Мемуары гейши из квартала Шинмати

Изэнэми-сан окаменела – редкий случай, когда я позволяла себе такую прямоту. Неожиданно она разразилась саркастическим смешком:

– Так, значит, молодость твоя выследила коварное действо извращенцев и мыслит посвятить себя их срамному ремеслу?! Подобного я вполне могла ожидать от твоей бессовестной заносчивой подружки, но никак уж не от тебя.

Я гордо вскинула голову, впившись в нее безжалостно-требовательным взглядом.

– Повелительница мудрых наставлений! Умоляю, позвольте мне учиться мастерству шибари у достойного сэнсэя и провидца высочайшей красоты в путах – Киёши!

Я ожидала резкого отказа, но мадам ограничилась лишь тяжким разочарованным вздохом. Вконец расстроенная, Изэнэми покачала головой и отвела от меня свой суровый взгляд.

– Увы, Мико, я решительно запрещаю тебе впадать в это распутство. Мы стремимся в обители воспитывать украшение общества, а не неофитов кинбаку[9 - Кинбаку или шибари – японское искусство связывания.]. Ты еще безусловно юна и неопытна, чтобы погрязать в таких крайностях удовольствия. Зачем губить поистине важный талант настоящей гейши?

Ее слова полоснули меня, будто ножом. Мое упрямство разбивалось о стену непреклонности почтенной волшебницы-хранительницы, но все же я нашла в себе силы робко возразить:

– Искусство кинбаку откроет мне новые глубочайшие постижения любви и красоты, невиданные людям обыкновенным. А я, как искренняя искусница мастерства гейш, ревностно алчу…

Изэнэми дерзко оборвала меня, рявкнув:

– Срамота и дьявольское распутство – вот что откроет тебе сия новомодная дичь! Последний раз предупреждаю: отбрось немедля мысли о мерзостных веревках и сконцентрируй свое воспитание на возвышенных церемониях.

Я скрипнула зубами от злости. Задиристая частичка моего нрава, подобная Окику, желала пререкаться с учительницей до исступления. Но я благоразумно смолчала, понимая, что спор с мадам был бессмыслен.

Лицо Изэнэми смягчилось, взгляд потеплел. Она ласково промолвила:

– Не крушись понапрасну, майко. Доверься опыту и знаниям твоей наставницы: я не из зависти отстраняю тебя от соблазна шибари, но из искренней обеспокоенности о твоем благополучии. Ибо хочу, чтобы стала ты моей преемницей в деле волшебного целительства.

С неохотой я склонила голову в знак смирения. Но в сердце моем уже созрело упрямое решение: во что бы то ни стало обучиться искусству пут, невзирая на запреты.

В тот поворотный день, дерзко ступив на стезю ниндзя-арканщиков, я приняла свой путь и много позже нашла в загадочном всевышнем мастере Киёши не только духовного проводника, но и полную страсть всей своей измученной жизни.

Тогда, долго не смея признаваться кому бы то ни было в преступном любопытстве, я замкнулась в своем увлечении, как ребенок, нашедший тайный ларец с сокровищами. Богомольно принимая при Изэнэми казарменные заготовки, ведущие в путь настоящей майко, я начала существовать еще и своим тайным параллельным бытием, вынашивая в душе легкую надежду: обрящу ль я когда-нибудь возможность приступить к святой науке кинбаку?!

И улыбка судьбы промелькнула вскорости. Вождь кружка, мастер Киёши, как это ни парадоксально, лично приоткрыл мне свою тайную дверь. Заметив мой настойчивый интерес к его персоне, по прошествии некоторого времени сам Киёши недвусмысленно начал наставлять меня в первостепенную красоту шибари, не вмешивая в это других адепток-одногодок. При мастере Киёши я стала свидетельницей безошибочной онтологии странного ритуала. Из скромной начинающей под его строгим оком я посредством долгих пауз и пыток стала выплывать самозабвенной девушкой, самодостаточной, одухотворенной ритмами своего несчастного счастья и круговых объятий бытия.

Во время внеурочного одиночного посвящения в несусветные кренделя шелков Киёши вознес меня к бездонному образу при всех незримых сестрах вечерних сил. То была священная мистерия лона, дефибрилляция самой генетической матрицы моего существа его властным сердцем.

Наш взаимный путь с наставником шел через тернистую чащобу забытья всех формальных условностей претворения естества в свободный танец. В его грандиозной школе не почиталось никаких границ для погружения в эротическое уничтожение моей самости, так что я сызнова осознала себя чистым существом без возраста, познавшим суть дистилляции настоящей свободы.

В форме укрощенного подвижничества, наполненного плененными мастером шарами иллюзорных тел, меня усердно влекли в иллюзион бесконечной смеси страхов, томлений, дурманов и экзальтаций. При этом надо сказать, что с высоты сущности, с какой мне доводилось разделять эти незримые миги сверхчеловеческого ощущения, я примечала и риск радикальной духовной слепоты.

Ибо над художником довлело желание довести меня до предсмертного ужаса немощи в его шелковых иероглифах. Все чаще в указанных ритуалах я ошеломленно утопала между экстремумами неистовства и нирваны.

Шибари заставило полностью капитулировать мое биение о суровый берег искушений жизни, воздвигая вокруг вновь рожденной принцессы противоестественную телесную осаду и вереницу флажков молчания. И все же, чем сильнее под невысказанными формами истязаний я рыдала, тем светлее становилось благоговение перед каскадами благоговений, созданных дьявольским талантом мастера Киёши, способного выдумывать любую сияющую пляску существ, скручиваемых в кокон его бесценных пелен.

Глава 9. Тайны страстных стихов и искусство флирта

В «Саду изобилия» мы усердно изучали основы высокого искусства – классической литературы, философии, поэзии. Бесценный материал для оттачивания ума и речи, способных увлечь и очаровать самых взыскательных собеседников.

Особое внимание мы уделяли изящной поэзии любви, берущей начало с незапамятных времен. С юных лет нам прививали тонкое чутье распознавать в классических строках утонченные метафоры, скрытые намеки, пикантные двусмысленности. В те годы я впервые прониклась каноническими творениями великих мастеров вроде Исэ-но Нагамити, Ки-но Цураюки и непревзойденной Идзуми Сикибу.

Последняя, жившая во времена Хэйанского периода и  состоявшая в романтических отношениях с принцем Тамэтакой, сыном императора, ввела особый жанр «сэдока» – стихов о чувственных наслаждениях. Здесь правили открытые, смелые метафоры, откровенно намекающие на интимную близость. При этом изысканные создатели сэдока ни разу не прибегали к грубым выражениям, а облекали самые страстные томления в утонченно-образный язык.

Даже в современные мне дни для многих эти стихи казались вызывающими. Но в былые времена смелость сэдока поистине шокировала общество! Одной их самых известных мастериц жанра, как я и сказала, признана как раз Идзуми Сикибу, чьи откровенные порывы в рамках дворцовых регламентов произвели эффект разорвавшейся бомбы.

Вот, например, ее знаменитое трехстишие, от которого когда-то краснели видавшие виды аристократы:

Я знаю, можно будет,

Войдя в твой бамбуковый домик,

Поласкать твою плоть.

С благоговейным трепетом внимали мы этим строкам в нашем монашеском скиту, втайне сгорая от жажды земной страсти. У меня порой кружилась голова от подобных невинных стишков с их глубинным экстазом. Но мы должны были удерживать свое развитое воображение в рамках целомудрия, дотошно разбирая поэтические красоты непристойностей!

Немалую роль в обучении искусству утонченного флирта и томлений играли тонкости в макияже, прическах, костюмах и манерах. Любая, даже самая малая деталь имела глубокие корни и потаенный смысл в традициях гейш. Изучение сих тонкостей велось с непостижимым педантизмом.

Помнится, как неделями мы упражнялись в технике накладывания тончайшего косметического белила, чтобы добиться нужного оттенка фарфорово-матовой кожи, идеально скрывающей любой изъян. Изэнэми-сан буквально изводила нас нравоучениями об умеренности и чувстве меры – ежели майко переусердствует с белилами, она станет смахивать на ходячую восковую маску.

Или взять хотя бы тривиальную на первый взгляд прическу симада, когда ровная челка мягко обрамляет лицо, а остальные волосы забраны в гладкий пучок. Для посторонних это выглядит элементарной укладкой. Но для гейши она имела глубинные корни в идеалах красоты матримониальных обрядов и потому являлась данью почтения чистому невинному девичеству с его выразительностью скромной сексуальности. Не каждая рекрутка выдерживала нервотрепку долгих часов упражнений в технике симада, учась безупречно воплощать в жизнь данный канон.

А сколько терпения требовали навыки обольщения жестами и мимикой! Здесь важны были мельчайшие нюансы: на какую долю секунды замереть в полуобороте за веером, как полуопустить изогнутую бровь в выразительном кокетстве, насколько прикрыть глаза сквозь потупленный взор исподлобья. Как лишний раз не сжать до жеста вульгарности собранные к подбородку ладони в импульсивной мини-жестикуляции… Тренировки шли бесконечно, пока посторонний взгляд не уловит в нас идеального совершенства.

Отдушиной было лишь то, что меня до упоения занимали пламенные тайны любовной поэзии сэдока с их откровенными образами. Чем больше я изучала эти стихи, тем отчетливее понимала: моя неожиданная влюбленность в учителя Киёши следует из того же берега жажды плотского обожания, ликующего в строках гениальных поэтов прошлого. Все глубже погружаясь в язык намеков, метафор и иносказаний, я упивалась невинным, но столь манящим флиртом с возлюбленным, истомляясь печатями изгибов его тела, оставленных под кружевами пут.

У меня не было решительно никакого опыта в практическом применении всех сих женских ухищрений, зато сколько бурлящего энтузиазма! С упоением я принималась тайком упражнять дразнящие па и взоры томления, мысленно обольщая моего мастера шибари. О, как жадно я алкала приковать его к себе своим тайным оружием неги, заманить в нескончаемые сети любострастных уз!

Изучая классику сэдока, я с восторгом отыскивала все новые и новые намеки, пикантные метафоры и беспрецедентные красоты, кои лишь сильнее разжигали во мне лихорадку вожделения. Иногда по ночам перечитывала я парочку самых смелых шедевров Идзуми Сикибу – и мое девичье сердце билось в учащенном танце от пикантных образов, пропуская двусмысленные строфы сквозь призму наваждений о Киёши…

В нашем смятенье

Не миновать нам утех

Любовного Ложа.

– воспаленно декламировала я вслух, припоминая безмятежный лик наставника в уголке беседки при свече. Я вдыхала аромат воображаемой амброзии его тела, придавала его фигуре многоединство с вельможами, чьи мускулистые торсы обольщали ночи напролет изнеженные красотки квартала Шинмати.

Всех сторон лишен

Мой растерзанный стан,

Лежа возле спутника.

– упоенно бормотала я, прикрывая глаза в опьянении. Перед моим мысленным взором плыли гипнотические ленты, облепляя каждый изгиб талий, спирали вечной любви впивались в бока и раскидывали россыпи воскресших бриллиантов по обнаженной груди. О, воистину Киёши и я – две чистейшие души, отдавшиеся друг другу в забытье ликующей старинной песни телесных желаний!

Однажды, во время одной из наших сессий поэтического самосовершенствования, я вдруг осмелилась излить на бумаге собственный вариант чувственной поэзии:

В танце петель тел

Твой рельеф в агонии