Поезд до Дублина

Лу не сопротивлялся ничуть, наоборот, после объяснений, что к чему, загорелся моей идеей и охотно помогал. Во всём, что хоть прямо, хоть косвенно касалось творчества, мой старший брат всегда был на высоте, и, нужно отметить, если бы не он, я вряд ли завершила бы свой грандиозный проект до конца. Потому что работали мы долго, на протяжении нескольких часов. Под конец пальцы уже даже отказывались двигаться, а голова – хоть сколько-нибудь связно мыслить. Мы дошли даже до того, что хотели бросить, но сошлись на мнении, что нет в этом толка, если уже начал и материал перевёл. Пару раз к нам заходила мама, проведать и принести лекарств, и мы загораживали спинами незаконченный шедевр, чтобы не испортить сюрприза и просили её, кажется, даже несколько раз, передать папе, чтобы тот не ходил сегодня за ёлкой. Мама озадаченно напрягала лоб, но всё-таки донесла нашу просьбу, когда отец проснулся, и к вечеру в итоге мы имели замечательную, сочно-зелёную, небольшую и полностью безопасную для окружающей среды (и чистоты в доме) ёлочку.

– Ура! Мы это сделали, – облегчённо выпалила я, отойдя чуть назад для лучшего обзора.

– Подожди, последний штрих, – Лу вдруг вскочил и несоизмеримо для больного быстрым бегом поскакал по лестнице. Через несколько секунд он уже снова влетел в спальню, держа над головой, словно олимпийский вымпел, ароматизатор для туалета «Хвойный лес».

– Вот так, чтобы краска не воняла. Да и вообще, это же ёлка, – со знанием дела брат густо надушил наше с ним изделие, в результате чего в комнате стало совсем нечем дышать, и я решила совершить крошечное правонарушение.

– Давай немножко проветрим? Пока мама не видит?

Лу без раздумий махнул рукой в сторону двери на балкон, продолжая терзать несчастный баллончик.

– А почему нет? Кстати, можешь не беспокоиться насчёт родителей: там никого нет – я видел. Папа сейчас, скорее всего, в пабе, а мама с остальными ушли к дедушке и бабушке. Так что смелей – духота страшная.

Я радостно отодвинула старенькие занавески в медвежатах, распахнула настежь деревянную дверь, которую Лу, будучи маленьким, изрисовал замысловатыми узорами, и всё моё тело в одночасье обдал поток влажного холодного воздуха. В комнату просочился свежий ветерок, он теребил нас за волосы, колыхал искусственные иголочки, не имея никакого понятия о том, что мы вообще-то болеем. В суете предновогоднего дня я и не заметила, как стемнело.

– Сегодня ведь Новый год, – шёпотом сообщила я брату, который оторвался от своего увлекательного занятия и смешливо поглядел на меня.

– Да ты что?

Я только неоднозначно опустила ресницы и, нагнувшись, зачерпнула полужидкого, практически тут же растаявшего на моей тёплой, живой ладони снега.

– Просто как-то не верится. Вот, вроде, говорят: тянется время… а оно и не тянется совсем – летит быстрее самолёта. Лежишь ты летом такой, мечтаешь о Новом годе, а не успеваешь оглянуться – вот он, тут, – я счастливо засмеялась, чувствуя даже через носки, как сквозняк, такой зимний и неповторимый, навевающий собою что-то колючее и безудержно-радостное, обдаёт лодыжки.

– Ладно тебе, – Лу тоже заразился смешинкой. – Рассуждаешь прямо как бабушка.

– Сам ты бабушка, – и в братца тотчас полетел мокрый, наскоро спрессованный, чтобы не растёкся, снежок.

– Так ты драться? – в шутку угрожающе пробасил тот и медленно, подобно людоеду, поднялся с пола и рванул с кровати подушку.

Когда мама пришла, она застала просто умопомрачительную картину: я и Лу, выдохшиеся и багрово-румяные, валяемся на полу среди перемешанных одеял старших брата и сестры и ошмётков бумаги и из последних сил пытаемся месить друг друга подушками с уже слезшими наволочками и даже чуть-чуть выглядывающими наружу пёрышками, а в центре комнаты, как напоминание о том, что день прошёл всё-таки не зря, возвышается самодельная ёлка, распространяющая в радиусе метра плотное облако хвойного аромата. К слову, балкон мы, стоило двери только щёлкнуть, благоразумно притворили, а затем продолжили бои без правил.

– Ну и пациенты, – мать от души расхохоталась, и это отнюдь не было странно или неожиданно: какие там укоры, когда душа уже вовсю предвкушает весёлый семейный праздник? – Смотрю, вы времени даром не теряли, – она подошла к ёлке поближе и пробежалась пальцами по пушистой веточке. – Слушайте, а ведь неплохая идея – эта искусственная ель. И деньги тратить не надо. Это вы сами придумали?

Мы с гордым видом поднялись на ноги и величественно отряхнули перья и бумажки с пижам.

– Сами, – подтвердил брат. – Точнее, это Мёрфи.

– А без Лу ничего бы не получилось! Он почти всю работу сделал, и спрей, чтобы запах был, – это вообще-то его идея! – не осталась в долгу я. Несправедливо же: работали вдвоём, а все лавры – мне.

– Хорошо-хорошо, вы оба большие молодцы, – мама крепко обняла нас, несмотря на то, что мы могли её заразить, и весело заметила. – Уже, кстати, семь часов: пора и готовиться начинать. Сможете сами донести ёлку до зала или помочь?

– А то! Сможем! – мы с братом с двух сторон подхватили деревце, хоть со стороны это и выглядело так, как будто несёт только Лу, а я прицепилась сбоку, и, пригарцовывая, насколько это было возможно, потащили поделку вниз.

Наш маленький зал уже озарялся всеми цветами радуги от уютной гирлянды, параболами приклеенной на самом большом в доме окне, в ноздри щекотливо забирался пряный запах тмина с корицей, а Грейди и Рэй, чуть не помирая в ожидании пышного празднества, посреди комнаты распутывали жирный клубок бус для ёлки, который, тем не менее, никак не желал поддаваться.

– У, долбанные бусы, – наконец от души резюмировала сестра.

Мама по-соколиному сверкнула карим глазом в полумраке комнаты.

– Это ещё что такое? Ну-ка не ругаться! Сегодня Новый год, в конце концов.

Рэй мученически закатила глаза под длинную чёлку.

– Это нечестно! Они вообще не распутываются, – она в сердцах бросила украшение на диван, а Грейди от неожиданности захлопал глазами с длиннющими, ресницами, из-за которых его частенько принимали за девочку.

– Да не будь букой, – Лу, который вместе со мной устанавливал ель на табуретке, потянулся и рукой, сложенной птичкой, «поклевал» Рэй макушку. – Мама дело говорит, Новый год всё же.

Сестра в качестве ответа раздражённо попыхтела ещё пару минут, а затем успокоилась и, осмотревшись, приметила некий новый предмет интерьера.

– Ого! Сами сделали? – она в восторге аккуратно погладила нежные иголочки кончиками пальцев, как мама парой десятков минут ранее, и приложилась к ним носом, дабы лучше учуять запах. Краска с бумаги к тому времени, хвала балкону, выветрилась абсолютно.

– Ага, – мы с Лу снова выпятили грудь вперёд, как чемпионы, правда, я от этого чуть не навернулась с подлокотника дивана.

– Слушай, – у старшего брата, похоже, появилась неплохая идея. – Может, бросишь эти бусы, раз они такие дурацкие, и принесёшь нам лучше украшения для ёлки? Ну там ангелочков всяких и прочее, по мелочи…

Спустя секунду, вновь сопровождаемая маленьким братишкой, сестра уже, гикая, выписывая в воздухе неведомые пируэты и, кажется, совершенно выбросив из головы надоедливые бусы, скакала к кладовке на поиски ёлочных игрушек.

– Учись, пока я жив. Вот она – бесплатная рабочая сила, – назидательно, как мудрый старец, пошутил Лу. Я незаметно для всех, кроме нас двоих, захихикала и показала ему знаком: «Хорошо придумано».

Наша Рэй совершенно не умела долго держать злость, но, быть может, оно и к лучшему?

Этот Новый год запомнился мне той самой неповторимой атмосферой, когда деревенская неторопливая и текучая тишина вступает в диссонанс с домашними шумом и суматохой, когда радостные, пусть, возможно, немножко и поддатые жители всею толпою вываливаются на улицу гулять, а некоторые даже поют традиционные песни, когда привычный дождь вдруг прекращается, а на смену ему приходит долгожданный холод, и природа словно замирает, пребывая, как и люди, в сладостном наслаждении от чего-то, о чём так давно мечтал.

«Гасите свет, начинается!» – кричит папа, и все лампы в доме в одночасье выключаются, оставляя единственным освещением гирлянду и фоновый телевизор. Мы в калейдоскопе разноцветных огней, мы беззаветно счастливы, мы улыбаемся: друг другу и всем жителям Земли сразу, мы все вместе, мы наконец дождались.

А главное – в тот день я претворила в жизнь одно из своих детских желаний: спасла живую ёлочку. Да, всего лишь одну, но и люди обыкновенно рассуждают о чём-то плохом вот так: «Ну и что? Меня-то это не затронет». И, если уж на то пошло, её не затронуло. Возможно, если бы эта ель знала, кто её маленькая спасительница, она бы сказала мне «спасибо».

К слову, наша искусственная ёлка была в обиходе ещё очень и очень долго, пока совсем не рассохлась и не развалилась. И то сентиментальный Лу не позволил её выкинуть, а взял себе, подклеил, подкрасил, хоть реставрация изначально и казалась невозможной, попыхтел над нею пару дней – и снова пустил в пользование у себя дома. Так что память о том так и не омрачённом болезнью Рождестве останется у нас, возможно, до конца жизни.

А ещё я загадала желание. Конечно, шесть лет – это, как мне казалось, уже совсем взрослый человек, которому несолидно верить в такие глупости. Но в Новый год, необыкновенный и даже по-своему волшебный праздник, почему бы не сделать крошечное исключение? И в родном, семейном доме, окружённая самыми дорогими на свете людьми, с кружкой нагретого, чтобы не застудить горло, сока я про себя попросила то, что мне, как ребёнку, было нужнее всего:

«Пусть в новом году случится что-то незабываемое!»

Глава 6.

Глаза – это, прежде всего, орган зрения…

…А не зеркало какой-то там эфемерной души. Так утверждали родители, и я в детстве была с ними полностью согласна. Сетчатка, стекловидное тело, радужка… Ну откуда здесь вдруг возьмётся та самая иллюзорная человеческая сущность? Учитывая то, что существование души в принципе подвергается сомнению.

Что уж говорить, я, за редчайшим исключением, читать по глазам не умела никогда. Может, из-за того, что я в принципе старалась избегать прямого взгляда, может, по неким другим причинам. Но что бы ни чувствовал человек, какие бы тёмные думы ни терзали его несчастный мозг, для меня постороннее сознание всегда было чем-то недосягаемым, неприкосновенным. Поэтому я не могу точно сказать, является ли высказывание о зеркале души правдой, или же это очередная романтизированная выдумка.

Так или иначе, в моей жизни случались цепные эпизоды, вышибавшие меня из привычной колеи. Они вдребезги, резко и неожиданно, били стекло между мною и внешним миром, заставляли впустить в голову что-то инородное, не имевшее по сути ко мне никакого отношения. Но такое существовало и, пусть порой приносившее лишь мучения, оно было необходимым фактором моего роста и осмысления окружающей среды. Таким образом восполнялись те самые запасы опыта, которые я не могла накопить в связи с частичным отсутствием у меня эмпатии, той самой, что позволяет просканировать человека по одному лишь его слову или телодвижению.

Один из таких случаев неизгладимо запечатлел у меня в памяти лето 1983 года и, возможно, положил начало самой главной в моей жизни истории. Истории, которая спустя долгие годы заставит меня вернуться на Запад и взглянуть на себя и на то, что я сотворила, с совершенно иной стороны.

В этот самый летний денёк я, мама и Грейди наконец выбрались на прогулку, если, конечно, так можно назвать поход на городской рынок. Мы решили не пользоваться транспортом и наслаждаться долгожданным солнечным теплом, а потому путь предстоял неблизкий и не самый лёгкий. Хитрый папа, чтобы никуда не идти, дал обещание посидеть с Марти, и мама доверила ему малышку без особого беспокойства, ведь сестрёнка была тихим и мирным ребёнком и, в отличие от остальных, не норовила к возвращению матери оставить от дома одни дымящиеся руины.

Рынок, по странному стечению обстоятельств, находился в самом центре, на главной площади нашего небольшого древнего городка, там, где в нынешнее время нашли себе место элегантные кафе и глянцевые магазины. Это, честно сказать, смотрелось довольно странно, ведь сам по себе гомонящий базар напоминал самую настоящую что ни на есть деревню. Те же мощные, по-простому одетые женщины за прилавками и путающиеся у них в ногах едва ли годовалые малыши, не имеющие понятия, куда податься, те же щуплые, потрёпанные мужички с сигаретками, шепелявящие что-то про нынешнюю политику, тот же гуляющий по узким, пыльным закоулкам, вездесущий шум. Я не очень любила там бывать: во-первых, из-за давящей со всех сторон толпы – чаще всего мы являлись на рынок в час пик – ребёнку было затеряться легче лёгкого, а во-вторых, от тяжёлого, надышанного воздуха очень скоро становилось плохо. Но результат того стоил: почему-то только здесь, даже не у нас в деревне, можно было недорого купить настоящие, как выражалась мама, продукты. Люди, торговавшие на рынке, были не из этих мест, они приезжали рано утром откуда-то издалека на машинах, багажник которых буквально трескался по швам от килограммов свежего картофеля, бидонов с фермерским молоком и только что испечённого хлеба. Мама с папой ездили в городской супермаркет за покупками примерно раз в две недели, и не могли удержаться от того, чтобы заглянуть на рынок. Правда, это «заглянуть» неизменно оборачивалось парочкой неподъёмных баулов, зато насчёт пропитания даже нашей большой семье не приходилось беспокоиться ещё долгое время.