Прочь из города

Ан нет. Не возникла. И совсем даже не обрела.

Когда Лена была беременна уже Пашей, они переехали в Щукино, неподалёку от прежнего ещё места работы Алексея. Когда же Пашенька, наконец, родился, Лариса Вячеславовна, только что овдовевшая, ушла на пенсию и стала чуть ли не каждый день приезжать к ним домой в Щукино.

Она так и говорила всем своим знакомым и бывшим сослуживцам:

«У меня теперь новая работа – бабушки. С десяти утра до пяти вечера, без выходных. Оплата – «агушами», грязными пелёнками и сопливыми носами».

Удивительная женщина, редкость в наши дни. Но, как это часто случается, обязательно найдется человек, который не оценит то добро, которое для него же и делают.

Если в будние дни Ропотов тёщу не видел, так как приезжал с работы всегда после того, как Лариса Вячеславовна отправлялась восвояси, то в выходные он имел «удовольствие» видеть её до тех пор, пока сам не уходил из дома: или с детьми на прогулку, или в магазин за провизией. Иногда же, где-то раз в месяц, все эти дела совмещались разом в одно: в поездку в Люблино в гости к бабушке с непременным заездом в супермаркет.

Но вот секс никак не улучшался. Лене по-прежнему было не до секса. Особенно после рождения их второго сына. А если и происходили их успешные с Алексеем быстрые случки, делала она уже всё без былого удовольствия, без фантазии и огонька. И Ропотову такой секс тоже перестал приносить удовлетворение. Он дулся на жену, замыкался в себе. Вот тут-то и возникла первая трещина в их отношениях.

Сублимировать своё либидо Ропотов попытался в работе. Он стал гораздо чаще задерживаться, находить себе дела, придумывать задачи. С одной стороны, это благотворно сказалось на его зарплате. Денег стало больше, ипотека сокращалась, и пару раз они даже съездили все на море, в Турцию, – впятером, конечно же, куда ж без тёщи-то.

Но вот только лучше от денег, от моря, от более дорогих и качественных вещей и продуктов они с Леной жить не стали. А Ропотову нужно было чего-то большего. Больше секса: хорошего и разного. Больше самоутверждения.

Именно тогда Ропотов изменил своему прежнему отношению к другим женщинам. Если раньше он их и в упор не замечал, то теперь же просто взял и «открыл глаза». Теперь он стал подолгу засматриваться на молоденьких красивых девушек, на их ножки, попки и волосы, обращать внимание на следящих за собой роскошных «чуть в летах» женщин, на их дорогие наряды и машины, научился улыбаться и делать комплименты привлекательным сослуживицам, продавщицам и официанткам, шутить и заигрывать с девушками за соседними столиками во время дружеских пивных мальчишников. А такие штуки обычно до добра не доводят.

Ну, а потом уже к ним на фирму устроилась Ольга. И случилось то, что принято называть супружеской изменой, банальным адюльтером. Причем, сам юридический факт измены произошел уже после измены, совершенной в голове Ропотова. Он изменил Лене с Ольгой еще только тогда, когда допустил возможным сам этот факт. Допустил… и не испугался, а целенаправленно стал двигаться к физической измене с Ольгой. Нет, не назло Лене, конечно же. А из удовольствия, из потребности, из интереса, в конце концов.

Да-да, как и каждый изменщик, в начале Ропотов даже не помышлял о том, что заиграется и однажды может оказаться без жены и детей. Связь с Ольгой, как по спирали, увлекала его всё дальше и дальше от исходной точки, всё круче и быстрее стали на ней виражи, всё выше скорость. Пока Лена, с головой ушедшая в детей, не замечала изменений в муже, пока тревожные подозрения не терзали её по ночам, Ропотов отрывался. Получал удовольствие и ни о чём не беспокоился. Подумаешь, увлёкся на стороне. Не он первый, не он последний. И это же несерьёзно. И ненадолго. Так, чисто развлечься, утолить сексуальный голод, нерастраченный запал. Он же всё равно останется с детьми, с Леной. Куда он денется от них, и куда – они от него?

Потом уже стал врать; не бросать, где попадя, свой телефон; удалять сообщения и фотографии из любовной переписки. Ну, а после Лена всё поняла. И даже узнала, кто её соперница. Увидела на фотографии. Причем, не из телефона мужа, а от его друга, Кирсанова. Случайно как-то, в гостях. Увидев на групповой фотографии с очередного дня рождения на фирме новенькую невысокого роста большеглазую брюнетку с короткой прической, и, на миг заглянув той в глаза, она сразу всё поняла. Ведь женщину не проведешь: – она, как известно, сердцем видит.

Осторожно спросила тогда Диму:

– А это кто?

– Где?

– Вот эта… тёмненькая. Не узнаю её что-то…

– А-а, да это Оля, новая сотрудница в моём отделе. Хорошая девчушка, толковая такая, всё не нарадуюсь ей, – искренне выпалил ей в ответ Кирсанов.

И тут же осёкся. Уж он-то знал, как никто другой, что муж Лены неровно дышит к Ольге.

–

Толковая… – повторила за Кирсановым Лена, устремляясь глубоко в свои мысли, переживания и страхи.

А дальше: после почти полугода тайных встреч и бурного разнообразного секса с Ольгой Ропотову пришлось выбирать. Лена тогда пригрозила разводом и отлучением его от детей. Переехать обратно в Люблино, в полупустую после смерти отца квартиру ей труда не составляло. К тому же, она давно собиралась выйти на работу – без дела пылящийся институтский диплом и собственная прогрессирующая деквалификация всё время не давали ей покоя. Их же с Ропотовым квартира в случае развода подлежала размену, и оставшиеся платежи по ипотеке повисли бы на нём.

В общем, перед Алексеем Ропотовым впервые замаячила нерадостная перспектива: потерять почти всё и начать жизнь с начала. С чистого листа. И всё это ради чего, спрашивается?

И Ропотов довольно быстро сделал свой выбор. Он стал всё отрицать, клялся, божился, что любит только Лену, что никого другого у него и в помине нет. Ведь никаких доказательств измены мужа на руках у Лены не было. Одни только подозрения, да и только.

Ропотов хорошо помнил произнесённые когда-то давно слова давнего своего товарища, известного в кругу его друзей бабника:

«Старик! Никогда не сознавайся в измене. Даже если жена вас застукает голыми в постели, говори, что ничего не было. Ври напропалую, придумывай какие угодно невероятные истории, но ни в коем случае не сознавайся. Глядишь, жена поверит. Если ей дорог ваш брак, если есть дети, если никто кроме неё ещё ни о чём не узнал, она скорее убедит себя, что действительно ничего не было, как бы глупо это не казалось со стороны. Потом замолишь прощение, задаришь подарками… Но в дальнейшем будь осторожен: второй раз может не проканать».

Ропотов вынужден был прекратить близкие отношения с Ольгой, хотя далось ему это очень тяжело. Ведь к тому моменту его связывал с ней не только секс. Он по-настоящему привязался к ней. С ней ему было хорошо. Никаких забот и обязательств. С Ольгой он отдыхал душой и телом. Её черты лица, завораживающий голос, мягкая кошачья походка, заразительный смех – всё это нравилось ему в ней и стало по-настоящему дорого. И Ольга, в отличие от Лены, почти во всём с ним соглашалась. Ольга всегда подолгу выслушивала его, какую бы чушь он при этом не говорил. Вот так, бывало, подопрёт голову рукой, устремит на него томный пронзительный взгляд и смотрит, смотрит ему в глаза, ласково улыбаясь. А он всё говорит, говорит, а что – ей и неважно, она и не слушает. Только пожирает его глазами и никак не может поверить своему женскому счастью.

А потом он сказал ей, что между ними всё кончено. Что он больше не может быть с ней. Хочет, но не может. Просил понять его. Говорил о своих детях. О долге моральном и долге материальном: об ипотеке. О будущем. Точнее, о том, что у них с ней его, этого будущего, нет, да и не было никогда, в сущности. Когда он это говорил, то всё время запинался, обрывал предложения, ежеминутно подкашливал, вытирал пот, но самое главное: старался на неё не смотреть, особенно в глаза. А она в это время плакала. Так же, как прежде, смотрела на него и сквозь него и плакала. Не говоря ни слова и не вытирая слёз. И как прежде, не вслушивалась в его слова: слушала, но не слышала. Только улыбка её сказочная куда-то пропала. Надолго пропала.

После того разговора Ропотов стал избегать личного общения с Ольгой: одни только рабочие вопросы, и то, в самом крайнем случае. Всё так же не смотрел ей в глаза. Потому что понимал, что поступил с ней, как… последняя скотина. Сначала запудрил девчонке мозги, «поматросил», а после бросил.

Разрыв с Ольгой не прошел незамеченным для Лены. Видя резкие перемены в своём муже, она постепенно успокоилась. Всё плохое стало забываться. Вернулся и семейный секс. Попрыгав туда-сюда, сделав переоценку ценностей и, по сути, заглянув в самую пропасть, в жерло вулкана, Ропотов стал по-иному относиться к своей жизни и к своей семье. Хорошие отношения с Леной стали для него теперь много важнее, чем хороший секс.

А вот Ольга сразу «как потерялась». Стала приходить на работу с красными от слёз глазами, подолгу не отвечала на задаваемые ей вопросы, всё «витала в облаках» и больше никогда уже не задерживалась на работе. Потом она сказала Кирсанову, своему непосредственному начальнику, что ищет другую работу, поближе к дому и с бОльшей зарплатой. И вообще, что ей здесь перестало нравиться, и больше она не видит для себя перспектив в фирме Кольцова.

Кирсанов не хотел расставаться с Ольгой, потому как искренне считал её ценным работником. Он принялся всячески идти ей на встречу: стал подбрасывать премии, перестал журить за опоздания и за мелкие ошибки в работе, отпускал пораньше и даже обещал поговорить с Кольцовым о её повышении или переводе на другое место. Именно в тот момент Ольга сошлась с Арпениной. Надежда Викентьевна, всё прекрасно понимая, взяла Ольгу под свою опеку. Как женщина, она осуждала Ропотова, хоть и приходился он ей прямым начальником, ну, а как мать жалела брошенную им девочку.

Так бы и ушла Ольга из фирмы Кольцова, но найти подходящую работу она так и не смогла: ни возле дома, ни где-либо ещё в Москве. В стране давно свирепствовал экономический кризис, несмотря на все бравурные завиральные заявления властей. Новые компании больше не создавались, а старые постепенно закрывались. Работники же обанкротившихся фирм уходили «в никуда», снижая объемы совокупного потребления и ещё сильнее раскручивая, тем самым, циклический моховик кризиса.

Вот так Ольга и осталась на фирме. Жизнь для неё продолжалась. Жестокая травма, нанесённая Ропотовым, постепенно стала забываться. У неё появились новые увлеченья, новые кавалеры и любовники. Страницу же с Ропотовым она перевернула. По крайней мере, так она тогда решила. А уроки, преподанные ей Алексеем, Ольга выучила наизусть: «Никогда больше не встречаться с женатиками» и «Никаких служебных романов» – отныне стали её жизненными принципами.

Глава XXIX

На следующий день, как только стало светать, Ропотов, вооружившись шуруповёртом, парой самых тонких свёрл и, на всякий случай, несколькими разнокалиберными гвоздями и захватив с собой пластмассовый таз и две пустые пятилитровые баклажки, отправился на автостоянку. Но прежде он решил заглянуть в квартиру Спиридонова: ему всё ещё не хватало тары под бензин.

Он поднялся на шестой этаж и удостоверился в том, что дверь в квартиру Спиридонова была закрыта. Но когда он нагнулся, чтобы достать из-под коврика ключ, боковым зрением он увидел, что дверь в соседнюю квартиру была не заперта. Судя по небольшой щели между ней и дверной коробкой, та дверь была только прикрыта. Следов взлома при этом не наблюдалось.

Оставив ключ на его месте под ковриком, Ропотов вытянулся во весь рост, посмотрел по сторонам и осторожно потянул соседскую дверь пальцем на себя, взявшись за выступающее металлическое полотно, обтянутое засаленной искусственной кожей рыжего цвета. Дверь послушно поддалась, а петли слегка заскрипели, некстати подав голос. Он ещё раз оглянулся вокруг, и только после этого просунул голову внутрь. В коридоре квартиры было темно, и решительно никого и ничего не видно. Тогда Ропотов постучал по открытой двери. Тишина. Он постучал сильнее. Никто не отзывался. Дурное предчувствие подсказывало ему, что ничего хорошего за этой дверью его не ждёт. Он постоял ещё немного, не решаясь заходить.

Любопытство всё же пересилило. Он тихо зашёл в коридор. Паркетины под его ногами дружно затрещали.

– Есть кто-нибудь? – спросил он достаточно громко.

Никто опять не ответил ему. Он обернулся: позади тоже ничего не изменилось. Он, как и прежде, был здесь совершенно один.

Тогда он, порывшись в кармане, извлёк из него свой фонарик, включил его и посветил вперёд.

Метрах в трёх впереди от него на полу кто-то лежал посреди тёмного пятна. Ну, вот: то, чего он и опасался, – труп. Матершина сама невольно сорвалась с его языка.

Ропотов всё так же осторожно подошел поближе и посветил на тело. Судя по лицу и фигуре, это была грузная пожилая женщина. Она лежала у стены на животе, правая рука её была откинута чуть вверх и в сторону, а левая скрывалась под телом. Женщина была одета в тёплую куртку-пуховик с капюшоном, толстые от нескольких слоев одежды ноги покрывали шерстяные носки. Её средней длины распущенные и спутанные седые волосы, торчавшие из-под тёмной вязаной шапочки, вмёрзлись в уже застывшую лужу крови. Рот и глаза женщины, точнее, тот глаз, что был виден Ропотову, были слегка приоткрыты. Видимых ран и следов повреждений на теле женщины не было.

«Ножом в сердце», – подумал Ропотов, обратив внимание, что центр лужи приходился в области верхней части туловища.

Следов какой-то борьбы от двери до трупа тоже не наблюдалось. Вероятно, в дверь постучали, и женщина сама её открыла. Это мог быть или кто-то хорошо ей знакомый или…

«Те самые мужики… Гасэн… так, кажется, звали одного из них, – подумал Ропотов, вспомнив неприятный ему вчерашний вечер, – скорее всего, они её обманули. Наверное, представились кем-то там типа еду разносят – вот она им и открыла. Впустила, ну, а они её – ножом. Вот и кровь с тех пор застыла… даже замёрзла», – он дотронулся ногой до почти затвердевшего края лужи.

Ропотов не стал проходить дальше в квартиру убитой соседки, иначе ему пришлось бы полностью наступать в кровь, всё еще липкую местами. Он направил фонарик вперед: дальше в коридор и в открывающийся в проёме вид на комнату, и окинул всё внимательным взглядом.

То, что он увидел, утвердило его в мысли, что соседку убили из корысти. В коридоре был раскрыт шкаф-купе. Обувь, в основном, туфли, а также лёгкая одежда, полотенца и постельное бельё: всё это валялось вместе с раскрытыми обувными коробками на полу. В комнате было тоже всё перевёрнуто и беспорядочно разбросано. Сервант и шифоньер стояли распахнутыми настежь, одежда, посуда и книги из них были сброшены на пол. Посуда была преимущественно разбита. Пустые перевёрнутые ящики из шкафов лежали тут же, на куче рассыпанных листов бумаги, фотографий, тряпок, какой-то фурнитуры и пуговиц. Здесь же на полу беспорядочно лежали несколько открытых пустых шкатулок и коробок, крышки от них, какая-то ещё мелочёвка.

«Искали всё ценное: драгоценности, украшения, деньги, – решил Ропотов. – Бедная женщина. И зачем её им нужно было убивать? Неужели она бы им сама всё не отдала? Вот ведь душегубы проклятые».