Кондрат Булавин

– Нехай прочтет!

– Ужо обскажем! Обскажем!..

Кологривов, сухой, бритый старик, снял треуголку, поправил парик, откашлялся.

– Донские атаманы и все храброе войско, – начал он, – челом бьем!

Оба стольника низко поклонились.

– По именному указу великого государя, – продолжал Кологривов, – велено мне со стольником Пушкиным ехать в казачьи ваши, государевых холопов, городки для сыску новопришлых на Дон после тысяча шестьсот девяносто пятого года, бежавших всяких чинов людей…

Кологривов развернул указ и начал нараспев гнусаво читать:

– «…На Дону до Паншина, и по Хопру, и по Медведице, и по Бузулуку, и по Северскому Донцу, и по Каменке, и по Белой и Черной Калитвам, и по Быстрой, и по Березовой, и по Яблоневой речкам в казачьих старых и в новопоселенных городках у атаманов и казаков взять сказки[29 - Сказки – здесь сведения.], откуда те казаки пришли и нет ли у них в городках беглых ратных людей, боярских холопей, крестьян и других чинов людей…»

– Ишь ты, дьяволы, зачем приехали! – одиноко донесся чей-то озлобленный голос.

По толпе прошел приглушенный ропот.

– Помолчите, атаманы-молодцы, – застучал булавой по бунчуку атаман. – Дослушайте царев указ.

– А чего его слухать? – дерзко прокричал чей-то голос. – И так все понятно.

Долго пришлось атаману успокаивать круг. Толпа затихла не сразу. То там, то сям вспыхивали еще гневные выкрики…

Кологривов внимательно поглядывал на толпу, дожидаясь, когда она успокоится, и когда все снова затихло, он продолжал чтение:

– «…Велим мы стольникам нашим Кологривову да Пушкину разобрать те сказки и всех казаков, кои были в азовских походах, оставить на месте, а казаков, кои не были в оных, сослать на речки у Валуек и Рыбного на поселение, а казаков – пришельцев на Дон после тысяча шестьсот девяносто пятого года с женами и детьми и со всеми их животы ссылать в те же городы, откуда они пришли…»

– Нету у нас беглых! – свирепо прокричал рыжебородый казак в лазоревом зипуне. Голос его гулко разнесся над майданом. Он прозвучал как сигнал.

– Нету-у!.. – подхватил рядом стоявший с ним седой высокий старик.

– Нету-у… Все мы тут давнишние казаки!..

– Все мы были под Азовом!

– Были беглые, да сплыли!

– Не трогай нас, боярин!..

– На Дон попал – говори пропал!..

Стольники встревоженно смотрели на возбужденную толпу. Они видели, как в воздухе угрожающе мелькали здоровенные кулаки, гневом сверкали глаза, корчились в надрывных, хриплых криках багровые от злобы лица.

Вспотевший атаман Максимов пытался успокоить круг:

– Помолчи, честная станица!.. Помолчите, добрые молодцы!..

Но голос его беспомощно тонул в шуме толпы.

– A-a-a!

– У-у-у!..

– Что, Михаил, будем делать? – сказал Кологривов Пушкину. – Как мы их утихомирим?.. Какой ответ будем держать государю?..

Пушкин, беспокойно поглядывая на возбужденных казаков, трусливо ответил:

– Ну их к чертям! Мало мы тут толку добьемся, Максим. Уговори ты атамана, пусть пошлет с нами в казачьи городки старшин своих… Поедем – поглядим, а коль не найдем пришлых да беглых, то так и скажем государю: не нашли, мол… А их, Максим, не задирай, а то еще побьют.

Когда Кологривов сообщил о своем намерении поехать в городки, атаман охотно согласился оказать содействие. Сняв шапку, он стал впереди стольников и, хитро подмигивая казакам, поднял булаву.

– А ну, помолчи, честная станица! – закричал есаул Позднеев. – Атаман трухменку гнет!

Поняв, что войсковой атаман надумал обхитрить царских стольников, круг притих.

– Атаманы-молодцы, послухайте!.. Царевы стольники поимели охоту, – снова подмигнул атаман, но так, что стольники не заметили, – поехать в казачьи городки… Пускай поедут, поглядят, уверятся, что нет у нас, на Дону, беглых, и обскажут об этом великому государю… А со стольниками мы пошлем двух наших старшин – Василия Позднеева да Якима Филипьева…

– В добрый час! – гаркнул дружно и весело круг.

Стольники были несказанно удивлены, что дело приняло такой оборот. Ведь они, собственно, этого и добивались – поехать по городкам.

Пока стольники со старшинами собирались в дорогу, атаманские гонцы уже скакали с указанием городковым атаманам, чтобы беглые люди и боярские холопы прятались по лесам.

Поездив по давнишним донским казачьим поселениям, по так называемому Старому полю, царские стольники возвратились в Москву ни с чем.

Глава VI

Мишка Сазонов хоть и был прирожденным казаком, но так беден, что домовитые казаки относились к нему с явным пренебрежением и считали гультяем. Бедным казакам жилось в Черкасском городке не сладко. Приходилось кусок хлеба добывать в тяжком труде. Уже несколько лет подряд Сазонов работал старшим табунщиком у Ильи Зерщикова. Лошадей у Зерщикова было много, голов под семьдесят. Кони добрые, все более аргамаки[30 - Аргамак – лошадь породы кабардинских скакунов.]. Хлопот и дел табунщикам всегда было много. Надо было зорко следить за тем, чтобы кони не дрались, не заходили далеко. В случае набега калмыков или татар надо было вовремя укрыть лошадей от грабежа. А поэтому Мишка с весны до поздней осени не слезал с седла, скакал по степи с длинным кнутом в руке и ружьем за спиной, охраняя табун.

В ведении Мишки находилось еще семь табунщиков – беглых крестьян из разных губерний России, бежавших на Дон от своих помещиков в поисках вольной жизни и теперь попавших в кабалу к Зерщикову.

Жили табунщики в ветхом курене на берегу небольшого озерца, окруженного редкой цепью мохнатых верб. В их густых кронах поселились ночные певуны, и с вечера до утра маленькое озерцо, как звонкий бубен, гремело перезвоном и присвистом соловьиным.

В один из воскресных дней табунщики, оставив лошадей под присмотром двух своих товарищей, сели на берегу озера вечерять.

В вербах птицы крикливо болтали на все голоса. В терпко пахнущей молодой траве шуршали ящерицы, по озерцу в поисках пищи хлопотливо сновали дикие утки и гуси. Поднимая каскады радужных брызг, о воду билась крупная рыба…

Солнце, побагровевшее и отяжелевшее, медленно клонилось к закату. Длинные тени от верб легли на воду. С озера потянуло вечерней прохладой. Между стволами древних верб возникал мрак. Отсвет закатного солнца воровато зашарил по стволам и корням деревьев, словно что-то разыскивая. И вот, как будто найдя то, что так долго искал, он радостно затрепетал на густых темных верхушках верб, зажигая их багрянцем…

Все больше и больше темнеет степь, и все гуще воздух наполняется ароматом цветов и сочной травы…

Где-то в гущине ветвистой вербы, засыпая, в последний раз прозвенел зяблик и затих. Ему живо отозвалась малиновка, но, не получив ответа, также замолкла. А дятлы, усаживаясь на ночь, все еще торопливо о чем-то болтали, словно делясь впечатлениями дня…

Тревожно заплакал нежный голосок иволги. Становилось все тише и тише… Замолкли птичьи голоса. Замерли в настороженном ожидании вербы. Притихло озеро. Все молчит, вслушиваясь в беззвучную жизнь теплого бархатного вечера…

В глубине бездонного потемневшего синего неба вспорхнула маленькая веселая зеленая звездочка. И, словно обрадовавшись ее появлению, откуда-то из гущины верб ликующе щелкнул соловей. Щелкнул и замолк, будто устыдившись своей смелости. И вдруг, расхрабрившись, снова защелкал и теперь уже надолго, безостановочно…