Рабочее самоуправление в России. Фабзавкомы и революция. 1917–1918 годы

.

Но, пожалуй, наиболее наглядно понимание буржуазией социального партнёрства как патронажного может быть показано на примере позиции, занятой управлением фабрики т-ва  мануфактуры Руновых Московской губернии Богородского уезда. Недовольная твёрдой позицией фабкома, администрация настаивала на переизбрании комитета по новым, утвержденным согласно закону 23 апреля, правилам, демагогически заявляя: «Вести дела и переговоры с ныне действующим комитетом, избранным ещё до издания закона о рабочих комитетах, мы совершенно не имеем права»

. А 29 мая администрация обратилась к рабочим с обращением, в котором в предельно откровенном стиле сформулировала своё кредо относительно системы социального партнёрства и своего положения в нёй:

«Считаем своим долгом добавить, что все рабочие комитеты определённого района между собой находятся в объединении через посредничество местных Советов рабочих депутатов, которые стремятся к объединению всего трудящегося народа в сплочённые организации, называемые профессиональными рабочими союзами. А посему, если рабочие нашей фабрики ещё не объединились с Местным Советом рабочих депутатов и не вошли в него, и не послали в него своих представителей, то немедленно рабочие это должны сделать. В случае неподчинения рабочих всей фабрики и рабочего комитета старого состава вновь изданному закону о рабочих комитетах, мы вынуждены будем сообщить о сём Московскому Совету рабочих депутатов … добавив, что совершенно слагаем с себя ответственность как за выработку, так и за порядки, а также и за могущие произойти несчастья, включительно до взрыва парового котла»

.

Смысл обращения поразительно прозрачен. Угроза технологических диверсий в нём, может быть, и не звучит, но взаимоотношения с рабочими организациями владельцам мануфактуры Руновых виделись исключительно с позиции их плотной опеки со стороны администрации. Ещё до революции в некоторых предпринимательских кругах считалось, что организованных в союзы рабочих легче подчинить своему влиянию. Отголоски этого звучали в программных документах политических партий и выступлениях крупнейших российских либералов. Так, в июне 1916 г. с подобных позиций выступал один из лидеров московских цензовых элементов А. И. Коновалов

. На примере европейского опыта он доказывал, что рабочие организации необходимы для усмирения тех же рабочих. Они могут и станут «амортизировать» недовольство прежде неорганизованной толпы. Отсюда и его утверждения начального периода революции, что без создания профсоюзов по западноевропейскому образцу «экономическое выживание России» сомнительно

. Такое отношение заведомо предопределяло ущербность возможных вариантов социального партнёрства и его известную тупиковость на тех предприятиях, на которых это «партнёрство», несмотря ни на что, всё же намечалось под влиянием революции 1917 года.

Чем дальше, тем меньше могли низовые органы рабочего самоуправления терпеть подобную ситуацию. И если раньше чувство победившего в революции класса заставляло рабочих налаживать взаимодействие с противоположной стороной, то теперь оно настоятельно требовало отойти от подобной тактики «гнилых компромиссов». Фабзавкомы всё критичнее относились к соглашательской деятельности верхушки Советов. Уже 24 марта в протоколе заседания Моссовета появляется запись: «недовольство Советом рабочих растет», и делается вывод – «необходимо совершенно отказаться от посредничества»

. Радикализуются и сами фабзавкомы – проходят перевыборы прежде умеренных комитетов на предприятиях Прохорова, бр. Бромлей, Гужона, целом ряде других, упоминавшихся выше в качестве примера лояльных к февральскому режиму. Начинает сказываться и оборотная сторона активности рабочих – чувство вседозволенности.

Что же касается постановления Временного правительства от 23 апреля, то, как показывают архивные материалы, к лету 1917, то есть спустя 3 месяца после его принятия, о содержании закона рабочие многих заводов ничего не знали, даже на предприятиях Москвы в полном неведении относительно существа закона находилось около половины рабочих

. В других же случаях рабочими он попросту игнорировался. В результате не было, наверно, ни одного предприятия, ни одного города, где бы сами рабочие в «разъяснение» закона или просто в силу самостоятельного почина не сочинили бы собственные «Правила», «Положения» или «Инструкции», шедшие значительно дальше предусмотренных Временным правительством норм

. Повторялась такая же ситуация, как и с положением 1903 г. о фабричном старостате. Вместо умиротворения, в рабочую среду проникали новые протестные настроения, диктовавшиеся нежеланием подчиняться диктату извне.

Особенно острый кризис межклассовых отношений приходится на середину лета – осень 1917 г., когда идеи социального партнёрства окончательно теряют поддержку в рабочей среде. Основной целью заводских и фабричных комитетов на этом этапе становится сохранение производства как основы существования рабочих

. «Сам же пролетариат не столько шёл к этой цели, – писал по горячим следам событий И. Скворцов-Степанов, – сколько его вели обстоятельства и приходилось делать то, что в данной ситуации просто нельзя было не делать»

.

Первое, что серьёзно влияло на поведение рабочих, была волна локаутов и остановок предприятий, которая пришлась как раз на летние месяцы 1917 г. По сводкам «Торгово-промышленной газеты», тогда во Владимирской губернии были закрыты или остановили работу 10 крупных предприятий и финансовых групп. В Костромской губернии за воротами предприятий оказалось 10 000 рабочих

. В промышленном поясе вокруг Москвы остановились фабрика Тимашева, Вознесенская и Покровская мануфактуры, другие предприятия. В результате закрытия одной только Богородско-Глуховской фабрики безработными сделались сразу 11 400 человек

. В самой Москве по причине отсутствия заказов было рассчитано около тысячи рабочих и служащих завода Износкова

, получили извещение об увольнении рабочие Цинделевской мануфактуры, многих других предприятий. Как не без горького юмора заметил в те дни один рабочий-меньшевик на страницах центрального органа своей партии: если падение производства продолжится теми же темпами, то и контролировать рабочим останется нечего

.

Угроза остаться без стабильного заработка обострялась бедственным положением в сфере торговли и финансов

. По подсчетам П. В. Волобуева в марте инфляция составила 6,4%, в апреле 13,4%, в мае – 18,4%, а в июне уже 28%

. Цены на промышленную продукцию первой необходимости выросли в 10 раз

. Быстро дорожало и продовольствие, особенно хлеб. В Москве цены на него повысились в июле на 21%, а в августе на 17% и ещё на 14% -в сентябре

. Рабочие московских фабрик Гюбнера, Цинделя, Прохорова жаловались в середине сентября, что низкие заработки лишают их возможности приобретать необходимые продукты

. У текстильщиков Шуи с начала войны по октябрь 1917 г оплата труда возросла с 17 до 58 рублей в месяц или на 350%, тогда как цены на сало, масло, яйца, мясо подскочили на 900-1221%. Как отмечали в своих документах городские органы рабочего контроля, дороговизна оставалась главным противоречием между рабочими и капиталистами, поскольку зарплата временами была столь низкой, что во многих случаях доходила до «голодного уровня», «в лучшем случае едва-едва покрывая самые минимальные потребности нашего скромного в своём домашнем обиходе рабочего»

. По сообщению газеты «Голос народа», изнемогая от голода, рабочие при выходе с фабрик буквально падали с ног «и их под руки уводили домой»

. Драматизм ситуации чётко отразила в своей сводке Александровская продовольственная управа: «В скором будущем, – сообщала она, – толпы городских, фабричных и безземельных деревенских жителей, не получая хлеба из продовольственного комитета, пойдут по деревням и сёлам, как это происходит уже в Иваново-Вознесенском районе»

. Интересные сведения на этот счёт имеются также в работах И. Орлова и современного историка С. Павлюченкова

. Как указывает последний, летние выпуски органа Министерства продовольствия «Продовольствие и снабжение» содержали большое количество сообщений о голоде, эпидемиях, спекуляции, избиениях и убийствах работников продовольственных органов. «Голод в Калужской губернии разрастается. В пищу употреблено всё, что можно было есть. От недостатка пищи падают коровы и лошади, если их не успели употребить в пищу. Дети умирают массами, умирают и взрослые. Голодные люди ринулись за хлебом в соседние губернии. Мужчины оставляют голодающие семьи в поисках хлеба, женщины бросают под присмотр посторонних лиц своих детей, чтобы идти за хлебом». Очень опасной становится в голодающих районах работа продовольственников – «идёт форменная осада продовольственных комитетов: где разгоняют, где убивают, избивают»; «три часа стоял перед угрожавшею смертью толпой»; «ведут топить к реке»; угрожают «выбросить весь состав в окно» – буквально кричали опубликованные телеграммы продовольственников

. В целом, как итог этой ситуации, имеются данные, что смертность рабочих в 1917 г. возросла по сравнению с 1915 г. на 30 процентов

. Фабзавкомам только с большим трудом удавалось сдерживать растущие на почве голодухи погромные настроения в рабочей среде

.

Не способствовала умиротворению рабочих и политика официальных властей. На этот раз причиной особого недовольства в трудовых коллективах стали циркуляры министра-социалиста М. Скобелева, направленные против свобод, достигнутых фабрично-заводскими комитетами на первых этапах революции. Ещё до обнародования этих циркуляров Всероссийская конференция предпринимательских организаций важнейшей задачей определила «устранение вмешательства фабрично-заводских комитетов в компетенцию заводоуправлений». Суть появившихся 23 и 28 августа 1917 г. министерских посланий как бы перекликалась с этими настроениями и сводилась к запрету комитетам вмешиваться в регулирование рабочей силы. Не разрешалось также собираться комитетам для своей деятельности в рабочее время

. Последняя мера вообще имела не хозяйственное, а пропагандистское значение. Понятно, что указы тут же были поддержаны Московским управлением Союза Объединённой промышленности

, а также его провинциальными филиалами

.

Рабочие же встретили скобелевские циркуляры в штыки. Особенно возмутило их то обстоятельство, что составленные из «патриотических фраз» обращения Скобелева появились в момент Корниловского мятежа, когда рабочие «грозно встали на защиту революции», не считаясь с тем, «проходит ли это в рабочее время или нерабочее»

. «Что это, – задавал вопрос центральный журнал фабзавкомов, – бестактность или вызов?»

С протестами против скобелевских циркуляров выступали многие предприятия

, а рабочие московской Дедовской мануфактуры ещё и снабдили свой протест едким комментарием, – пусть «патриотические порыв министра» будет направлен не к рабочим, «а к капиталистам, которые закрывают фабрики, выбрасывая рабочих на улицу»

.

В сознании пролетариата росло убеждение, что буржуазия под прикрытием коалиционного министерства планомерно «дезорганизует собственное производство»

. Когда первоначально Ю. П. Гужон, а затем по его требованию и другие металлопромыш-ленники Московского региона заявили о прекращении с 1 июля 1917 г. деятельности отрасли в целом, даже правые социалисты категорично произнесли – «саботаж»

. Зачинателями этой войны против «рабочего анархизма» с его «безумными социальными экспериментами» были московские цензовые элементы. На II торгово-промышленном съезде Рябушинский прямо призывал воспользоваться грядущей экономической катастрофой для «наведения порядка» и расправы над советскими и демократическими организациями: «К сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа…» – говорил Рябушинский в своих выступлениях. Это высказывание о «костлявой руке голода» уже тогда стало символом политики буржуазии по отношению к рабочим и их партиям

. Подобные настроения среди предпринимателей не были исключением. Дж. Рид приводит высказывание одного из кадетов о том, что «экономическая разруха является частью кампании, проводимой для дискредитации революции». А. И. Верховский, военный министр Временного правительства, также считал подобные меры возможными, если бы не война с Германией. В своих дневниках он ссылается на высказывание ещё одного члена Временного правительства, чье имя он не указывает, о том, что нужно «предоставить анархии восторжествовать», после чего «народ увидит, что из этого выйдет и сам образумится»

. На места хлынул поток инструкций и циркуляров, предписывающих растерявшимся и дезориентированным фабрикантам и заводчикам линию поведения

. Но и без них предприниматели готовы были ссылать непокорных на фронт или, наоборот, призывать на предприятия действующие воинские части, лишь бы совладать с рабочими комитетами. Особенно этот натиск усилился после июльских событий

.