Путешествие Сократа

– Ах, в такую погоду годилось бы встречать гостей горячим бульоном с курочкой… вот только курочка, сами знаете…

Вот, значит, что такое мать, думал тем временем Сергей, не отводя от нее взгляда. Он невольно почувствовал зависть к этим детям, ведь они могут видеть свою мать каждый день. А моя мама, подумал он, какой она была?.. Наверное, похожей на Сару Абрамович…

Это был самый вкусный обед в его жизни. И самый прекрасный вечер, наполненный смехом и непринужденной беседой, – вечер, светившийся особым светом, который шел не только от свечей, зажженных повсюду в доме, но и из сердец всех собравшихся за субботним столом. В этом доме его приняли как члена семьи. И он тоже будет считать, что в этот день нашел свою семью.

А следующий день пролетел совсем незаметно. Авраам взялся учить его играть в шашки. Склонившись над доской, Сергей вдруг заметил, что у Авраама на лбу, как раз над правой бровью, краснеет шрам. Авраам перехватил его взгляд и засмеялся:

– Это ветка меня так стукнула, на дерево лез и упал. Мама меня наругала, говорила, больше лазь по деревьям, вообще без глаза останешься.

После обеда, когда небо прояснилось, всей семьей они вышли на прогулку в лес. Беньямин между делом показывал Гершлю те деревья, которые он отобрал на древесину для его часов и скрипок.

Вернувшись домой, Беньямин принялся было беседовать о чем-то с Гершлем, но тот, разморенный прогулкой и теплом, сразу же задремал прямо на полуслове, а когда проснулся, то не сразу смог понять, где находится. Сара налила ему горячего чаю, и он понемногу стал приходить в себя.

Как только на небе появились три звезды, пришло время провожать Шабат. И снова читались молитвы над вином и зажигались свечи. Пока Беньямин разводил огонь в печке, Гершль полез в свой саквояж и вытащил оттуда подарки – пряности и свечи для взрослых и сладости для детей. А потом Беньямин подал Гершлю скрипку, сделанную руками старого мастера, и старик заиграл.

Сергей даже рот открыл от изумления. Не успел он привыкнуть к тому, что у него есть дед, – и вот перед ним уже стоял не простой смертный, а Музыкант. Скрипка пела о том, что было на душе и у старого мастера, и у них самих, о невысказанных печалях и радостных надеждах. Маленькая Лия кружилась в танце, Авраам и Сергей прихлопывали ей, когда мелодия становилась веселой.

Когда старик опустил смычок, Сергей уже спал, пристроившись у теплой печки. Впечатлений этих двух дней оказалось слишком много, и он заснул, согретый теплом своей новой семьи, и ему снилась музыка.

В воскресенье, когда на дворе рассвело, Гершль и Сергей стали прощаться. Сергей старался всё получше запомнить, чтобы в школе в своей памяти вернуться к этим мгновениям. Лицо и голос Сары… смех Беньямина… Авраам, уже успевший уткнуться в книгу… Лия… вот она сидит у огня…

Может быть, подумал Сергей, придет тот день, когда он сам станет таким, как Беньямин Абрамович, у него будет жена, такая же, как Сара, свои дети.

У самого порога Сара присела и заключила Сергея в объятия. Маленькая Лия тоже обняла его. Авраам и Беньямин, прощаясь, пожали ему руку.

– Приходи, когда сможешь, – сказал отец.

– Мы ведь ненадолго прощаемся? – спросил сын.

Старик Гершль только крякнул смущенно, обняв внука за плечи. Сергей взглянул на него и каким-то неясным чутьем понял, что его дед, этот добрый старик, коротавший свои дни в пустом одиноком доме, тоже нашел здесь свою частичку тепла. Выйдя во двор, они еще раз помахали хозяевам на прощанье и направились по тропе в лес.

Людям свойственно забывать телесные ощущения. Всего несколько минут у теплого очага – и мы уже и не вспоминаем, что провели на холоде часы или дни. То ли дело с переживаниями, которые врезаются в память навечно и воскресают при каждом удобном случае. Эти два дня в семье, треск огня в печурке, запах свежеиспеченного хлеба, Авраам и Лия – не кадеты, а самые обычные дети – эти воспоминания не раз потом помогали Сергею продержаться в те трудные дни и годы, которые вскоре наступили для него.

Сергей отстоял немало воскресных служб в школьной часовне. Отец Георгий говорил о райском блаженстве, но Сергей слушал его вполуха – он слабо представлял себе, что такое рай. Эти два дня, проведенные в лесной избушке, стали для него настоящим раем.

Обратно они возвращались в полном молчании, лишь только снег размеренно хрустел у них под ногами да иногда, словно выстрел, раздавался треск сухой ветки, уже не видной под выпавшим за ночь снегом. Каждому из них хотелось сберечь от случайных слов отложившиеся за эти дни мысли и чувства. Да и под ноги тоже приходилось смотреть – спускаться с пригорка стало вдвойне рискованней. Когда Сергею случилось поскользнуться и он уцепился за рукав деда, Гершль сказал:

– Мне так хорошо с тобою, Сократ.

– И мне с тобой тоже хорошо, дедуля, – отвечал ему Сергей.

Скоро уже и школа показалась в виду – ах, слишком скоро, невольно вздохнул каждый из них. Сергей взглянул на деда – казалось, щеки на его лице еще больше запали от усталости. А старику ведь предстоял нелегкий путь домой, в пустой дом, где жили только воспоминания. Сергей вдруг почувствовал непреодолимое желание уехать с дедулей Гершлем к нему, в Санкт-Петербург, но у него не хватило духу признаться в этом. Тем более, вздохнул он, его все равно никто не отпустит.

Они подошли к школьному двору и остановились у ворот.

Никто из них не решался первым сказать прощальные слова. Наконец Гершль, прокашлявшись, опустил свою ладонь на внукову:

– Мой маленький Сократ, что бы ни уготовили тебе грядущие годы, какие бы тебя ни ждали трудности, помни: ты не один на этом свете. Души твоих родителей и твоей бабушки Эстер и дедушки Гершля будут всегда рядом с тобой…

Не в силах оторвать взгляда от носков своих сапог, Сергей почувствовал, как его плечи опустились под тяжестью расставания. Он понял, что еще одной встречи с дедом, скорее всего, уже не будет.

Гершль, не в силах сдержать чувств, присел перед мальчиком, суетливо отряхивая его шинельку, затем притянул внука к себе. Сергей вздрогнул, ожидая, что дед вот-вот отстранится и зашагает прочь, но вместо этого Гершль улыбнулся и пробормотал:

– А вот у меня что есть… это будет тебе подарок… от мамы с папой.

Он засунул руку в карман пальто и вытащил оттуда серебряную цепочку с овальным медальоном. Мальчик только мигнул, когда случайный лучик осеннего солнца отразился на блестящем серебре.

– Мне его дала повитуха в тот день, когда тебя передали на попечение нам с Эстер, – продолжал тем временем Гершль. – Этот медальон принадлежал твоей матери. Ее воля, чтобы этот медальон передали тебе, когда ты подрастешь. Вижу, ты уже достаточно взрослый.

Гершль вложил медальон и цепочку в ладошку Сергея.

– Открой его.

Сергей непонимающе взглянул на него.

– Смотри сюда… видишь, он открывается… – Гершль нажал сухими стариковскими пальцами на створки, и медальон со щелчком раскрылся. Сергей с удивлением увидел на внутренней стороне створок две крохотные фотографии: женщину с темными курчавыми волосами и широкоскулого мужчину с черной бородой.

– Это мои… мои родители? – спросил он у деда.

Тот кивнул.

– Для твоей матери этот медальон был ценней всего на свете, так что и ты береги его. Ведь теперь ты его хозяин.

– Сберегу… – потрясенный Сергей никак не мог отвести взгляда от фотографий.

– Мой малыш… мой дорогой Сократ, – вдруг сбивчиво забормотал старик, – но это еще не все, я должен еще кое-что тебе сказать… слушай меня и запоминай, что я буду говорить. Обещаешь? Твой дедуля тоже приготовил тебе подарок, только не время его отдавать, понимаешь? Но я его спрятал, очень, очень хорошо, в одном леске, недалеко от моего дома в Петербурге. Вот, смотри сюда… видишь? – Он вытащил из внутреннего кармана пальто сложенную карту и развернул ее прямо на своей груди, чтобы мальчик смог увидеть все детали. – Вот это дерево… с трех сторон лес… напротив – река… не ошибешься… ты не ошибешься – я знаю…

4

Поглубже спрятав карту, Сергей прошмыгнул в школьные ворота.

На воскресную службу он уже опоздал. Сергей со всех ног помчался по пустым коридорам в казарму, швырнул вещмешок в свою тумбочку. Может, он еще успеет к концу службы. Сергей уже было повернулся идти в часовню, как вдруг ему на глаза попался дорожный мешок у соседней с ним койки, которая несколько недель как пустовала. Похоже на то, что к ним привезли новенького.

Он торопливо засунул медальон и карту в дыру в матрасе – самый надежный тайник, который он мог придумать. Затем быстрым шагом по тому же коридору – в часовню. Но незаметно для себя замедлил шаг, представив, как сейчас его дед, по-стариковски сутулясь, медленно бредет назад к большаку.

Сергей перекрестился и стал просил Бога даровать деду побольше сил и оградить его в пути. Сколько Сергей помнил себя, это был первый раз, когда он молился от всего сердца, как не уставал учить их отец Георгий. Но прежде в его жизни просто не было ничего, за что он мог бы так молиться.

Господи, повторял он, не отвергай моей молитвы, помоги моему дедуле… Ведь это ничего, что он еврей?

Стараясь как можно незаметнее смешаться с остальными кадетами в часовне, он вдруг спросил сам себя: а кто я? Еврей? Христианин? Казак?

Впрочем, остаться незамеченным не получилось. Его появление было встречено улыбками, приветственными, а порой и злорадными – кое-кто был не прочь увидеть, как его станут отчитывать за опоздание. Сергей отыскал взглядом отца Георгия. Священник в черной рясе кадил перед алтарными иконами Христа, Богородицы, архангелов Михаила и Гавриила и св. Георгия, покровителя их школы и заступника России.

Священник повернулся к своей юной пастве и обратился к ней с воскресным словом. Сергей старался вслушаться в его слова, но мысли то и дело убегали к увиденному и прочувствованному. И отец Георгий, и его дед Гершль, они говорят о Боге, которого нельзя увидеть глазами. Для него теперь Бог – это избушка в лесу, а Царство Небесное – материнские объятия.

Служба кончилась, кадеты стали друг за другом подходить прикладываться к кресту, а затем выходить во двор строиться перед часовней. Вот тут-то и довелось Сергею впервые столкнуться с кадетом-новичком. Тот оказался высоким, крупным даже для своего возраста, хотя и так было видно, что он года на три или четыре старше всех остальных. Дверь в часовню была узкой, и пройти в нее можно было лишь одному человеку. Так получилось, что в дверях Сергей поравнялся с новеньким и уже хотел было пропустить его вперед, как тот сам так двинул Сергея плечом, что он едва не свалился на пол, чуть не опрокинув свечник.

С этой первой неприкрытой грубости все и началось. Когда кадеты вернулись к себе в казарму, оказалось, что котомка у прежде пустовавшей койки между койками Сергея и Андрея принадлежит не кому иному, как этому самому новенькому. Его звали Дмитрий Закольев, но с самого первого дня для Сергея он стал только Закольевым. Уже один звук этого имени порождал в Сергее страх и отвращение.