Волчья ночь. Сборник рассказов

Потянули, и щука пошла к берегу. Пошла!

От напряжения ныли плечи, в горле пересохло, дыхание сбилось, колени дрожат…

– Не спешите, помалу давайте – дед не отрываясь следил за щукой.

Вот рыбина уткнулась носом в берег. Дед рывком схватил ее за жабры, но она рванулась в сторону, и дед рухнул в воду, а щука вновь устремилась на глубину. Ну нет! Теперь мы тебя точно не отпустим!

Мы с Генкой уперлись пятками в землю:

– Какая она огромная! – сдавленно просипел Генка.

– Ага – мой голос звучал не лучше.

Дед не спешил выбираться из воды, он взялся за лесу, потянул. Разворачивая рыбу головой к берегу:

– Иди сюда, красавица, не упирайся – он приговаривал как будто бы про себя. И щука вновь пошла к нам. Улучив удобный момент, дед подхватил ее поперек туловища сразу за головой, схватил за жабры и с хеканьем выбросил ее на берег!

Щука была огромной. Исполинской. Невероятной! Она тяжело ворочалась на берегу, собирая на себя мелкий сор. Мы с Генкой повалились на росную траву, глядя не в силах поверить на гигантскую рыбину. Мы ее поймали! Дед выбрался из реки, сел с нами рядом, тяжело дыша:

– Вот она, ваша утятница. Попалась. Теперь вы рыбаки!

– Деда, но это ж ты ее поймал…

– Я? – изумлению деда не было предела. – Ну нет, это ваша добыча. Ты блесну забросил, вместе вы ее держали и вываживали, а я только на берег выкинул, велика хитрость.

Мы с Генкой переглянулись и заорали что-то восторженное. Щука смотрела на нас своими черными глазами, заставляя сердце холодеть от значительности свершенного.

Пасть щуки была такой, что в нее точно спокойно могла пролезть не только утка, но и гусь, точно. В длину она была почти как лодка (ну или мне так показалось?), огромный малиновый хвост был шире весла! Пойманные до этого щуки рядом с ней казались мальками….

Немного еще посидев, дед выломал в кустах прочный сук, продел его под жабры и сказал нам:

– Пошли домой, рыбаки.

Мы с Генкой с двух сторон подхватили палку, рывком подняли рыбину и пошли в горку. Хвост утятницы волочился за нами, оставляя в росной траве серебрящийся в лунном свете след. Тяжеленная рыба дернулась, и мы попадали. Дед усмехнулся:

– Ваша добыча – вам и нести…

Как мы дошли до дома, я теперь уже и не знаю. Сил не осталось вовсе. Но на предложение деда передать рыбу ему только упрямо дернули головами.

Бабушка, увидев наш улов, всплеснула руками:

– Да как же вы ее одолели? Как смогли? Ой-ой-ой…

Мы упали во дворе, тяжело дыша и глядя в ночное небо. Счастье, безграничное, бесконечное счастье затопило меня с головой. Попалась!

– Генк, а помнишь, я говорил, что поймаю?

– Помню – Генка, как и я, дышал словно загнанная лошадь.

– Поймал ведь. Мы поймали!

– Ураааааа! – наш с ним громкий крик пролетел над ночной деревней, заставив соседских псов залиться лаем.

– Тише вы, оглашенные! Всю деревню поднимете – бабушка хоть и строжилась, а глаза ее смеялись…

Нужно ли говорить, что утром мы стали героями? Вся деревня пришла посмотреть на гигантскую рыбину. Дед подвесил ее под навесом, и хвост ее касался земли. В ее утробе мы нашли щуку побольше первой пойманной. Генке досталась порция щучьего мяса – честно заслужил. Котлеты из той щуки показались мне самыми вкусными в жизни, а засушенная голова до сих пор висит над дверью, напоминая мне о той удивительной рыбалке…

Таежный хозяин

…Громко тикают на стене старинные часы. Красивые, резные, с гирьками в виде сосновых шишек на цепочках и потускневшим от времени золотистым циферблатом. Стрелки, вычурные, рельефные, показывают три часа. Раннее-раннее утро, скорее даже ночь. За окном его небольшой уютной кухоньки темно, хоть глаз коли. На плитке ворчит, закипая, старый пузатый чайник – давний собеседник.

Несуетно достает из настенного шкафчика засушенные по лету травки да черный байховый чай – он только такой и пьет. Душистый, пахнущий летней тайгой, он отменно вкусен с земляничным вареньем. Землянику он сам летом в сосновом бору собирал, отбиваясь от ошалевших от жары комаров. А когда-то он с ней вместе по ягоды ходил. Но вот уже пару лет как один живет, бирюк бирюком…

Чайник закипел, забренчал крышкой.

– Иду, иду, чего ты расшумелся…

Снял его с плитки, залил уже заложенные в заварник травы, сыпанул щедрую жменю чая и щепотку сахара – так чай лучше взопреет, наберет вкус и цвет. Отодвинул занавеску, бросил взгляд на небо – не светлеет ли? Нет, рано еще. Все дела переделал, к выходу все подготовил, и извечное охотничье нетерпение гнало его вперед, в тайгу. Наполненную запахами подступающей осени и перестоявших грибов, летящими на ветру паутинками и звонким цоканьем вечно сердитых белок…

Он всю жизнь в тайге, с самого раннего детства. Дед его был егерем, и и брал его с собой в тайгу на все лето. А потом он вырос и сам стал егерем. Вопрос о том, где работать после армии, для него не стоял. Он с детства знал, что будет егерем, как дед. Будет так же охранять тайгу и зверей, ходить по звериным тропам. Тайга была ему привычна и понятна как собственный небольшой домишко, поставленный еще прадедом в небольшой деревеньке у отрогов Саян.

В армии он как таежник и хороший стрелок попал в разведку. Учебка, потом служба в пограничной части в Приамурье, где он впервые узнал, что бывает зверь страшнее медведя. И имя ему – тигр. Огромные коты внушали ему почтение своей невероятной силой и умением прятаться в самых неприспособленных для этого местах. За всю службу он лишь дважды видел тигров, зато слышал их и находил следы постоянно. Низкий утробный рык и громкое мауканье вызывали невольное желание схватиться за автомат или укрыться в бытовке – столько мощи и угрозы в них было. Он как таежник прекрасно понимал, что противопоставить тигру не может ничего, кроме огнестрельного оружия. Но ему было очень жалко этих красивых зверей, и он в глубине души желал никогда не встретиться с тигром на узкой таежной тропе. Вернувшись в родные Саяны, Матвей сразу же устроился егерем на участок деда. И потекли беспокойные годы жизни в тайге.

Однажды он целые сутки носился по тайге, разыскивая попавших в западню тетеревов. После оттепели ударил крепкий морозец, и закопавшиеся на ночевку в сугробы птицы не смогли утром пробить толстую корку наста. Глухари с их невероятной силой в такие ловушки не попадали – хороший глухарь ударом крыла мог убить лису. А вот тетерева не могли выбраться самостоятельно, и гибли.

В другую зиму, когда сначала навалило небывалое количество снега, а потом установились лютые морозы, он на санях завозил в тайгу соль и сено, подкармливал косуль и лосей. Они не могли самостоятельно добраться до еды, из-за глубоко снега оставаясь на местах.

А уж сколько раз он спасал из попавших в промоины на реке косуль, и сосчитать невозможно.

Но и сам охотился, не без того. В тайге без охоты никак. Он никогда не стрелял без нужды и не бил зверя не в сезон. Сам не бил и другим не давал, за что был люто нелюбим разного рода начальством, любившим прибыть в тайгу на охоту. Приехать на зимовье, попариться в баньке да пострелять. Вне зависимости от сезона и наличия путевок. Таких он со своего участка гнал в шею. Его сто раз грозились уволить, да все как-то…

…Дед Матвей. Седой, как лунь, невысокий и крепкий, с удивительно большими руками. Ладони широкие, как совковая лопата, натруженные. Говорит мало, с хитрецой поглядывая на собеседника не по-стариковскими ясными ярко-синими глазами. Когда я впервые его увидел, он колол дрова. На звон топора я и вышел, в первый раз попав в эти места и побродив пару дней по тайге. В простой нательной рубахе и широких шароварах, заправленных в кирзовые сапоги, дед Матвей легко взмахивал топором и резко опускал его на стоящую на колоде чурку. Та с хрустом разваливалась на две части, разлетавшиеся в стороны. Я вышел на полянку перед зимовьем, сопровождаемый выскочившей мне навстречу лайкой. Она услышала меня задолго до того, как я увидел зимовье. Да я и не скрывался особо – шел привычно. Пес встретил меня, обнюхал и пошагал рядом, легко и пружинисто, как будто вот-вот сорвется в бег. Так и вышли к зимовью в паре. Пес сразу устремился к хозяину, повернувшемуся ко мне и державшему топор в опущенной руке.

– Здравствуйте, – я поздоровался приветливо, подходя ближе и протягивая руку.

Дед коротким взмахом воткнул топор в колоду и шагнул навстречу, протягивая руку в ответ:

– И тебе не хворать, – и улыбнулся широко, белозубо.

Рукопожатие у него было крепким, моя ладонь в его руке потерялась, как будто в валенок руку сунул.

– Дед Матвей, – отрекомендовался он и выжидательно глянул на меня.

– Денис, – я не остался в долгу.

Он кивнул, как будто соглашаясь, и пощел в зимовье.

Я же скинул рюкзак, повесил ружье на вбитый в бревенчатую стену клин, присел, вытянув вперед натруженные ноги. Потом подумал немного да и разулся, с блаженством пошевелив в воздухе пальцами. Портянки расстелил на лежащем неподалеку бревне – пусть просохнут.