Я умерла в четверг

Я умерла в четверг
Дина Кей Ви

Аня Васильевна – девочка из интерната для трудных подростков, у которой целый список проблем, начиная от уже обыденных избиений и заканчивая пропажей матери. Всё меняется, когда воображаемый друг Ани, её тень Таня, появляется в реальном мире и становится лучшей подругой героини и любимицей всего интерната. Но в один из дней она бесследно пропадает, а все вокруг словно по щелчку пальца забывают о своей однокласснице. Запутано? Весьма. Так же считает и Анна. Чувствуя себя не в своей тарелке, ей предстоит ужиться в изменившемся мире и отыскать пропавшую девочку. Но получится ли?

Дина Кей Ви

Я умерла в четверг

Часть 1. Тьма

Глава 1. Опочвальня

Даже под двумя одеялами было холодно. Хотя одеялами это назвать было сложно. Истрепанные десятилетиями и изъеденные молью, эти шерстяные пледы больше всего напоминали половые тряпки, и одеялами они обозначались только в учетной книге кастелянши.

Поверх так называемых «одеял» я накинула свою зимнюю куртку, но и она не особо-то помогала. Ну, хоть зубы перестали стучать. Уснуть бы скорее, во сне все проще. Но сон не торопился ко мне прийти.

Потому я тупо лежала и пялилась в незашторенное окно. Штор для этой комнаты у кастелянши не нашлось, даже убогих. Интересно, может та серая тряпица, которой заткнута дыра в стекле, и есть та самая пропавшая штора. Надо бы как-нибудь на досуге вытащить и развернуть ее. Но только не сейчас. Если еще и обнажить эту дыру, то совсем околею. На дворе начало октября, и днем вполне еще можно проветрить комнату, но только не ночью. Хотя, не думаю, что эта тряпка создает такое уж большое препятствие проникновению холодного воздуха с улицы, но рисковать все же не стоит.

А все-таки, идея укрыться зимней курткой, была вполне хорошей. Вот меня уже почти и перестало колотить. Надо было еще весеннюю куртку накинуть. Но теперь, когда я практически отогрелась, меня из моей импровизированной берлоги на этот холод никакими коврижками не выманишь.

Возможно, здесь бы не было так холодно, даже несмотря на эту дыру в окне, если бы батарея функционировала, как положено. Но с ней, судя по всему, что-то не так. Она была чуть теплой, хотя в остальных помещениях батареи такие горячие, что прикоснуться невозможно. Завхоз обещал посмотреть, что с моей батареей, когда у него будет свободная минута. Но за прошедшую неделю, видимо, ни одной свободной минутки у бедного человека так и не нашлось. А вы что думали? Это вам не хухры-мухры, лампочками заведовать. Без продуху человек работает.

Хотя, может, я все-таки придираюсь. Комната, в которой я нахожусь, не использовалась последние лет шестьдесят, и не предполагалось, что в ней кто-то будет проживать. Это часть чердачного помещения – какие могут быть претензии к состоянию? Все остальные дети размещались в нескольких общих спальнях, где было вполне себе тепло.

Я до недавнего времени тоже там располагалась. До тех пор, пока не стала участницей нескольких драк подряд. Хотя, насколько я помню, действие, в котором четыре человека запинывают одного, обычно называлось избиением, а не дракой. И если вы не поняли, то я была не в составе тех четырех, а на противоположной стороне так называемой «драки».

И вот, теперь те четыре девицы мирно посапывают в своих теплых кроватках под настоящими одеялами. А я вот тут лежу и стучу зубами со своими синяками, дырой в окне, еле живой батареей и номинальными одеялами.

Да и ладно. Зубы уже не стучат. И хоть по вечерам теперь не приходится лицезреть противные рожи своих одноклассниц.

В том, чтобы быть асоциальной, коей нарек меня местный психолог, оказывается, есть свои плюсы.

Вот такая вот «справедливость» обитает в стенах данного заведения, именуемого школой-интернатом для трудных детей имени Святого Владимира. Ничего святого, кроме этого имени в названии, в этом месте, конечно же, не было.

– Ну, как спалось в Вашей опочвальне, прынцесса Анна? – разразилась хрюкающим смехом душа здешней компании Милана.

Да уж. С добрым утречком меня! Вдруг моя берлога из пуховика и полинявших пледов показалась мне самым уютным местом на земле. Все на свете бы отдала, лишь бы не видеть этих скалящихся морд.

К слову, мне за мои недолгие пятнадцать лет жизни уже пришлось поменять кучу школ и мест жительства. И мерзкие сверстники, как ни печально, были везде. Но со всей ответственностью могу заверить, что Милана и ее компашка были самыми отвратительными девицами из тех, что я встречала. И что-то подсказывает мне, что и из тех, что я не встречала, тоже.

Милана. Блин! Да кто вообще додумался вот этому дать такое имя. Я б ее Бронетанком назвала, из тех, что грязи не боятся. Ростом уже под метр восемьдесят, плечищи и ножищи как у быка, маленькие поросячьи глазки и, конечно же, самый смак – розовые бульдожьи щеки, трясущиеся от ее хрюкающего смеха. О да, само изящество… Милана.

– Опочвальня, точно… Хы-хы… Вот это ты выдала, так выдала, Миланка! Жжешь! – поддерживали своего лидера остальные девицы.

Ну да. Прямо интеллектуальная вершина юмора.

– ОпоЧИвальня! – не выдержав-таки, громко произнесла я.

А мне вот всегда было интересно…

Все вылупились на меня.

– Что?

Ну, да ладно. Меня всегда занимал вот какой парадокс: люди, растущие в неблагоприятной социальной среде… О, только не подумайте, что я рассуждаю с надменностью или презрением, я сама прямиком из самого глубокого центра вышеупомянутой среды. Так вот, такие люди обычно жестоки и агрессивны. Оно и понятно: у нас тут естественный отбор, знаете ли, в этой нашей среде. Но мне вот интересно, что этих людей заставляет такими тупыми быть? Ведь логично, что естественный отбор предполагает и умственную составляющую. Кто сообразительнее, тот и выжил, как-то так вроде бы должно быть. Но нет. Если посмотреть на мой класс, так: кто самый тупой, тот и король.

– Что ты сказала? – Сузила свои и без того маленькие глазки Милана.

Ах да, точно, «опочвальня». Я уж и забыла, от чего начались все эти мои размышления.

– «Опо-чи-валь-ня» – так это слово произносится, а не «опочвальня».

Ой-ой, синяки, коими украшено все мое тело, вдруг все разом зачесались. Милана воинственно скрипнула зубами, а ее подружайки тихо и плавно, как хищники, стали окружать мою парту.

Ну да, что-то я загнула про умственную составляющую выживания в данной среде. Она здесь не то, что не пригождается, а даже вредит.

– Васильева?! Аня?! – резко провозгласила входящая в класс историчка, чем спугнула готовящуюся на меня атаку. – Опять потасовку устраиваешь? Мало тебе?

– Я?! – Да-да, потому что Аня Васильева – это я. – Да, й-я-я… – Хотя, чего это я так удивляюсь и глазки выпучила? Ведь только ночью вам рассказывала, как работает справедливость в этом заведении.

– Все по местам! И открыли тетради!

– Вот только дождись перемены, – злобно прошипела Милана и провела линейкой по горлу.

Ну да. Кто бы сомневался? И чего мне спокойно не жилось в «опочвальне»?

Вот так я и заслужила свой сокращенный день. Урок истории стал первым и последним для меня на сегодня. Если подумать, то разбитый нос – не такая уж и большая плата за то, чтобы провести день в уединении и спокойствии.

После очередной так называемой «драки» на перемене фельдшер впопыхах дала мне кусок ваты, чтобы я заткнула кровь, хлещущую из носа, написала мне освобождение от занятий и убежала по каким-то своим срочным делам.

Директрисы сегодня не было на месте, и это мне повезло: даже не пришлось выслушивать часовые нотации по поводу моей асоциальности.

Как же я устала от этого места! Хотя живу тут всего ничего, а кажется, будто уже вечность здесь маюсь.

Я завалилась на кровать и накрылась с головой одним из пледов. Днем солнце светило прямо в окно и прогревало комнату, так что в ней было почти тепло.

А знаете, в этих бесконечных нотациях директрисы все же есть доля правды. Хотя я все равно считаю чудовищно несправедливым то, что взрослые люди-педагоги допускают натуральное избиение одного ученика толпой, каким бы асоциальным этот ученик не был.

Но я и правда была асоциальной. Я сменила немало мест обучения, но во всех всегда и везде была невпопад. У меня никогда в жизни не было друзей. Ну, или почти не было. В других школах были люди, с которыми я разговаривала на переменах и люди, которые иногда смеялись над моими шутками. Еще была… Хотя нет, сейчас не хочу об этом.

Не буду врать и храбриться. Это сложно и порою больно, и это я не про разбитый нос и синяки.

Но всё же раньше было не так. Не до такой степени. А это место буквально раздавливало меня.

И эти бесконечные побои… Хотя, на самом деле, они задевали меня меньше всего. И, что греха таить, в них и правда отчасти была виновата я.

Понимаете, возможно, я была немного избалована, если такое слово можно применить к моей жизни хоть в какой-то степени. Я всегда росла в неблагополучной среде, ну или почти всегда, и все те места, в которых я находилась до этого интерната, были немногим лучше него, но все же все было по-другому. Таких задир, как Милана, я раньше разбивала одним махом. Я могла ранить людей своими язвительными и остроумными комментариями (да-да, от скромности не умру), и мне за это ничего не было. Нет, даже больше: сраженный противник уходил, понурив голову, а я смаковала свою победу с гордо поднятым и даже не разбитым носом.

Только не подумайте, что я была жестокой и злой девчонкой, которая оскорбляла всех подряд. Я всегда только оборонялась или же защищала других. В моей среде мало девочек, которые на примитивное и грубое «уродина» могли ответить что-то, кроме «сама уродина» или нецензурной брани. Я могла. И это было мое оружие. На мерзкие, примитивные оскорбления и насмешки я отвечала изящными, лихозакрученными и разящими в самую суть словами, при этом используя сугубо литературный язык. Нередко мои оппоненты даже не понимали, о чем я говорю. В этом-то и была самая соль: я заставляла их понять собственную тупость и постыдиться.