Мемуары гейши из квартала Шинмати

Одна из моих новых помощниц препроводила меня в комнатушку, где я поспешила облачиться в майко. Форма знаменитых платьев томэсодэ[7 - Томэсодэ – тип кимоно для замужних женщин.] в узорах из китайского шелка сразу придала мне солидности и женственности. Эти невесомые облегающие дорогие ткани идеально оттеняли цветущий румянец моих юных ланит и подчеркивали болезненную худобу изящной статуры.

Хрупкие мои ступни вместе с тем излишне украсились неуклюжей деревянной подставой для надлежащего фасона майко. Переставляя ими путано, заковыляла я, волоча изнурительный хвост душистых тканей, повинуясь велениям новой строгой хозяйки. Прочие служанки испытующее меня осматривали на предмет неловкостей, которых я из последних сил старалась избежать.

Здесь, среди облаков аромата, я должна была спокойно усвоить и безвозмездно принять первые уроки жизненного опыта будущей дарительницы любви. Изэнэми величаво восседала на отдельном постаменте, извергая сухие вздохи из трубок и медленно выдыхая вместе с ними дымные тучки трактатов и новелл. Вслед за ней я неспешно впитывала в себя восточную метафизику гейшизма всеми своими душевными чакрами. Мои новые помощницы-манэко окружали меня, время от времени услаждая деликатным обрызгиванием благоухающих водиц.

В последующие несколько финальных лет моего наставления в хитроумный процесс замысловатой выучки была вплетена каждая отдельная клетка моего существа. Под строгим крылом мадам я постигала и накапливала в себе все доступные достижения метафизического знания древней культуры – от Асуки[8 - Асука – период становления культуры в Японии.] до наших дней. Я попеременно с утренней зари и до забрезжения предзакатов долбила все тончайшие нюансы танцевального мастерства и музыкальной просодии, технические навыки работы с льняными холстами и украшения лаком, инструментальной игры, основанной на принципах многозвучной гармонии, сложные методики проведения ароматических ритуалов и окуриваний, а также многопредметный театральный арсенал вплоть до лжеакробатики и завораживающей дрожи кукол-марионеток.

Сумма подобной специализации, честно говоря, зачастую выводила меня из состояния сомнамбулического безропотного ученичества к роли истинной служанки искусств и перенаправляла в некое вдохновенное причастие к вселенской душе от мира порочного и скаредного бытия. Поскольку опытная мадам с каждым сеансом обучения все беспощаднее подвергала меня сокрушительной экзекуции собственной закалки и нравственных настроений, я незаметно впиталась в сферу ее энергетических посылов и мистических прозрений.

Я выпорхнула из фигуры прежней живой статуэтки и переродилась в дивную крылатую птицу счастливых омрачений и просветлений, дарованных древней мудростью таинственных жриц любви. Мой танцевальный хоровод, виртуозные жонглерские способности, разогретые в огне ночных репетиций и мистерий, со временем обрели невиданную утонченную пластику, приобщившись к духу запретных наслаждений пикантной атмосферы гейш.

Я изощрялась в разножанровом флирте, отхватывая мельчайшие мгновения удовольствий в сладостно неумолимом стоне гостиных обители. С каждым новым танцем, ритмом я все чаще впадала в милые сентиментальные перепалки с воздыхателями и покровителями, круг которых начал образовываться вокруг меня. Душа моя уязвлялась благородными оковами чувств, кокетливо-обольстительных устремлений, дерзких намеков. Озоруя играми глазок, колыханиями узорных опахал и нарочито смущенными придыханиями, я вдохновенно радела одному лишь возвышенному ремеслу полуночных фей – разжигать томные страсти сокровенной услады и осмеивать их своим таинственным жизнелюбием.

Я столь много сил и таланта вкладывала в овладение этим искусством соблазнительных даров, ведь оно давало мне надежду обрести когда-нибудь заветную жизненную стойкость и душевное равновесие в зрелых годах. В нем мне грезилось мое предназначение в цветущей поре, и достичь его вершин можно было лишь под управлением моей престарелой наставницы.

Постепенно Изэнэми приучила меня с пугающей ясностью постигать изъяны абстрактной науки получения эстетического наслаждения. Доскональным штудированием моих пристрастий и наставлениями эта почитаемая гейша окончательно вылепила из меня безупречное олицетворение сладострастного суесловия и обаяния ради успешного служения во времена надвигающейся фривольной карьеры.

Ее умелая рука поспешно продвигала меня от младенческой неискушенности прямиком к полной зрелости в области принадлежности к касте красных фонарей. И как бы остро я при случае не переосмысляла в себе эту разительную метаморфозу от наивности духа к премудрой разглагольствующей эротоманке, после каждой нашей совместной студии ароматический навык томного обольщения вырастал во мне с неимоверным усердием.

Но, думая об истоках своего пути, я всегда невольно вспоминаю мятежную Окику – мою давнюю подружку, ставшую полной противоположностью моей судьбы. Дочь некогда родовитых, но обедневших самураев, она, подобно мне, оказалась заложницей «Сада изобилия» из-за отцовских долгов.

Только в отличие от моей смиренной участи деревенской затворницы, гордая Окику с самого начала вела себя как свирепый хищник, загнанный в ловушку. Ее норовистый нрав никак не желал подчиняться строгим порядкам обители. То и дело дерзкая красавица поднимала мятеж, испытывая железобетонную выдержку наставниц разными выходками.

В те дни, когда я постигала изысканные методики сдержанности и покорности под крылом мадам Изэнэми, вольнолюбивая Окику оставалась самой буйной и своенравной духом из всех моих сверстниц. Она яростно противилась нашему воспитанию, громогласно отвергая участь домашней затворницы.

Упрямица невзлюбила нашу учительницу с первой же встречи. Строптивый огонек в ее живых глазах никак не желал потухать от ледяного дыхания старой мадам. Окику объявляла голодовки, мастерила дерзкие розыгрыши, зачастую в открытую потешалась над бесценными наставлениями Изэнэми.

– Разве это жизнь – вечное заключение в клетке между четырех стен? – частенько возмущалась она передо мной со слезами вызова на глазах. – Нас держат тут будто певчих канареек, дабы мы услаждали лишь немногих счастливцев своим жалким чириканьем в золоченой темнице!

В такие минуты буйной исступленной откровенности, когда возвышенную словесность Окику сменял самый грубый сленг, она походила на разъяренную россомаху. Подруга с болью исторгала из недр души яростный крик отчаяния, сжимая изогнутые пальцы в судорожные кренделя. Ее алые губы кривились от горечи произнесенных жалоб, резкие вибрации ноздрей раздували зрачки гневных очей.

В подобные моменты просыпалась природа ее бунтарского нрава, полностью противопоказанного для стезей классической гейши. В яростном порыве Окику порой начинала крушить стену или безжалостно рвать на клочки шелка своих кимоно, не щадя даже самых роскошных нарядов из багрового дамаста. Служанки шарахались от нее, лишь бы не попасть под ураганную перепалку ее сиплого крика.

Мне, напротив, доставалось затаенно наблюдать эти запальчивые истерики с немым любопытством. С упоением я взирала на то, как язычок пламени изнуренной души подруги больно вспыхивал среди застывшей бесстрастной симфонии обители. В эти моменты мы словно оказывались зрительно противопоставлены – огненный характер Окику и моя холодная покорность стихиям среды.

И все же, невзирая на столь разительную контрастность внутренних натур, мы с будоражащей девицей испытывали странное притяжение друг к другу. Дело в том, что Окику с ее внутренними бурлящими бунтами влекла меня своим вызовом судьбе. Она словно прошибала туманную болотистую гладь моего духовного самоусыпления вспышками молний и громов.

Как говорят в Японии, слышать грозу лучше, чем ее видеть. Именно такова была моя философия на тот момент. В те мгновения, когда сама я предпочитала отмолчаться и проглотить колючие замечания, дерзкая подружка с наслаждением вступала в спор с Изэнэми или ее жреческими помощницами. Бывало, что строптивица шаталась на самой грани сохранения в обители благодаря своим необузданным вспышкам гнева.

И каждый раз после таких инцидентов я с азартом внимала исповедям пламенной Окику – о том, какие муки и страхи она испытывала при очередном бунте против гейшанских идолов, какой дискомфорт терпела во время неизбежной обструкции. И в эти моменты воспаленного, но искреннего единения, заливаемого ее слезами, я никогда не сдерживалась и полностью отдавалась на волю своей страсти к свободе…

Глава 8. В путах мастера Киёши

События того вечера предопределили нити моей дальнейшей судьбы. Уж кто-кто, но я-то точно никогда не вынашивала никаких коварных умыслов против сложившегося порядка «Сада изобилия», однако роковой случай погрузил меня в столь упоительные глубины, что с тех пор вся прежняя выучка начинающей гейши представлялась бесцветной пылью.

К тому времени я уже встала на верную стезю образования достойной майко. Мои дни ушли в череду неусыпного освоения классических секретов телесного и духовного мастерства под руководством бессменной наставницы Изэнэми. Хоть старуха и манкировала многими мелочами моей учёбы, общий дух гейши проник в мои кости и плоть посредством беспрекословного подчинения. Именно поэтому ее порицание стало для меня тем горше…

Все началось с того, что в одну из лунных ночей ко мне заблудилась странная парочка, видимо полагавшая, что в комнате никого нет, и это круто изменило ход моей заурядной выучки. Небывалое зрелище, разыгравшееся при мне, низвергло мою неискушенную душу до самой ее не ведающей просветления тьмы!

А произошло сие так: следуя приказу Изэнэми-сан, я устремившись в покои, где должна была завесить все створы ширм и отгородиться даже от самих призраков, ибо в том сезоне имелся определенный запрет на какие бы то ни было потревоги богов.

Но когда послушно расставила я переплетенные рамы, из сада сугубого безмолвия донеслись заговорщические шорохи, несущиеся из-за порога.

Некоторое время я стояла, потупив вниз свой сосредоточенный взгляд и не осмеливаясь проникнуть сквозь преграду со своим любопытством. Вскоре за перегородкой послышались приглушенные вскрики, вслед за чем с другой стороны хрупкой завесы возникли два крадущихся силуэта, которые на моих глазах начали превращаться в единое тело в четыре руки и ноги. Одна из туманных фигур, казалось, бессильно повисла, увлекая вторую в нирвану собственного безумия.

Лишь через многое мгновение, когда порывистый страдальческий хор двух усталых дыханий разобрался наконец перед моим восприятием, я обомлела от горячей правды! Где-то за тонкой бумажной перепонкой происходило грубое кружево восточной ментальности в истиннейших забавах плотских сласти.

Мое внимание было парализовано веригами крестоплетения конечностей, спонтанным пульсом притоплений одного тела другим до сумасшедших невидимых объятий и расшвыриваний, стонами, взрывами ярости, сдавленными хрипами – всякий раз нечто то возрождалось, то умирало наподобие мистерии меж двух живых клубков!

Забыв себя и приказы сэнсэя, я пригвоздилась в состоянии гипнотического транса у ширм, позорно заглядываясь сквозь малейшие щелочки на продолжения жгучей пантомимы. Меня бесстыдно заворожили конвульсии, с которыми один из извивов продирался вдруг между паучьими капканами другого и вновь распадался обманчивым угасанием, лишь бы дать вспыхнуть этому унизительному таинству вновь, лишь бы, придавленный и до краев насыщенный, выплеснуться оцепенелыми медузами любострастного танца!

Мурашки пробегали по всему моему параличному существу от этих плавных млечных извивов. Но меня ожидало нечто еще более особенное. Сверкающие удлиняющиеся паутины из пут алого шелка туго наложенного на бедра одной из давних обитательниц квартала Шинмати, сворачивающиеся затем кольцами на кисти опытной руки того, кто прятал ее за ними.

Моим зрачкам уже мерещились в красных всполохах массовые оргии демонских чудовищ, вступающих в единоборство скручивающихся рук и ног. Душа моя молила небеса, чтобы казнь пыточного метаморфоза завершилась победой жизни хотя бы над одним из сражающихся организмов.

Но бесславные участники полностью исполнили свой ритуал, доведя его наконец до узаконенного развязывания концов в расторможенном благодушии. Тогда сквозь витое распадение шелков отчетливо вылезли два одинаково обнаженных властителя этого безобразия – то были мастер Киёши, великий фокусник изобразительных уз, и его ученица-гейша из закрытой школы. Школы, которой официально не существовало в квартале Шинмати, но за обучение в коей некоторые были готовы не только заплатить большие деньги, но и продать душу.

Насытившись вожделенным пиршеством в изогнутых растяжках рискованных фигур, партнеры встали, одеваясь, начали приводить в порядок разбросанные одежды, не подозревая о моем соглядатайстве. Пренебрегая риском быть застигнутой и жестоко выпоротой, я все еще вперяла свой присутственный взгляд в этих гимнастов кошмарного эротизма до тех пор, пока они не удалились восвояси.

Найдя ориентир в виде матраса, я упала ниц и далее гипнотически бредила в обморочном поту изверга-одиночки, обуянного плотью. Но отныне как будто бы была тем, кто обладал теперь тайной недосягаемой власти. И даже после того, как в моей темнице стихло все, кроме гулкого сумеречного дыхания богов, я продолжала входить в восторженный духовный раж перед свисающими полотнищами колец, серпов, спиралей и обрывков нитей.

Неожиданно, нагая, разбухшая от вожделения, я осмелилась перешагнуть черту и коснуться их. В полубеспамятстве начала я обматывать их вокруг себя, при этом роняя горькие слезы и униженно восторгаясь и смакуя в своих воспоминаниях выражение нетронутого лица строптивой наложницы, предугадывая в каждом своем действии удушливую горячую напасть перевернутой бархатной корзины рая.

Целую ночь я проплавала средь раструбов доселе неведомого мне искусства. Скрытые объятия фатальной сути соблазнений открылись для меня в недосягаемой прежде форме хрупких кружев мира разврата и несказанного экстаза. С неиспиваемыми слезами душевных мук я встретила утро в объятиях нагромождения пут и лонжей!

Мою девическую спесь в отношении наставницы вконец растоптала обнажившаяся бездна соблазнов. И оковы сознания Изэнэми, казавшиеся прежде столь целомудренными оазисами обрядности, отринулись мной на долгие годы пред лицом сверкающей бездны изощренного распутства.

Я уже предчувствовала неминуемый конфликт с Изэнэми. В очередной сеанс ее обучения, когда мы с Окику принимали поучения самурайских добродетелей, я безрассудно прервала строгую матрону, осмелившись на неслыханную дерзость:

– Досточтимая мадам, смею ли попросить у вас позволения изучать сакральное искусство шибари?

Окику неодобрительно крякнула – сия необузданная девица и не думала поддерживать мои бредни. Изэнэми же на мгновение впала в столбняк. Несколько долгих мгновений она сверлила меня бестрепетным взглядом, отчего мурашки пробежали по моей спине.

– Мико-сан, – прошипела-таки старуха чеканным голосом, – не смейте произносить слова о столь греховном занятии в священных чертогах сея обители! Не ведаете ли, до каких запредельных последствий может довести бесстыжее увлечение путами?

Я чуть было не открыла рот, потому что никогда Изэнэми не обращалась ко мне в таком официальном тоне.

Я потупила взор, ощутив нарастающее смущение. Мадам жестом приказала Окику оставить нас наедине. Подруга с вызовом покосилась на меня и удалилась.

– Искусство шибари запрещено употреблять праведным гейшам, – негодующе продолжила Изэнэми, брезгливо сморщив морщинистое лицо. – Не смейте больше поминать обо всяких непристойностях и отриньте это прочь из головы, глупышка!

Я упорно молчала, в душе бурля от негодования. Повисла тягостная тишина. Хранительница церемониалов несколько раз шумно вздохнула, будто силясь совладать с собственным гневом.

– Кто научил тебя о сем языческом закоулке постельных забав? – наконец осведомилась она строго. – Ибо до сей поры я не припомню, чтобы мы упоминали о нем в твоем воспитании!

Тут уже я не выдержала и отважно воззрилась в ее суровые старческие очи:

– Вы правы, учительница, не упоминалось сего ранее. Я сама воочию узрела, насколько это искусство преисполнено тайной красоты и глубин! И с той самой поры жажду овладеть им.