Поезд до Дублина

То ли дело Новый год! Тогда и пабы бывали открыты, и магазины работали, и бабушка не радовала папу своим присутствием. Мама, организованно взяв всех нас с собой и отправив мужа к друзьям, сама ходила навещать родителей через всю деревню, благо, путь был близким. И вот этот ужин, в отличие от рождественского, проходил как по маслу. Никто не ругался, не спорил, ничего никому не доказывал. Одним словом – сказка.

Вдобавок, в наш любимый праздник мы ужинали дважды. По приходу домой, когда уже начинало смеркаться, нам предстояло ещё и приготовиться к семейной трапезе – запечь гуся, достать приготовленный заранее сид-кейк и под всеобщие овации водрузить его на стол, сварить картофельное пюре на гарнир (у мамы оно всегда получалось просто замечательным – воздушным, как облака, молочным и очень-очень вкусным, без единого комочка, таким она была перфекционистом), слетать в магазин за несколькими большими коробками сока, которые в канун праздника найти было не очень то и легко, да разграбить запасы Лу, пока он не видит. Дело в том, что наш старший брат до безумия обожал сладкое и на протяжении каждого года старательно складировал купленные на карманные деньги конфеты, батончики, шоколадки и печенье в дальнем ящичке шкафа, за одеждой, видимо, на чёрный день. И однажды тайничок совершенно случайно приметила Рэй. Она ждала до самого праздника, несколько месяцев (вот уж где настоящая сила воли!) прежде, чем доложить обо всём «штабу младших», то есть донести сладкую новость до меня, Грейди и Марти. Мы, к сожалению, выдержкой как у старшей сестры не отличались, поэтому немедленно составили план захвата и раскулачивания. И в итоге так уж получилось, что тот самый чёрный день, к которому Лу так старательно готовился, наступил в Новый год, потому что мы вчетвером, терпеливо выждав, когда старший уйдёт из дома, с голодом диких волков набросились на его сбережения. Когда же на грохот, топот и дружное шебуршание в «штаб старших» наведалась мама, она застала просто форменную идиллию: её дети, все чумазые и в крошках, ровненько усевшись вокруг горы сладостей, призывают Сахарного духа. Ну, так могло показаться со стороны, мы-то, объевшись до рези в животах, просто медитировали, а точнее, буровили жадными взглядами оставшиеся вкусности, на которые, увы, в нас уже не хватало места. Комната тогда выглядела знатно: фантики и обёртки валялись разноцветными конфетти буквально повсюду, ведь мы в порыве поистине животного голода даже не смотрели, куда их швыряем. Какой-то смельчак даже посягнул на кровать Рэй, неприкосновенную святыню, на которой сидеть-то лишний раз запрещалось, дабы не смять покрывало. Однако старшая сестра махнула рукой и устраивать кровавые разборки не стала – во-первых, она была сытая и потому довольная, и во-вторых, как тут найдёшь виновника, когда он, скорее всего, даже не в курсе, что что-то натворил? Да и наконец, стоит ли оно того?

Как бы то ни было, мама нас, что удивительно, ругать не стала, наоборот, удивилась Лу, который всё это время так спокойно сидел на несметных богатствах, и заявила, что это даже правильно, что мы его раскулачили, ведь он всё равно один столько был не съел. Она сгребла в подол все не поместившиеся в наших бездонных желудках сладости, и заручилась отнести их на праздничный стол, когда внезапно подала голос маленькая Марти:

– Разве мы не могли просто попросить?

Мама на это только усмехнулась и покачала головой.

– Не думаю, что он бы дал. Ты же знаешь Лу: тот ещё актёр – талантище! Как сделает невинное лицо, как притворится – вот, мол, и нет у меня ничегошеньки – ты и поверишь. Нет уж, – деловито заключила мать, жуя мармеладку. – Как говорится, накопил – теперь делись, – И уже в коридоре она шутливо прибавила. – А ещё за вас, юные борцы за справедливость, сейчас такая битва на мировой арене начнётся!

– Ай! Это ещё почему? – отозвалась Рэй, потирая запястье, за которое Грейди усердно тянул в попытках поднять сестру на ноги.

– Ну, вы – те самые, кто сумел построить настоящий коммунизм.

И наши пиры продолжались вплоть до того самого момента, как Лу поступил в колледж и съехал от нас. Потому что хоть он и был блестящим хранителем секретов, хоть и мог ограбить главный банк страны и при этом не выдать себя одним лишь неловким движеньицем, но с вниманием у братца явно не заладилось, так как он не замечал ничего, совсем ничего, просто продолжал из года в год копить сладости, которые не смог съесть в течение дня. Конечно, под Новый год набиралась немаленькая такая кучка и мы четверо, покатываясь со смеху, бессменно выгребали её из недр шкафа и относили на стол, предварительно набив себе полные карманы. Лу же, тем не менее, обстоятельство «чего-то там знакоменького» на столе вообще не смущало, так как он, видимо, думал, что в его отсутствие мы успели ещё раз добежать до магазина или откопали оставшиеся ещё с Рождества залежи. Регулярное опорожнение тайника тоже благополучно проходило мимо его глаз, и потому вся остальная семья радовалась и пользовалась ситуацией, как могла.

Однако новый 1983 год, который имел место задолго до установления сахарной традиции, отложился у меня в памяти на всю жизнь, вплоть до мелких подробностей. Тем утром 31 декабря Лу, появившись к завтраку, угрюмо объявил, а точнее, просипел, что у него болит горло и кружится голова.

Мама тотчас отложила красивую голубую ленту, которой она перевязывала свёрток с подарком для бабушки и подскочила к сыну.

– Ну-ка, дай посмотреть. – она заглянула в широко открытый братов рот, потом приложилась ладонью к его лбу и ужаснулась. – Да у тебя всё горло опухло! И температура, прямо чувствую! Признавайся, сколько мороженого вчера слопал?

– Да не ел я! – попытался возразить Лу, однако сделать это вышло только шёпотом.

– Ага, вижу-вижу, не ел он. Значит, без шапки опять гулял – твёрдо отрезала мама и вынесла, наконец, приговор. – Всё, сегодня никаких друзей. Сиди дома лечись.

На старшего в тот момент было жалко смотреть. Его редкие бровки вскинулись кверху и сложились домиком, как будто он сейчас заплачет, а тёмно-русая прядка из отросшей чёлки, которая обычно придавала брату некоторое сходство с хулиганом, упала на лицо и только усилила в глазах окружающих его трагическое выражение.

– Но… Мам! – снова попытался возопить к родительской совести Лу и снова всё было тщетно. Кажется, он уже успел в полной мере пожалеть о сказанном по неосторожности. – Там… У Брайана сегодня такая вечеринка! Все пацаны придут!

Он ходил за мамой хвостиком туда-сюда по кухне и чуть ли не на коленях просил отпустить его в гости к школьному приятелю, но мать оказалась крепче камня. Она только неумолимо мотала головой и всё твердила:

– Нет, нет и ещё раз нет! Всё. Нагулялся уже вчера. Вот заболеешь ещё по-крупному, и что я с тобой делать буду? В больницу на Новый год лечь захотел? Видимо, да, к этому стремишься. Ещё и друзей всех перезаражаешь, – она устало вытерла лоб тыльной стороной ладони и, резко развернувшись, случайно влетела в Лу. Тот ощутимо пошатнулся, однако на ногах устоял. – Вот видишь, даже с ног валишься. Головокружение налицо. Нет, – мама нашла в ящике градусник и вручила больному, – сегодня ты точно никуда не идёшь. Иди за стол, заодно померяй температуру. И не вздумай плутовать!

Лу только горько вздохнул и отправился к обеденному столу, где я и Рэй, поднявшиеся раньше всех, уже уплетали бутерброды с яйцом. Вяло махнув нам в знак приветствия, брат приземлился рядом, пододвинул к себе тарелку с горячими тостами и сердито сунул градусник под мышку.

– А у вас, девочки, ничего не болит? – осведомилась мама из другого конца кухни. Помещение было небольшим, потому кричать не приходилось. – А то мало ли, Лу ведь заразный.

Мы с сестрой переглянулись и утвердительно помотали головами.

– Неа, – коротко отчеканила Рэй и принялась за ароматное какао.

Правда, у меня отрицание получилось неубедительным, ведь я с самого утра чувствовала некоторую слабость и ломоту в всём теле, а кроме того, страшно першило горло. Потому мне пришлось приложить массу усилий, чтобы не хлопнуться лицом прямо в яичницу, и, разумеется, от маминого намётанного глаза такое состояние укрыться не смогло.

– Так, – она в два шага преодолела полупериметр стола и чуть вскинула мою голову за подбородок, заставив меня обнажить неравномерные ряды только ещё растущих коренных зубов и собственно глотку. Пару секунд мама сосредоточенно вглядывалась в недра моей ротовой полости, а затем беззлобно усмехнулась. – Ну вот, ещё одна. Эх ты, – обратилась она к Лу, – рассадник инфекции. Иди-ка лучше к себе, я всё туда принесу. А то вот, уже и Мёрфи заболела.

На самом деле, в этом не было ничего необычного. В детстве иммунитет у меня оставлял желать лучшего, и папа нередко шутил, что я переболела «всем, чем только можно, кроме чумы». Будучи совсем маленькой, я даже улицу почти не видела, потому что по большей части сидела дома с очередной болячкой. А горло, уши и, в особенности, нос – это вообще была отдельная тема. Я, не имея никакого медицинского образования, могу сейчас без проблем работать фармацевтом узкой специализации, так как капли для носа со всеми их свойствами я, благодаря незабываемому детству, выучила прочнее, чем таблицу умножения.

И мама, естественно, была в курсе сбойной работы моей иммунной системы, поэтому даже не удивилась тому, что меня вот так легко скосило под Новый год.

– Нос заложен? – только поинтересовалась она, скорее, для галочки, ведь ответ был заведомо определён.

Я в знак согласия качнула головой и побулькала ноздрями. Что есть – того не отнять. Стоило лишь малюсенькой заразе обосноваться у меня в организме, стоило только ночь поспать с открытой форточкой когда-нибудь, кроме лета, – и всё, пиши пропало.

– Ладно, ступайте тогда вместе, что уж вам терять, – мама сунула мне большое цветастое блюдо, накидала на него хрустящих тостов с горкой, вручила Лу тарелку со свежей яичницей, банку абрикосового джема и моё початое какао. – Не съедите – значит не съедите, я с запасом, чтоб вы мне тут не шныряли со своими микробами. Остальное потом донесу, вместе с лекарствами, вон, тут ещё детей накормить надо, – она в суматохе кивком указала на вновь прибывших Грейди и Марти. Сестрёнка была ещё совсем малышкой и с трудом держалась на ножках, то и дело норовя схватиться за смешную, сделанную под скелет пижаму Грейди.

– Вообще-то мы уже взрослые! Ну, по крайней мере, я, – важно отметил младший брат.

– Был бы взрослый – не просил бы меня ночью лечь с вами на диване, – не моргнув глазом, возразила я. – Или-таки страшно?

– Нисколечки, – отпарировал тот. –Мне самому не страшно, я смелый. Я вон, – Грейди чуть замялся, но быстро нашёлся, – за Марти боюсь. А если из окна полезут воры и захотят её украсть? Я не смогу их победить.

– А я что, смогу? – хмыкнула я. – Мне, между прочим, только шесть.

– Может и сможешь. Ты уже большая и в школу ходишь, – не отступал братишка. – И вообще – вон папа тоже с мамой спит, а он взрослый и ни-че-го-шень-ки не боится, – он специально разложил на слоги слово «ничегошеньки» для пущего эффекта. – Так что же получается, ему можно, а мне – нет, что ли?

– Ну всё, ребята, хватит спорить. Ты, Мёрфи, вообще болеешь, – вмешалась мама в ответ на мой многозначительный кашель. – Нате вот вам, – она всучила мне ещё и свежесваренное какао для Лу, а сверху на тосты насыпала клубничного печенья. – Надеюсь, не упадёт башня. Идите пока в карантинную, ну, к Лу и Рэй в комнату, и по дому не слишком разгуливайте. К бабушке с дедушкой, получается, тоже лучше сегодня не ходить… Ну ничего, – поспешно добавила мама при виде наших притухших глаз. – Я им скажу – вы к ним в другой день наведаетесь.

И мы, новоиспечённые больные, стараясь по пути не растерять провиант, поплелись к лестнице. Настроение у меня было так себе, ведь теперь ни на ужин сходить, ни просто погулять было нельзя. А ещё – Новый год! Вот уж угораздило так угораздило.

Зато Лу, как ни странно, быстро отошёл и пребывал в лёгком и приятном расположении духа.

– Эй, чего ты дуешься? – со стуком поставив еду на прикроватную тумбочку, он взъерошил мне волосы. – Ты что, разве не понимаешь, что мы теперь на льготном пакете?

– А? – я подняла с мягкого коврика Рэй печенье, которому всё-таки удалось сбежать с блюда.

– Вот тебе и «А», – брат невозмутимо прыгнул на свой незастеленный диван. Из-за его плохой, как у всякого больного, координации движений получилось комично: приземлившись на одно плечо, Лу повалился на постель плашмя, словно морская звезда. – Нас же теперь никто работать не заставит! Ни убираться, ни готовить, ни ёлку наряжать…

– Я хочу ёлку наряжать! – так уж сложилось у нас в семье, что ель мы ставили не на Рождество, как принято, а на Новый год. Не знаю, с чем это связано, но папа исправно каждый раз приносил зелёное ароматное дерево, мы размещали его в зале (правда, ёлка при этом занимала треть комнаты) и всей семьёй, кто был в доме, а не разошёлся по друзьям-знакомым, наряжали. И из года в год, мне по каким-то, вроде, ясным, а вроде бы, и весьма мутным причинам было жалко эти самые ели. С одной стороны, и папа всегда рассуждал «Чего их жалеть, всё равно они уже продаются, им не поможешь, а так хоть дом украсят», и мама никогда не относилась к данному вопросу столь же трепетно. Но почему-то меня вид бедных, сбитых в пучки, перевязанные тугими бечёвками, ёлочек, которые обыкновенно бывали выставлены у нас в деревне на продажу, таких молодых, гибких и смиренно склонивших свои тонкие верхушки в ожидании неминуемой гибели, доводил чуть ли не до слёз. Возможно, я, как и бывает с маленькими детьми, в какой-то мере драматизировала, коверкала увиденное, но сердце моё, совсем ещё ребяческое, не могло оставаться равнодушным к такой тирании. «Им бы ещё расти и расти, годами, веками. А теперь их просто выбросят на помойку». Я пыталась говорить об этом, даже однажды, доведя до абсурда, притащила выброшенную соседями маленькую ёлочку домой. Но мама тогда сказала, что она вся осыпается, и мы ей уже не помощники, а затем просто вынесла деревце на улицу, на холод. Мне, юной девчушке, это показалось чудовищно несправедливым.

Поэтому на сей раз я решила хоть что-нибудь изменить. Хоть что-то, что в моих силах.

– Эй, Лу, – я тихо – громче не могла из-за горла – позвала брата.

– Фево? – смачно откусив многоэтажный бутерброд собственного авторства, прошамкал тот. Даже во время болезни старший не изменял своему отменному аппетиту, хоть и был при всём при том высоким и очень стройным, если не сказать, откровенно худым.

– Папа же ещё не ушёл за ёлкой?

Лу отрицательно помотал головой:

– Не, и ещё нескоро пойдёт. Он отсыпается, у него ночная смена была, помнишь?

Всё складывалось точно так, как нужно. Тютелька в тютельку. Я, преисполненная надежды, перевела взгляд на братов шкафчик, доверху набитый различными творческими принадлежностями.

– У тебя есть зелёная краска?

Уже через полчаса работа кипела вовсю. Не составило труда спуститься вниз за кипой газет, которые зачем-то хранил папа. Так же несложно было плотно выкрасить их в зелёный, истратив при этом всю краску Лу, но он не был в обиде – всё же благое дело. Уже потруднее было нарезать бумагу на кучу маленьких полосочек. И самым кропотливым занятием оказалось наклеивание этих самых полосочек на проволочный каркас.