Воспоминания. Победы и страсти, ошибки и поражения великосветской львицы, приближенной к европейским монархам в канун Первой мировой войны

Даже когда Гензель был совсем маленьким, мы с Гансом с удовольствием брали его с собой как можно чаще – он шел или скакал рядом с нами, всю дорогу забрасывая нас вопросами. Морща лобик и широко раскрывая глаза, чтобы я лучше понимала каждое сказанное им слово, он спрашивал:

– Мамочка, отчего маргаритки растут?

– Они растут сами, как трава, милый.

– Но кто их посадил?

– Никто; они всегда росли там же, даже когда папа был маленьким, и даже когда его папа и папа его папы были маленькими мальчиками.

– Мамочка, цветы растут из семян?

– Да, милый.

– Кто же посадил семена в землю в самом начале?

– Их принесли птицы.

– Мамочка, но где птицы нашли семена?

Наконец я возложила всю ответственность на Бога. Мой ответ успокоил его маленькую любопытную натуру, как успокаивал многих взрослых. Мне часто кажется, что дети облекают в слова те самые вопросы, на которые невозможно найти ответа, сколько бы знаний и опыта нам ни удалось приобрести.

Как только королю Эдуарду стало лучше, нам сообщили, что коронация состоится в августе; мы с Гансом прибыли в Лондон в июле и успели поприсутствовать на первом большом балу Шилы в Гровенор-Хаус. Там было немало красавиц, но всех затмевала красотой и обаянием Мария, королева (тогда кронпринцесса) Румынии. Где бы она ни появлялась – верхом на необъезженной лошади в Фюрстенштайне, в румынском национальном костюме или на торжественном приеме в короне и при всех регалиях – она всегда королева. Я слышала, ее обвиняют в театральности; но она точно понимает в чем-то примитивный вкус и идеалы румынского народа и показывает им именно ту королеву, которую они желают видеть и которую способны понять.

Помню замечательный вечер в доме леди Артур Пэйджет, на котором пела Мэри Гарден и декламировала Жанна Гранье. Вечер устраивали в честь кронпринца и кронпринцессы Румынии; были приглашены герцог Фрэнки Текский, лорд и леди Уорик, миссис Джордж Кеппел и Шила с Бендором. Тот сезон выдался ужасно скучным. Я сбежала в Кил-Холл, чтобы глотнуть воздуха, и застала там Хоуп Верес и Мориса де Ротшильда, а также великого князя Михаила Михайловича и Софию. Великий князь написал в моем альбоме: «Если мне суждено быть несчастным, я постараюсь спрятать свои горести в своем сердце, а вы всегда найдете во мне верного и любящего друга». Свое подразумеваемое обещание великий князь всегда держит.

В том году я была на премьере «Манон» Массне в Ковент-Гардене. Пела Мэри Гарден; она выглядела идеальной героиней. В июле я познакомилась с молодым герцогом Адольфом Фридрихом Мекленбург-Стрелицким на ужине, который Шила и Бендор устроили в честь герцога и герцогини Коннаутских, их дочери, княгини Маргарет, кронпринцессы Румынии, и Текских. Кажется, тогда молодой фон Стрелиц не останавливался в Гровенор-Хаус, хотя в августе он провел неделю в Каусе с Шилой и Бендором у них на яхте.

Я пела на многочисленных благотворительных концертах, а в середине июля председательствовала в германском киоске на огромном благотворительном базаре в помощь детской больнице на Ормонд-стрит; в совет директоров больницы входит сэр Джон Мюррей, мой замечательный издатель; вторым вице-председателем является лорд Уоррингтон. Пришли королева Александра, наша патронесса, и целая толпа членов королевской семьи. Мой киоск, украшенный маргаритками, все признали самым привлекательным. Кайзер прислал мне на триста фунтов дрезденского фарфора. В первый день киоск обступила целая толпа; у меня ушло больше часа, чтобы добраться туда от входа в парк. В Англии у меня всегда была, что называется, «хорошая пресса». Более того, во все времена английские газеты и журналисты вели себя по отношению ко мне по-рыцарски и всегда мне помогали. Английские журналисты проявляли любопытство, но никогда не вели себя нагло и никогда не публиковали полуправды, чем грешат некоторые американские журналисты – за это их не любят. Перед благотворительным базаром мое имя часто появлялось в газетах в рекламных целях; любопытство публики разгорелось, и в результате мне устроили очень теплый прием, который и смутил меня, и порадовал своей английской непосредственностью.

21 июля родилась Урсула, первый ребенок Шилы; естественно, они с Бендором предпочли бы мальчика, но девочка была такой милой и хорошенькой, что они быстро забыли, что хотели наследника.

Мы поехали в Ньюлендс, а оттуда – в Каус. Устроили пышный прием, на котором присутствовали кронпринц и кронпринцесса Румынии, Эллен Килмори, герцог Фрэнки Текский и генерал сэр Артур Пэйджет. Мы несколько раз ходили на новой яхте кайзера «Метеор». Она нас весьма разочаровала.

9 августа мы посетили коронацию короля Эдуарда в Вестминстерском аббатстве. Мы сидели в отдельной королевской ложе, которая была заполнена гостями, но я запомнила только Софию де Торби. Ради такого исторического события я надела свое любимое синее платье со шлейфом из золотого шитья, тиару с бриллиантами и бирюзой и, конечно, все мои ордена. Пэтси была в белом, в высокой тиаре с бриллиантами и жемчугами.

III

Осенью мы устроили несколько приемов как в Фюрстенштайне, так и в Плессе. В октябре в Плессе состоялся довольно забавный семейный прием в честь молодого кронпринца Вильгельма Прусского, который, уходя, разразился плохими виршами и написал в книге для гостей:

Всегда счастлив и без стресса
Я в гостях у Дейзи в Плессе.

Стихи свидетельствуют скорее о вежливости, чем о поэтическом даре; как показали последующие события, их нельзя назвать правдивыми.

Хотя я часто виделась с кронпринцем в Берлине, по-настоящему я ничего о нем не знала, так как тогда он посетил нас впервые. Ему было всего двадцать лет. Чтобы лучше понимать последующие события, думаю, стоит вспомнить то, что происходило во время его визита. Это дает ключ к пониманию характера кронпринца и сказывается на важных событиях, которые сыграли свою роль в истории. Вот что я тогда записала в дневнике:

«18 октября 1902 г., Плесс

Кронпринц приехал в половине второго. Это высокий светловолосый мальчик с умными глазами и лбом и довольно слабым подбородком. Его рот не свидетельствует о силе характера (сейчас), у него длинный нос. Он очень мил, держится со спокойным достоинством. Проявляет большой интерес к жизни, в основном к ее активной стороне; его молодость и душа бунтуют против ограничений, которые накладываются на каждый самый мелкий его поступок. За обедом он насмешил меня, сказав: „Я очень люблю Англию и злюсь, потому что мне не позволяют поехать туда сейчас с отцом и побывать на коронации; но отец больше меня туда не пустит[20 - Кронпринц посещал Англию в январе 1901 г. и вместе с отцом присутствовал на похоронах королевы Виктории. По такому случаю ему был пожалован орден Подвязки.], потому что, по его словам, я слишком много флиртовал. А мама пришла в ярость, когда я показал ей галстук и пояс, который связали мне какие-то английские дамы“».

Я посочувствовала бедному кронпринцу. Ведь я и сама часто чувствовала себя туго перевязанным пакетом, который лопается изнутри! Думаю, он инстинктивно это понимал, потому что много откровенничал со мной. На том этапе его жизненного пути он хотел найти всего лишь кого-то, кто его понимает; он лучился молодостью и силой; поэтому мы решили не устраивать официального приема и пригласили нескольких из его молодых близких друзей из Бонна, где он тогда учился в университете. Я пела; мы танцевали; играли в игры и вели себя как дети – хотя многие из нас в то время в самом деле были детьми. Однажды кронпринц передал мне слова его адъютанта: тот считал, что кронпринцу не следует столько танцевать со мной. С кем же ему следовало танцевать? С другими юношами! Я очень разозлилась и сказала бедняге, что ему не следует позволять адъютанту говорить такие вещи. Подобные замечания еще допустимы, если бы речь шла о какой-нибудь «даме» в Винтергартене[21 - Наверное, самый известный берлинский мюзик-холл, где «дамы» не всегда были настоящими леди.], но совершенно неприемлемы, когда речь идет обо мне. В глазах юного принца полыхнул настоящий огонь; он прищурился и сказал: «Знаю». Я считала, что третьеразрядный придворный должен знать свое место! В конце концов, он имел дело не только с немецкой княгиней, но и с английской знатной леди!

Когда кронпринц уезжал, мы проводили его из Плесса до самого Бреслау в нашем частном поезде, где и поужинали. У меня ужасно разболелась голова, и я прилегла в купе для адъютантов. Ложиться в своем купе мне не хотелось, так как его мы предоставили в распоряжение кронпринца. За ужином мы хорошо поговорили; я поняла, что кронпринц по-настоящему умен и обладает широким кругозором. Вот что я записала в дневнике:

«Он много думает над каждым вопросом и во многом разбирается. Он не склонен принимать за чистую монету все, что ему говорят. Он обладает широкими взглядами даже в вопросах религии, что меня удивляет, поскольку императрица – строгая лютеранка, а кайзер даже верит в вечное проклятие! Сегодня утром я получила от него письмо; оно такое милое и юношеское, что я должна привести его здесь полностью. Наверху страницы он собственноручно нарисовал большую маргаритку.

Его английский в те дни был поистине очень плох.

„Дорогая княгиня Дейзи!

После нашей вчерашней приятной поездки на поезде у меня возникло чувство, что я должен Вам написать. Не могу передать, как мне понравилась наша беседа, и было так мило с Вашей стороны выслушивать весь вздор, который я нес. Надеюсь, Вы не слишком заскучали. Вы оставили свой Taschentuch[22 - Носовой платок (нем.).] (не знаю, как по-английски) в купе, поэтому, по примеру брата[23 - Один из его братьев, недолго гостивший у нас, присвоил один из моих носовых платков. (Примеч. авт.)], я спрятал его в карман… Пожалуйста, напишите, как называются Ваши духи. Они мне очень нравятся, а аромат от Taschentuch продержится не дольше двух недель. Не забудьте фото!

Вечно Ваш, В.“».

За письмом последовала открытка, также с подписью «Вечно Ваш».

Получив письмо и открытку, я выждала несколько дней, а потом написала кронпринцу милое, довольно разумное письмо, в котором советовала ему так не поступать:

«Дорогой сэр!

Должна просить Ваше императорское высочество простить меня за то, что не ответила на Ваше очень милое и любезное письмо раньше, мне не терпелось написать, что я думаю, но я несколько дней обдумывала ответ. Не сердитесь на меня, но Вы так понятливы, что, полагаю, Вы простите меня и, может быть, оцените мою смелость. Я не напишу Вам названия моих духов, потому что уверена: Вы уже узнали название у кого-то другого, а мой носовой платок лежит в ящике комода со столькими другими платками, что Ваше императорское высочество не в состоянии отличить, где чей! Это не грех с Вашей стороны, это даже не флирт (вы сами написали, что Вам не позволяют ехать в Англию, потому что Вы там флиртовали). Это не совсем правда. Вы очень молоды и не совершаете никакой ошибки; многие завидуют Вашему обаянию; надеюсь, Вы сохраните свое юношеское очарование еще много, много лет. Как и некоторые иллюзии, ибо, когда иллюзии нас покидают, земля кажется очень голой и очень холодной.

Но я прошу Вас вот о чем. Сдерживайте Ваши мысли и рассказы в своей голове и сердце. Никому не стоит их знать. Это горькая истина, – но кто-то из тех, кому Вы могли писать об аромате и носовом платке, покажет Ваше письмо другим и станут говорить о Вас только потому, что Вы – кронпринц Прусский. В Англии, я знаю, Вы писали и посылали открытки (их было слишком много), и получатели не считали их большой честью для себя! Некоторые только улыбались, и, хотя они не знали Вас по-настоящему, мне было очень жаль Вас, и я сердилась, когда слышала, как они рассказывают о Вас. Тем не менее многие улыбались от радости, когда видели Вас; все очень хорошо отзывались о Вас, о Вашей стрельбе. Ваше императорское высочество пользовались всюду большой любовью! Я уверена в том, что Вы есть и будете достойны своих благородных родителей. Думай я по-другому, не взяла бы на себя труд сказать Вам правду; но Вы умны, сообразительны, видите все таким, какое оно есть; и Вам не терпится познать мир. Иногда такие знания приносят боль и разочарование; но всему надо смотреть в лицо, пройти испытания с честью и с храбрым сердцем до самого конца.

У Вас светлая голова, и Вы любите думать; прошу, государь, думайте обо мне по-доброму, без злобы, и поймите, что я пишу Вам только для того, чтобы поделиться некоторыми мелочами… потому, что я верная подданная их величеств и, следовательно, хочу слышать, чтобы имя кронпринца произносилось только с уважением; или если кто-то улыбается, то лишь оценивая его поступки и слова.

Передайте Вашему адъютанту, что ему нечего бояться, если он случайно увидит это письмо на английском языке; все в порядке – хотя в письме нет никакого „флирта“.

Да благословит Вас Бог, государь, и да хранит он Вас всегда. Посылаю Вам свою фотографию, о которой Вы просили.

Покорная слуга Вашего императорского высочества,

Дейзи фон Плесс».

IV

В ноябре Ганс поехал в Америку в качестве особого представителя кайзера на какой-то праздник, организованный Нью-Йоркской торговой палатой. Можно было подумать, что для этой роли с таким же успехом подошел бы и германский посол в Соединенных Штатах, ведь короля Эдуарда представлял британский посол, покойный сэр Майкл Херберт. Однако тогда кайзер очень любил американцев и вскоре отправил туда своего брата, принца Генриха Прусского, со специальным заданием: популяризировать в Соединенных Штатах Германию и германскую продукцию.

Я очень хотела поехать с Гансом, но устроить это оказалось невозможно, и я была разочарована, ведь у меня была бы такая прекрасная возможность посмотреть Соединенные Штаты, о чем я всегда мечтала. Кроме того, я увидела бы все под наилучшим покровительством. Я никогда не оставляла мысли о том, что Гансу следует вернуться в дипломатию, и уговорила князя фон Бюлова обещать, что он отдаст ему посольство в Вене. Это Гансу понравилось бы, и австрийцы, очень обаятельные, наверняка были бы нам рады. Однако назначения мы так и не дождались – не помню почему, – хотя в то время я записала в дневнике: «Не стоит доверять князьям».

Американская поездка Ганса прошла с большим успехом. Президент Рузвельт принял его в Белом доме и постарался выразить восхищение кайзером – искренне или нет, Ганс не понял. На публике Ганс специально многозначительно вспоминал недавний визит принца Генриха и упомянул о теплых чувствах императора по отношению к американцам – они были совершенно неподдельными. И как мы все смеялись дома, когда я получила американскую газету, в которой громогласно объявлялось, что Ганс мечтает стать преемником доктора фон Холлебена в должности посла Германии в Вашингтоне, «потому что его жена-англичанка, самая красивая представительница королевской семьи [так!] в Европе, высоко ценит американцев». Далее в статье бедный Ганс описывался в таких интимных терминах, что это было невыносимо. Статья покровительственно заканчивалась словами, что он «прекрасно сложен, ростом выше шести футов и довольно красив». Затем журналист добавил: «Он держится как закаленный ветеран» (Ганс к тому времени пробыл в армии минут десять, не больше). Лучше всего было окончание, в котором провозглашалось: «В каждом его движении чувствуются изящество, непринужденность и благородное происхождение». Мне захотелось вырезать статью и послать ее кайзеру, но мужу не хватило бы чувства юмора на то, чтобы позволить мне такой поступок!

Когда Ганс вернулся, мы, как обычно, поехали на Рождество и Новый год в Четсуорт; большой, уютный дом был почти полон. Там были герцогиня Маргарет и герцогиня Патриция Коннаутские; конечно, милая Луиза Девонширская и герцог, Долли Текская и Мег, Вайолет Мар и Келли, де Соверал, Тео Ачесон, Джульет Лоутер, мистер Бальфур, лорд де Грей и Гледис, Эвелин Кавендиш[24 - Дочь покойного лорда Лансдауна, позже герцогиня Девонширская.], Молли Снейд, сэр Дуглас Доусон, Гарри Стонор, Эвелин Фицджеральд, Сирил Фоли, Хедуорт Лэмтон, Этти Гренфелл[25 - Позже леди Десборо.], Фрэнсис Майлдмэй и Моди Уоррендер. Думаю, не приходится говорить, что мы ставили спектакли. Я исполняла музыкальный монолог Лизы Леман под названием «Вечная женственность», а также играла с Мюриэль Уилсон, Фрэнком Майлдмеем и Лео Тревором в одноактной пьесе Роберта Маршалла под названием «Тени ночи».

V

В марте 1903 года я поехала в Ньюлендс; я так хорошо запомнила поездку, потому что тогда папуля только что купил свой первый автомобиль! Как мы волновались и какой опасности подверглись, сами того не понимая, когда опробовали его! Из Ньюлендса мы все поехали в Ритин. Там собрались в основном члены семьи, в том числе бабушка Оливия, Гледис Дикон, впоследствии герцогиня Мальборо, Чарли Вуд и Джералд Кадоган. Оттуда мы отправились в Итон, чтобы встретиться с принцем и принцессой Уэльскими (королем Георгом V и королевой Марией).

Самым забавным стал бал-маскарад, который в мае давала миссис Адэр в Лондоне. Хозяйка была великолепна в платье в индийском стиле; Фрэнсис Уорик изображала красивую и яркую Семирамиду; герцогиня Харцфельд была Эсфирью, нынешняя леди Лондондерри – живописной крестьянкой, а я появилась в очень красивом и эффектном платье, в котором, впрочем, было не очень удобно танцевать.