывки воспоминаний. Двор, усеянный цветущими одуванчиками. Запах печного хлеба. Смущение и мокрый след поцелуя. Крепкие объятия и задушевные мечтания. Свадебный венец, а следом горькое разочарование. Слезы и истерики. Тоскливый быт, который помогал забываться. И чудо! Появилось живое чудо, которое сгладило неурядицы семейной жизни. Чудо, которое перевернуло понимание сути и смысла жизни. Которое дало силу и счастье.

Раздалось похрюкивание со звонким свистом, что Зина чуть с кровати не свалилась. Мысли выветрились, осталось только раздражение. С размаху она ткнула локтем мужа, на что последний хмыкнул и медленно перевалился на другую сторону.

«Увалень! – прошипела она, – хоть бы от чего проснулся!»

Отлежала бока и всплеснула руками. Никак не уснуть. Зинаида поднялась – заскрипели старые пружины в матраце. Легонько подошла к комнате дочери, подкралась к ее постели и с душевной теплотой рассматривала короткие золотистые волосы. Матрена, курносая моя. Рядом на тумбочке рассыпаны крошки и стоит опорожненный стакан с белой каемкой на дне. Вот молодец, съела и крепче заснула. Ай, и мне поможет?

Зина прошла на кухню, открыла холодильник и зажмурилась от желтой ряби. Схватила картонный пакет – кончики пальцев обожгло холодом. Она выпила стакан залпом и сморщилась: молоко свело горло. Поставила стакан на столешницу и, медленно переставляя ноги, пошла обратно. Туда ей вовсе не хотелось. Из-за переживаний спальня стала невыносимым местом. Оттуда хочется сбежать и не возвращаться.

И снова мерещилось прошлое. Одержимость в покупках детской одежды и волнительное предвкушение. Чувство единения с нечто живым. Первые толчки в живот, и безграничная любовь. Осознание, которое выходит за границы слов: «Я – мама».

Когда веки потяжелели, а ресницы вот-вот сомкнутся, за окном всплыли первые лучи солнца. Сейчас усну. И зазвонил будильник.

Зина дернулась и вытаращила глаза. Сон как рукой смахнуло. «Ах ты, чертовщина эдакая!» – завопила она и затрясла мужа, на что он только промычал и вяло отмахнулся. «Да проснись же ты, увалень!» – говорила она ему в ухо. Стукнула по часам – звон утих. Теперь она точно не уснет. Еще один день жить в мучениях. Еще одна ночь миновала без сна.

Пока супруг одевался, она планировала работу на день. Надежда угасала, и все же домохозяйка стремилась выбиться из сил. Может в этот раз повезет.

День прошел. И когда Зина услышала в прихожей кашель, то помрачнела и хотела придушить кого-нибудь. Она не поздоровалась с мужем, только язвительно взглянула. Он улыбался чему-то, и это еще больше раздражало.

– Чяго ты лыбу давишь, шо, поддал на работе с дружками? – сказала она.

– Вот, смотри, что я принес, – тихо сказал он и протянул пакетик с чем-то непонятным.

– Шо це таке? – она взяла и закрутила пакетик, – тьфу, что за чертовщина!

– Это беруши.

Снова появилась вера. Сегодня она ляжет пораньше.

Зина быстренько умыла Матрену, уложила и принесла печенье и стакан молока. «Спи крепко, моя сладкая, – сказала она, – мама сягодня тоже будет крепко спать».

Закуталась в одеяло, смяла беруши и засунула в каждое ухо. Беруши глухо расширялись. Она испуганно выпятила глаза. Хотела вытащить и отшвырнуть их прочь, но совладала с собой. А когда перестала слышать шорохи и вздохи мужа – несказанно обрадовалась.

С улыбкой на устах Зинаида проснулась этим днем. Пощупала пустоту вокруг себя: муж ушел. Солнце пробивалось сквозь полуоткрытые глаза. Она сладко потянулась, захрустела суставами рук и ног. Помяла постель еще полчаса и поднялась. Надо маленькую покормить.

Зина заглянула в детскую, надеясь застать малышку еще в кровати, но все перевернулось. Во рту стало сухо, в глазах потемнело. Внутри что-то оборвалось. Ее горло разрывалось криком, но уши не слышали.

В глазах застыла картина опрокинутой кружки, скрюченного бездыханного тельца на полу и крошек у рта девочки.

Последняя запись

16 октября

Не знаю, чем еще себе помочь. Вроде бы я нахожу какую-то отдушину в этих излияниях. Мне хотелось разорвать и сжечь предыдущую запись, но я только вырвал ее из тетради, смял и положил в ящик. Вряд ли она ее найдет, хотя тетрадь лучше прятать. Сегодня она спокойнее чем…

Не хочу вспоминать тот день.

Когда я говорю «она», то имею в виду свою мать. Забавно, что я разъясняю, будто заранее знаю, что это прочитают.

Мать говорит, что в жизни надо уметь две вещи: складывать числа и связать удавку. Насчет первого можно поспорить, но насчет второго нет. Я пишу в этой тетрадке, а сестра меня отвлекает. Она выглядывает из-за дверного проема и озорно улыбается. Только я повернусь и встречусь взглядом, она убегает. Вроде бы ничего и не случилось, но эти синяки… Сложно описать, что происходит внутри меня, когда случается это. Я цепенею, будто зверек в присутствии хищника. А потом мучаюсь и не могу уснуть. А теперь можно скоротать время за ручкой и тетрадкой, пока не задремлю.

Сестре три года. Она пока плохо говорит. Но если так и будет продолжаться, то лучше не станет. Наоборот. Она уже заикалась после этого. Черт! Не могу вспоминать… Я злюсь. Хочу вырвать и этот лист. Будто начну писать заново и вычеркну прошлое, перепишу саму жизнь. Как бы хотелось, чтобы жизнь была подобна блокноту с записями. Темные страницы из прошлого сожгу и вместо них напишу добрую историю. Моя сестра – невинная душа. Я бы переписал и твое прошлое.

Мне непонятно, почему люди так поступают. Я не переношу насилия. С детства возмущали побои слабых ребят. Мне доставалось самому, но помимо телесной боли я чувствовал стыд. Мне стыдно за людей, которые избивали меня или еще кого. Вместе с разодранными ссадинами я страдал и вопросом, ответ на который не нашел.

«Подставь другую щеку», – говорю я себе. Ведь я должен отличаться от этих людей. И пока я поступаю иначе, то не стану таким же. Хочется верить, что все изменится. Но пока не вижу и лучика надежды в конце этого длинного овеянного мраком тоннеля. Где-то я слышал, что стоит заканчивать на положительной ноте. Ну что же, я жив и здоров, хотя предпочел бы быть неживым или хотя бы нездоровым. День закончился без неприятностей. Только этому уже стоит радоваться.

18 октября

Это снова случилось. Вечер. Наташу укладывали спать. Она немного вредничала, и маму это раздражало. Я понимал, что сейчас начнется, и заперся в комнате. Когда я был уверен, что все обошлось, то услышал хриплый вскрик мамы, резкий хлопок, будто ударили в ладоши, и пронзительный визг сестры. Моей бедной и несчастной сестры.

Когда все спали, я таращился в стену с напряженным гнетом внутри. Холодная и бездушная стена походила на мою сущность. Стена ничего не сделает. Она не поможет, если в этом нуждаются. Стена служит опорой, но я прогнившая стена, которая обвалится на всякого, кто прислонится. Я ворочался в кровати и корчил лицо от неприятного чувства в животе. Не спалось, поэтому я встал и записал эти мысли. Открыл тетрадку, ручка зацарапала по листу. Я нервно бросал взгляд сквозь открытую дверь в темноту. Боялся, что мама проснется. Или проснется Наташа, и мама пойдет успокаивать ее наставлениями. «Наташа, почему ты не спишь?! Давай спи! Хорошие девочки ночью спят! Ты ведь не хочешь рассердить маму…»

Мне кажется, мама в ловушке. Она привыкла приказывать, а не просить. И все выполняют то, что она говорит. Она не хочет как-то увлечь человека, мотивировать что ли. Зачем? Достаточно грозно произнести просьбу, и ее выполнят. Я бы назвал это ловушкой авторитарного управления, будь я психологом.

19 октября