Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945)

ФОТО 2.1. Амин аль-Хусейни и Гитлер в новой рейхсканцелярии.

Берлин, 28 ноября 1941 года (источник: Федеральный архив Германии в Кобленце, изображение 146–1987–004–09A, Hoffmann)

Беседа муфтия и фюрера ограничилась обменом любезностями и выражением уверенности в том, что они сражаются с одними и теми же врагами – англичанами, евреями и большевиками[199 - Пауль Шмидт, официальный переводчик Гроббы и Гитлера, написал для министерства иностранных дел ряд отчетов о встрече, где подробно рассказал о содержании разговора. См.: Шмидт, записка «Aufzeichnung ?ber die Unterredung zwischen dem F?hrer und dem Grossmufti von Jerusalem in Anwesenheit des Reichsaussenminsiters u. des Gesandten Grobba in Берлин am 28. November 1941», 30 ноября 1941 г., Берлин, PA, R35475; Grobba, записка «Empfang des Gro?mufti durch den F?hrer», 1 декабря 1941 г., Берлин, PA, R261123. Еще один рассказ о встрече, якобы опирающийся на послевоенные воспоминания Йоханнеса Эпплера, который также переводил на приеме, см. в: Leonard Mosley, The Cat and the Mice (London, 1958), 26–29. Заявления Мосли о скованности Гитлера при встрече с аль-Хусейни (фюрер якобы даже отказался обменяться с муфтием рукопожатием) однозначно опровергаются в мемуарах Эпплера, см.: John Eppler, Operation Condor: Rommel’s Spy (London, 1977), 193–197 (о Мосли – p. 241–243); в немецкое издание мемуаров рассказ об этой встрече не вошел: John W. Eppler, «Rommel ruft Kairo»: Aus dem Tagebuch eines Spions (G?tersloh, 1959); John W. Eppler, Geheimagent im Zweiten Weltkrieg: Zwischen Берлин, Kabul und Kairo (Preu?isch Oldendorf, 1974).]. Когда аль-Хусейни попросил Гитлера дать письменные гарантии независимости арабских территорий и особенно Палестины, диктатор уклонился от этой проблемы. После повторной просьбы аль-Хусейни Гитлер ответил ему, что на нынешней стадии боевых действий решать такие вопросы было бы преждевременно, но заверил муфтия в своей готовности вести «бескомпромиссную борьбу с евреями», в том числе и проживающими на арабских землях. Еще в одной просьбе о встрече с Гитлером (в 1943 году) аль-Хусейни было отказано[200 - Эттель (МИД), записка, 16 апреля 1943 г., Берлин, PA, R27322.].

Муфтий поселился в Берлине и несколько лет пытался влиять на политику Германии в отношении мусульманского мира. Вскоре он получил печальную известность из-за своих интриг против соперников, прежде всего против бывшего премьер-министра Ирака Рашида Али аль-Гайлани, который также перебрался в Берлин после поражения стран Оси в Ираке[201 - Этот конфликт подробно задокументирован, о чем свидетельствуют архивы министерства иностранных дел: PA, R27322–27328. О соперничестве аль-Хусейни и аль-Гайлани см.: Schechtman, The Mufti and the Fuehrer; Lebel, The Mufti of Jerusalem, passim; Gensicke, The Mufti of Jerusalem and the Nazis. После войны Вильгельм Мельхерс дал неплохой отчет о конфликте: Мельхерс, заявление, сделанное при допросе во время Нюрнбергского процесса, («Die Politik des Mufti»), 6 августа 1947 г., Нюрнберг, Archives of the Center for Advanced Holocaust Studies, Washington, DC (USHMA), RG 71, Box 248.]. Гроб-ба, отвечавший за арабских коллаборационистов, поддерживал аль-Гайлани. Чтобы положить конец конфликту, курировать аль-Хусейни в итоге было поручено дипломату и бригаденфюреру СС Эрвину Эттелю, бывшему послу в Тегеране[202 - Об Эттеле см.: Frank Bajohr, “‘Im ?brigen handle ich so, wie mein Gewissen es mir als Nationalsozialist vorschreibt’: Erwin Ettel – vom SS-Brigadef?hrer zum au?enpolitischen Redakteur der ZEIT, in J?rgen Matth?us and Klaus-Michael Mallmann (eds.), Deutsche, Juden, V?lkermord: Der Holocaust als Geschichte und Gegenwart (Darmstadt, 2006), 241–255.]. В последующие месяцы Эттель и муфтий (при поддержке Прюфера) успешно интриговали против Гроббы и аль-Гайлани. В конце 1942 года Гроббу заставили уйти из МИДа, а иракский политик потерял свое влияние.

Деятельность аль-Хусейни в Берлине широко освещена в научной литературе, прежде всего в биографиях, написанных Иосифом Шехтманом, Клаусом Генсике и Дженни Лебель[203 - Schechtman, The Mufti and the Fuehrer; Lebel, The Mufti of Jerusalem; и Gensicke, The Mufti of Jerusalem and the Nazis.]. Тем не менее биографические работы, как правило, переоценивают влияние муфтия в Германии. На самом деле оно было крайне ограниченным. Его план добиться конкретных уступок и обеспечить гарантии независимости арабам и палестинцам – главная задача! – реализован не был[204 - Общий обзор можно найти в трех книгах, указанных выше, а также в: Gerhard H?pp, «„Nicht ‘Ali zuliebe, sondern aus Hass gegen Mu‘awiya“: Zum Ringen um die „Arabien-Erkl?rung“ der Achsenm?chte 1940–1942», Asien, Afrika, Lateinamerika 27 (1999), 569–587.]. Его предложения были успешными лишь в той мере, в какой они совпадали с интересами рейха. Самым ярким примером можно назвать его попытки помешать выезду евреев из стран-сателлитов Германии в Юго-Восточной Европе в Палестину[205 - Об этих его действиях см.: Raul Hilberg, The Destruction of the European Jews (London, 1961), 504–505; Schechtman, The Mufti and the Fuehrer, 154–159; Lebel, The Mufti of Jerusalem, 246–255; и Gensicke, The Mufti of Jerusalem and the Nazis, 117–129.]. Вместо того чтобы ставить муфтия в центр повествования, более разумным представляется рассматривать его лишь в качестве одного из элементов общей политики Германии, направленной на исламский мир. Немецкие чиновники использовали аль-Хусейни как пропагандистскую фигуру, когда обстоятельства того требовали. В конце концов, его услуги хорошо оплачивались. Муфтий получал ежемесячное жалованье не менее 90 тысяч рейхсмарок. Кроме того, ему и его свите было предоставлено несколько резиденций[206 - О жалованье аль-Хусейни см.: Schechtman, The Mufti and the Fuehrer, 142–144; Lebel, The Mufti of Jerusalem, 136–138; Gensicke, The Mufti of Jerusalem and the Nazis, 161–167.].

Министерство иностранных дел использовало муфтия в основном для ведения пропаганды в арабском и мусульманском мире. Хотя аль-Хусейни изначально позиционировал себя как арабский националист, а не как исламский лидер, Берлин все больше интересовался его ролью религиозного деятеля[207 - Попытки муфтия представить себя арабским националистом сразу после прибытия в Берлин, в 1941–1942 гг., прослеживаются по всем его письмам в МИД. См. документы в: PA, R27322–27328. В июне 1942 г. он даже заявил Эттелю, что получил плохое богословское образование и было ошибкой воспринимать его просто как религиозного деятеля. Хотя там же муфтий подчеркнул, что в норме мусульмане не разделяют политику и религию. См.: Эттель, записка, 26 июня 1942 г., Берлин, PA, R27324.]. В октябре 1942 года, накануне своего увольнения, Гробба отметил, что муфтий «до сих пор пользовался особым доверием немецких политиков и военных из-за религиозных одеяний, которые он носил»[208 - Гробба – Верману, 19 октября 1942 г., Берлин, PA, R27322.]. В то же время Эттель заверял Риббентропа, что муфтия можно привлекать к немецкой пропаганде не только в Северной Африке и на Ближнем Востоке, «но и за пределами этих регионов, среди всех исламских народов, вплоть до Индонезийского архипелага»[209 - Эттель – Риббентропу, 22 сентября 1942 г., Берлин, PA, R27324.]. Такая позиция, конечно же, чрезвычайно переоценивала реальный религиозный и политический авторитет аль-Хусейни.

Среди менее известных, хотя и столь же интересных, мусульманских деятелей, работавших в министерстве иностранных дел, можно назвать имама Алимджана Идриса[210 - Идрис, биография, б. д. (после 1933 г.), б. м. (Берлин), PA, R60740.]. Он работал в лагерях военнопленных-мусульман в Вюнсдорфе и Цоссене во время Первой мировой войны, а затем прусское военное министерство до 1921 года держало его для присмотра за бывшими мусульманскими заключенными. Через год Идриса направили в Советский Союз с тем, чтобы он агитировал студентов из Центральной Азии учиться в Германии – но вскоре его арестовали мнительные советские спецслужбы. Спустя несколько месяцев он был освобожден с помощью немцев и вернулся в Берлин. В 1933 году Восточная секция политического отдела министерства иностранных дел наняла Идриса в качестве советника. У него, кажется, не было особых идеологических возражений против работы на нацистский режим.

В 1933 году «Аль-Манар», панисламистский журнал Рашида Риды, опубликовал письмо Идриса, в котором имам поносил евреев как продажный, презренный и отвратительный народ, а также спрашивал мнения Риды о противоречивых аятах Корана, посвященных евреям[211 - Аноним (Rashid Rida), «Fatawa al-Manar», Al-Manar 33 (5 September 1933), 347–351. Тут же на с. 347 приведено письмо Алимджана Идриса. Этот выпуск «аль-Манар» хранится в библиотеке Британского музея.]. После начала войны в 1939 году Идрис работал в Восточной секции отдела радиопропаганды на иностранных территориях, которым руководили одновременно министерство иностранных дел и геббельсовское министерство пропаганды. Идрис участвовал в работе секции до конца войны, сначала на арабоязычных программах, а потом в вещании на тюркских языках. Вермахт и СС также заинтересовались его услугами (об этом см. ниже). Идрис, родившийся в Средней Азии, говорил на нескольких тюркских языках, в том числе на турецком, узбекском и киргизском, а также на русском, персидском, арабском, французском и немецком. Министерство иностранных дел даже поручило ему подготовить персидский перевод «Майн кампф». Для обеспечения своей пропагандистской работы министерство иностранных дел использовало и других мусульманских добровольцев. Среди них можно упомянуть арабов Абдальхалима аль-Наггара и Мухаммеда Сафти, которые также руководили «исламским» учреждением МИДа – Центральным исламским институтом, который стал центром немецкой пропаганды среди мусульман.

Центральный исламский институт был торжественно открыт 18 декабря 1942 года в здании церемоний люфтваффе (Haus der Flieger), по адресу Принц-Альбрехтштрассе, 5, в самом сердце Берлина[212 - Об истории института в перспективе исследований мусульман Германии см.: Gerhard H?pp, «Muslime unterm Hakenkreuz: Zur Entstehung des Islamischen Zentralinstituts zu Berlin e.V.», Moslemische Revue 1 (1994), 16–27; Bernd Bauknecht, Muslime in Deutschland von 1920 bis 1945 (Cologne, 2001), 107–117. Официальные документы, посвященные институту, можно найти в Берлинском государственном архиве (Landesarchiv Berlin), Берлин (LArchB), A Pr. Br. Rep 030– 04 (Polizeipr?sidium Berlin, Vereine), no. 2314 (Islam-Institut, 1939–1940); LArchB, A Pr.Br.Rep. 030–04 (Polizeipr?sidium Berlin, Vereine), no. 2840 (Islamisches Zentral-Institut zu Berlin, 1942–1945); о церемонии открытия института в 1942 году см.: PA, R27322, R27324, R27327, и R60601.]. Дата была выбрана в соответствии с религиозным календарем: мусульманский мир праздновал Курбан-байрам. Было приглашено 200 гостей[213 - Прюфер – Верману, 13 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327.]. Опираясь на религиозный контекст, немцы использовали торжественное открытие для продвижения своей политической программы и пропаганды дружбы с исламом. Инаугурационную речь произнес аль-Хусейни, облекший свое политическое послание в оболочку религиозной риторики: «Во имя Аллаха Всевышнего я открываю этот исламский институт»,– начал он, после чего последовало богословское, хотя и весьма политизированное, размышление о значении Курбан-байрама, «праздника жертвоприношения»[214 - Аль-Хусейни, речь, 18 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327.]. Этот день, утверждал аль-Хусейни, «однозначно говорит о долге самопожертвования и высочайшей верности». Затем муфтий призвал мусульман принять необходимость жертвования собой ради победы, а также поразмышлял о значении войны для мусульман. «Эта война, развязанная мировым еврейством, предлагает мусульманам наилучшую возможность освободиться от преследований и угнетения, если, конечно, они воспользуются этим шансом должным образом»,– заявил муфтий. «Новой такой возможности не представится еще очень долго». Большая часть речи состояла из насыщенных религиозной риторикой потоков ненависти, направленных на предполагаемых общих врагов Германии и ислама:

Среди злейших врагов мусульман, которые с древних времен выказывали им недоброжелательность и повсеместно проявляли по отношению к ним вероломство и хитрость, первыми идут евреи и их приспешники… Священный Коран и история жизни Пророка полны свидетельств еврейской бесхарактерности, их злонамеренного, лживого и предательского поведения. Этого вполне достаточно, чтобы предупредить мусульман о постоянной угрозе с их стороны, которая сохранится до конца времен. Какими евреи были при жизни великого Пророка, такими они и остались на протяжении веков: коварными и полными ненависти к мусульманам, проявляющими эти чувства всегда, когда у них появляется такая возможность.

Американцы и англичане вторглись в мусульманские земли в Северной Африке, метал громы и молнии аль-Хусейни. В частности, Англия «не довольствуется тем, что прибрала к рукам мусульман Индии»: «Подавляя Египет, Палестину и другие страны, она сделала преследование мусульман еще более повсеместным и принесла ужасы войны во многие исламские страны» – например, оккупировав Ирак, Иран и Сирию. На Балканах англичане снабжают деньгами и оружием коммунистов, чтобы те могли «мучить мусульманских мужчин, женщин и детей в Боснии». Аль-Хусейни также затронул тему ислама в Советском Союзе: «Кроме евреев, американцев и англичан, есть еще и большевики, также одержимые непримиримой враждой к исламу. Они угнетают и преследуют 40 миллионов мусульман в своей империи. Они уничтожают их религиозные и национальные учреждения, попирают их свободы и права, силой ликвидируют их общественные институты и благотворительные организации». Наконец, муфтий призвал к глобальному мусульманскому сопротивлению, сделав это в форме религиозного предписания: «Мусульманин, который боится кого-то еще, кроме Аллаха, или уступает своим врагам и добровольно отдает свою судьбу в их руки,– больше не мусульманин». Всё мероприятие в ручном режиме контролировалось министерством иностранных дел[215 - Эттель, записка, 11 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327, об одобрении речи Риббентропом и об организации радиотрансляции см.: Прюфер, записка, 10 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327; Эттель, записка, 11 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327; и Эттель, записка, 16 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327.]. Речь была одобрена лично Риббентропом. Ее передавали по радио на Северную Африку и Ближний Восток. В Германии этому событию также уделялось значительное внимание. Партийный орган V?lkischer Beobachter опубликовал статью под названием «Эта война может принести свободу исламу!» и напечатал большой репортаж о праздновании Курбан-байрама, исламском идеале самопожертвования, речи муфтия и открытии института[216 - Аноним, «Dieser Krieg kann dem Islam die Freiheit bringen!», V?lkischer Beobachter (19 December 1942); двумя месяцами ранее в газете уже выходил аналогичный материал по исламской тематике, см.: H. H?pfl’l, «Der Islam in der Pr?fung», V?lkischer Beobachter (6 October 1942).]. Аналогичным образом Deutsche Allgemeine Zeitung опубликовала статью об «освободительной борьбе ислама»[217 - Аноним, «Der Gro?mufti ?ber den Befreiungskampf des Islams: Er?ffnung eines Islamischen Kulturinstitutes in Berlin», Deutsche Allgemeine Zeitung (19 December 1942). На следующий день газета напечатала фотографию мероприятия, см.: Аноним, «Der Gro?mufti von Jerusalem sprach in Berlin», Deutsche Allgemeine Zeitung (20 December 1942).]. Одна из берлинских газет дала репортаж под названием «Представитель 400 миллионов верующих обличает», а другая напечатала фотографии аль-Хусейни, «произносящего обвинительную речь против угнетателей ислама»[218 - Аноним, «Der Sprecher von 400 Millionen klagt an», Das 12 Uhr Blatt: Neue Berliner Zeitung (19 December 1942); фотографии: аноним, «Der Gro?mufti sprach», Berliner Illustrierte Nachtausgabe (19 December 1942); аноним, «Islamische Freiwillige beim Gro?mufti», Berliner Illustrierte Nachtausgabe (19 December 1942).].

На самом же деле вновь открытый институт был основан еще в 1927 году под именем Исламского института, а создали его активисты мусульманской общины Берлина[219 - О возрождении института см. литературу в прим. 34; краткий обзор см. в: Эттель, записка, 11 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327; Эттель, записка, 16 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327.]. Мусульманское меньшинство столицы на протяжении межвоенного периода росло, а его жизнь вращалась вокруг мечети в районе Вильмерсдорф, открытой в 1928 году, и некоторых других организаций[220 - О мусульманской диаспоре в межвоенной Германии и берлинской мечети см.: Gerhard H?pp, «Zwischen Moschee und Demonstration: Muslime in Berlin, 1920– 1930», Moslemische Revue 3 (1990), 135–146; 4 (1990), 230–238; и 1 (1991), 13–19; Gerhard H?pp, «Die W?nsdorfer Moschee»: Britta Richter, «Islam im Deutschland der Zwischenkriegsjahre», Zeitschrift f?r T?rkeistudien 2 (1996), 257–266; Bauknecht, Muslime in Deutschland von 1920 bis 1945.]. В сентябре 1941 года после нескольких лет бездействия члены общины под руководством суданского журналиста Камаледдина Галаля, учившегося в аль-Азхаре, предприняли попытку заново открыть институт – и нашли поддержку в министерстве иностранных дел. Институт был восстановлен летом 1942 года. Хотя официально им руководили члены мусульманской общины Берлина, фактически учреждение контролировалось режимом. Церемония инаугурации, организованная под эгидой министерства иностранных дел, была чисто политическим мероприятием и дала четкое представление о реальной вовлеченности нацистского государства в мусульманские дела. Кураторами этого проекта в министерстве иностранных дел выступали Вильгельм Мельхерс и Курт Прюфер[221 - Мельхерс – Верману, 16 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327; Тишмар – Эттелю, 17 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327.]. Финансами института также занимались на Вильгельмштрасе[222 - Курт Мунцель, руководитель ближневосточной секции радиополитического отдела МИДа, отвечал за всю бухгалтерию института, см.: «Protokoll der neuen Gr?ndungsversammlung des Islamischen Zentral-Instituts», октябрь 1942 г., Берлин, LArchB, A Pr. Br. Rep. 030–04, no. 2840.].

Мусульмане, которые официально руководили институтом, тоже были тесно связаны с министерством иностранных дел. Помимо генерального секретаря Галаля, и председатель Абдельхалим аль-Наггар (позднее его заменил Хасан Абу аль-Сууд), и директор Мухаммед Сафти работали в отделе радиопропаганды министерства иностранных дел. Чтобы подчеркнуть панисламский характер учреждения, МИД также включил в состав руководящего совета института сирийцев, палестинцев, турок и афганцев[223 - Эттель, записка, 11 декабря 1942 г., Берлин, PA, R27327.]. Располагался институт на Клопштоксштрассе (район Целендорф), в помещении, предоставленном СС[224 - Эттель, записка, 26 февраля 1943 г., Берлин, PA, R27322.].

Другие государственные структуры и расширение «исламской политики» Германии

По мере того как война продолжалась, а немецкие армии входили в мусульманские районы Балкан и Советского Союза, включая Крым и Кавказ, другие структуры рейха тоже начали вырабатывать собственную политику в отношении ислама, опираясь, впрочем, на уже созданные учреждения и структуры.

Министерство иностранных дел, которое с началом войны все чаще оказывалось на второстепенных ролях, почти не влияло на мусульманские регионы советского востока и Балкан, но оставалось ведущим учреждением, отвечающим за Северную Африку и Ближний Восток. В этих регионах МИД занимался пропагандой до самого конца войны. Благодаря своим давним контактам с миром ислама ведомство с Вильгельмштрассе задавало общий тон политики, включавшей среди прочего и использование мусульманских религиозных и политических деятелей, подобных аль-Хусейни или Идрису.

Попытки министерства иностранных дел воздействовать на ход событий на оккупированных территориях Польши и СССР провалились. Фридрих Вернер граф фон дер Шуленбург, глава «Русского комитета» МИДа, был почти лишен рычагов влияния[225 - О политике МИДа на Кавказе и в Крыму см.: Alexander Dallin, German Rule in Russia, 1941–1945: A Study of Occupation Policies (London, 1957), 235–240, 272, 257–259; M?hlen, Zwischen Hakenkreuz und Sowjetstern, 68–81.]. Сотрудником комитета, ответственным за мусульманские районы Советского Союза, выступал Вернер Отто фон Хентиг, которому помогал Алимджан Идрис[226 - О Хентиге и особенно о его действиях в Крыму см.: «‘Nachrichten aus dem Zweiten Krimkrieg’: Werner Otto v. Hentig als Vertreter des Ausw?rtigen Amts bei der 11. Armee», in Wolfgang Elz and S?nke Neitzel (eds.), Internationale Beziehungen im 19. und 20. Jahrhundert: Festschrift f?r Winfried Baumgart zum 65. Geburtstag (Paderborn, 2003), 361–387; его мемуары: Werner Otto von Hentig, Mein Leben: Eine Dienstreise (G?ttingen, 1962).]. Позанимавшись в первые годы войны различными вопросами, касающимися Ближнего Востока, Хентиг позже возглавил работу с тюрками-мусульманами Советского Союза, а с осени 1941?го и до лета 1942 года также служил представителем министерства иностранных дел в Крыму. Хентиг выступал за формирование мусульманского блока против Москвы. В конце 1941 года он подготовил подробный план политической мобилизации мусульман в Советском Союзе, предложив распространять пропаганду через радиопередачи, брошюры и эмиссаров[227 - Хентиг, записка («Turanismus»), б. д. (ноябрь 1941 г.), Берлин, PA, R28876 (также в: PA, R261179).]. Будучи убежденным в силе панисламской солидарности, Хентиг часто говорил об «эффекте разрастания»: политика в отношении мусульман на восточных территориях, по его мнению, должна была повлиять на весь исламский мир. Наконец, дипломат связывал споры о мусульманах СССР с более общей политикой Германии в отношении ислама[228 - Хентиг, записка («Stand der sog. Turanischen Frage»), 25 февраля 1942 г., Берлин, PA, R60690 (также в: PA, R261175).]. «Отношение к ним нельзя отделить от отношения ко всем остальным мусульманским народам», для выражения которого Германия выработала «четкие лозунги»,– писал Хентиг в своем меморандуме в начале 1942 года[229 - Ibid.]. Однако в целом, как уже говорилось, этот дипломат и его коллеги с Вильгельмштрассе мало влияли на политику на Восточном фронте. Ненужными оказались и общие политические схемы будущего нового порядка на Востоке, обсуждавшиеся в министерстве иностранных дел. Так, некоторые сподвижники Шуленбурга выступали за независимость Крыма, а на Кавказе, по их мнению, следовало образовать группу марионеточных государств, с которыми министерство иностранных дел могло бы наладить дипломатические отношения. Шуленбург даже провел в отеле «Адлон» дорогостоящую конференцию с участием примерно четырех десятков кавказских политэмигрантов, чтобы обсудить послевоенное устройство Кавказа и Закавказья. В министерстве оккупированных восточных территорий, возглавляемом Альфредом Розенбергом, к подобным инициативам МИДа относились с нескрываемым подозрением. В конце концов, летом 1942 года Розенберг убедил Гитлера официально заявить о том, что Вильгельмштрассе не обладает полномочиями работать на оккупированной территории СССР[230 - О конфликте между МИДом и министерством оккупированных восточных территорий см. литературу в прим. 47.].

Впрочем, министерство Розенберга и само не имело ощутимых рычагов влияния на мусульманские районы Восточного фронта, включая Крым и Кавказ[231 - О политике министерства оккупированных восточных территорий в отношении Кавказа и Крыма, а также национальных комитетов см.: Dallin, German Rule in Russia, 228–231, 235–240, 253–257, 264–270; M?hlen, Zwischen Hakenkreuz und Sowjetstern, 68–138.]. В рамках этого органа соперничали несколько группировок, имевших разное представление о роли этих районов в будущем немецком порядке. Первоначальные планы предполагали германизацию всего Крыма и создание на Кавказе отдельного рейхкомиссариата. По мере ухудшения военного положения рейха другая группа предложила обратиться за поддержкой к нерусским этническим меньшинствам, побуждая их развалить Советский Союз. Среди подобных меньшинств видное место отводилось крымским татарам и народам Кавказа, хотя сам Розенберг выступал за «кавказский блок», возглавляемый Грузией, а не мусульманами. Реализуя эту задачу, министерство оккупированных восточных территорий собрало группу нерусских эмигрантов из Советского Союза и основало с их помощью «национальные комитеты». Главной движущей силой этой политики был Герхард фон Менде, который летом 1941 года оставил научное поприще и перешел на работу в политический отдел министерства Розенберга, где его сферой ответственности стал Кавказ. Менде беспокоило то, что апелляция к универсалистским идеям пантюркизма и панисламизма противоречит стратегии демонтажа Советского Союза на небольшие и легко контролируемые фрагменты. Исламскую солидарность необходимо сдерживать, предупреждал Менде. «Исламский мир – единое целое. Действия немцев по отношению к мусульманам восточных территорий не должны были наносить ущерб восприятию Германии прочими исламскими народами»,– пояснял Менде одному историку после войны[232 - Менде – Даллину, 19 ноября 1953 г., б. м., цит. по: Dallin, German Rule in Russia, 267.]. Другие группировки в министерстве более спокойно относились к утилитарному использованию ислама. В меморандуме политического отдела, подготовленном осенью 1941 года, подчеркивалось значение ислама для войны и утверждалось, что статус «защитника ислама» обещает Третьему рейху «большие политические успехи»[233 - Бройтигам, записка («Politische Richtlinien hinsichtlich Turkestan»), 25 ноября 1941 г., Берлин, BAB, R6/247.]. В конечном счете министерство оккупированных восточных территорий не выработало никакой специальной линии в отношении ислама. Ислам принимали во внимание только в рамках общих схем религиозной политики министерства, которая рассматривала религию как один из аспектов национальной культуры и поддерживала ее лишь в плане «раскалывания» территории противника на национальные сегменты. Все эти схемы, подобно планам МИДа, не нашли применения в мусульманских регионах восточных территорий; их использовали лишь в отношении татарского меньшинства в Прибалтике (рейхскомиссариат Остланд) (см. часть II). Крым же, как и Кавказ, на период оккупации был подчинен военным.

Именно вермахт направлял политику рейха в мусульманских районах Восточного фронта[234 - О политике вермахта в Крыму и на Кавказе см.: Dallin, German Rule in Russia, 238– 249 and 259–264; M?hlen, Zwischen Hakenkreuz und Sowjetstern, 57–68, 183–195.]. Армия уделяла мусульманам много внимания. Спустя пять месяцев после вторжения в СССР, в ноябре 1941 года, в докладе вермахта «Распространение ислама среди военнопленных» оценивалась степень религиозности красноармейцев-мусульман, оказавшихся в немецком плену. На основе этих данных делались выводы о роли ислама в Советском Союзе в целом[235 - Швайцер (вермахт), записка («Verbreitung des Islams unter den Kriegsgefangenen»), 18 ноября 1941 г., Берлин, United States National Archives, Maryland (USNA), RG 242, T454, Roll 92. После нападения на СССР армия достаточно быстро столкнулась с тем, что военнопленные-мусульмане предложили сражаться плечом к плечу с немцами против атеистов-большевиков. См., например, письмо узбекских военнопленных Гитлеру (которое подписали 40 человек), б. д. (1941), б. м. (перевод на немецкий с узбекского, 7 сентября 1941 г., Вена), PA, R29900. Авторы письма от лица миллионов мусульман благодарили Гитлера за их освобождение и уверяли его, что Москве не удалось уничтожить ислам и религию.]. Отмечая, что политика Москвы оттолкнула некоторых мусульман от их веры, авторы доклада тем не менее утверждали, что в сельских частях страны сохранились сильные религиозные настроения, питаемые «типичным для ислама фанатизмом». Ислам, заключали авторы доклада,– слабое место Советского Союза. «Следовательно, задача рейха состоит в том, чтобы поддержать любые усилия по укреплению ислама». Такая политика представит Германию «защитником мусульманства»[236 - Швайцер, записка («Verbreitung des Islams unter den Kriegsgefangenen»), 18 ноября 1941 г., Берлин, USNA, RG 242, T454, Roll 92.]. В целом же «возрождение ислама» будет иметь позитивный политический эффект. Аналогичные суждения через несколько месяцев, в мае 1942 года, вынесла и военная разведка вермахта, подготовившая меморандум «СССР и ислам»[237 - Вермахт, записка («UdSSR und Islam»), 15 мая 1942 г., Берлин, BA–MA, RH 2/1764.]. В этом документе утверждалось, что «в Советской России коммунистическая пропаганда не смогла ослабить ислам». Соответственно, мусульманские религиозные чувства и тесно связанный с ними племенной национализм необходимо «эксплуатировать». В материале был представлен подробный анализ советской политики в отношении ислама после Октябрьской революции, причем как на собственных мусульманских территориях СССР, так и в остальном мире. Мусульмане оказались оплотом противодействия коммунизму, потому что «магометанская религия полностью противоположна философскому мировоззрению большевизма» с его атеистическими догмами[238 - Там же.]. В течение 1942 года, когда армия изо всех сил пыталась укрепиться в Крыму, а немецкие войска вышли на Кавказ, идея использования ислама против Москвы обретала все большую популярность среди высших чинов вермахта. В прифронтовых мусульманских районах, как кавказских, так и крымских, оккупационная администрация вела активную политику религиозных уступок и религиозной пропаганды – чтобы привлечь местных коллаборационистов и умиротворить эти территории. На всем мусульманском пограничье юга СССР командование вермахта продвигало образ Третьего рейха как освободителя правоверных от большевистского ига (см. часть II).

Более того, вермахт приступил к вербовке тысяч мусульманских военнопленных в так называемые восточные легионы (Ostlegionen). Создание этих подразделений было одобрено лично Гитлером. Руководили процессом саксонский ветеран войны Ральф фон Хайгендорф и востоковед Оскар Риттер фон Нидермайер (соперничавший с Хентигом со времен джихада Первой мировой)[239 - О Нидермайере см.: Franz W. Seidler, «Oskar Ritter von Niedermayer im Zweiten Weltkrieg: Ein Beitrag zur Geschichte der Ostlegionen», Wehrwissenschaftliche Rundschau 20, 3 (1970), 168–174 и 20, 4 (1970), 193–208; Seidt, Berlin, Kabul, Moskau.]. В межвоенный период Нидермайер сначала работал военным атташе в немецком посольстве в Москве, а позже преподавал военные науки в Берлине. Став видным экспертом по вопросам Советского Союза, ислама и геополитики, он в 1941 году вернулся на службу в вермахт. Учитывая столь богатый опыт, командование посчитало его особенно пригодным для работы с советскими мусульманами, переходящими в немецкую армию[240 - После начала войны Нидермайер обратился в МИД и предложил свои услуги по организации восстаний в арабском мире и в Индии против британцев, ссылаясь на свой опыт времен Первой мировой. См.: Нидермайер, отчет («Politik und Kriegsf?hrung im Vorderen Orient: Eine wehrpolitisch-strategische Studie»), 3 ноября 1939 г., Берлин, PA, R261179.]. Кроме того, Алимджан Идрис, числясь на службе в МИДе, теперь также регулярно привлекался военными к сотрудничеству (муфтием руководство вермахта интересовалось меньше)[241 - Гробба – Верману, 19 октября 1942 г., Берлин, PA, R27322. Здесь подчеркивается, что «ОКВ (Верховное командование вермахта) протестовало против кандидатуры аль-Хусейни, считая его ненадежным человеком».]. В некоторых ситуациях, касающихся набора добровольцев и пропаганды в их подразделениях, армейское командование взаимодействовало с министерством оккупированных восточных территорий. Солдатам были созданы все условия для удовлетворения религиозных потребностей; кроме того, была запущена масштабная пропагандистская кампания, призванная политически повлиять на новобранцев-мусульман (см. часть III).

Наконец, с начала 1943 года мусульманскими делами заинтересовались СС. Их участие в исламской политике началось на Балканах, где немцы в тот период стали действовать более активно. Затем эсэсовцы обратили внимание и на мусульман Советского Союза. В итоге именно СС больше, чем другие структуры рейха, пытались использовать ислам для победы в войне. Руководствуясь концепцией воинственной природы ислама, высшие должностные лица СС – прежде всего Генрих Гиммлер, начальник Главного управления имперской безопасности Эрнст Кальтенбруннер, его начальник внешней разведки Вальтер Шелленберг, а также генерал и руководитель Главного управления, отвечавшего за формирование и организацию войск СС, надменный шваб Готтлоб Бергер – были убеждены в преимуществах, которые можно извлечь из эксплуатации мусульманской веры.[242 - О Бергере см.: Gerhard Rempel, «Gottlob Berger and Waffen-SS Recruitment: 1939– 1945», Milit?rgeschichtliche Mitteilungen 27, 1 (1980), 107–122 (в этой работе рассказывается прежде всего о его роли в мобилизации добровольцев в войска СС); более общая работа: Gerhard Rempel, «Gottlob Berger: ‘Ein Schwabengeneral der Tat,’» in Ronald Smelser and Enrico Syring (eds.), Die SS: Elite unter dem Totenkopf: 30 Lebensl?ufe (Paderborn, 2000), 45–59; Joachim Scholtyseck, «Der „Schwabenherzog“ Gottlob Berger, SS-Obergruppenf?hrer», in Joachim Scholtyseck and Michael Ki?ener (eds.), Die F?hrer der Provinz: NS-Biographien aus Baden und W?rttemberg (Konstanz, 1997), 77–110; Alfred Hoffmann, «Der „ma?lose Drang, eine Rolle zu spielen“: Gottlob Berger», in Wolfgang Proske (ed.), T?ter, Helfer, Mitl?ufer: NS-Belastete von der Ostalb (M?nster, 2010), 21–51.]. Однако вовлеченность СС неизбежно приводила к конфликтам с другими структурами рейха: на Балканах – с министерством иностранных дел, на Восточном фронте – с министерством оккупированных восточных территорий.

На Балканах СС проводили радикально промусульманскую политику, а также запустили пропагандистскую кампанию, встретившую сопротивление со стороны министерства иностранных дел (см. часть II)[243 - О политике Германии на Балканах см.: Tomasevich, War and Revolution in Yugoslavia, особенно 466–510; Redzic, Bosnia and Herzegovina in the Second World War; Hoare, Genocide and Resistance in Hitler’s Bosnia; и Hoare, The Bosnian Muslims in the Second World War.]. Тогда же Главное управление СС (структура Бергера) начало формировать мусульманские подразделения, привлекая новобранцев из Боснии, Герцеговины и Албании. Эти отряды имели ярко выраженный религиозный характер (см. часть III).

С конца 1943 года СС распространили эту линию и на мусульман Советского Союза[244 - О работе СС с тюркскими народами СССР см.: Dallin, German Rule in Russia, 168– 181 and 587–612; M?hlen, Zwischen Hakenkreuz und Sowjetstern, 139–165; Sebastian Cwiklinski, «Die Panturkismus-Politik der SS: Angeh?rige sowjetischer Turkv?lker als Objekte und Subjekte der SS Politik», in H?pp and Reinwald (eds.), Fremdeins?tze, 149–166.]. Главное управление теперь пыталось использовать ислам и идеологию туранизма (пантюркизма) для того, чтобы поднять мусульманских подданных Сталина против коммунистического режима. Краеугольным камнем этой кампании стали новые подразделения мусульман СССР, включенные в состав СС. За воплощение этого проекта отвечал гауптштурмфюрер Райнер Ольша, подчинявшийся штандартенфюреру Эриху Шпарману, руководителю отдела комплектования (секция добровольцев) управленческой группы D Главного управления СС[245 - После окончания войны Ольша написал подробный отчет о своей работе в Главном управлении СС и о частях советских мусульман в войсках СС, см.: Olzscha, Report, 1945, Archives of the Federal Commissioner for the Stasi Documents (Bundesbeauftragter f?r die Stasi-Unterlagen), Берлин (BStU), MfS, HA IX/11, ZR920, A. 54.]. Ольша, тридцатилетний карьерист, оказался одним из наиболее перспективных нацистских экспертов по Центральной Азии. Он также возглавлял исследовательскую группу СС по Туркестану (Arbeitsgemeinschaft Turkestan)[246 - Об обществе Arbeitsgemeinschaft Turkestan в Дрездене см.: Burchard Brentjes, «Die „Arbeitsgemeinschaft Turkestan im Rahmen der DMG“: Ein Beispiel des Mi?brauchs der Wissenschaften gegen die V?lker Mittelasiens», in Burchard Brentjes (ed.), 60 Jahre Nationale Sowjetrepubliken in Mittelasien im Spiegel der Wissenschaften (Halle an der Saale, 1985), 151–172; и Horst Ki?mehl, “Mittelasien: Ziel- und Einsatzgebiet deutscher b?rgerlicher Wissenschaften: Bemerkungen zu einigen Aspekten der Organisation und Kontinuit?t deutscher imperialistischer und faschistischer Mittelasienforschung, in Brentjes (ed.), 60 Jahre Nationale Sowjetrepubliken, 127–150.].

Наиболее полное описание схемы мобилизации мусульман Советского Союза Ольша представил в меморандуме от 24 апреля 1944 года[247 - Ольша, записка («Schaffung einer turkotatarischen (ostt?rkischen) Dachorganisation in Deutschland»), 24 апреля 1944 г., Берлин, BAB, NS31/42.]. По его мнению, только непрофессионализм и недостаточно эффективная работа МИДа и министерства оккупированных восточных территорий с этническими меньшинствами СССР заставили СС вмешаться в это дело. Вместо того чтобы раскалывать тюркские группы, как это делал вермахт в своих восточных легионах, мусульман, «самое сильное неславянское и нехристианское меньшинство» Советского Союза, необходимо превратить в сплоченный блок, который можно было бы использовать против Москвы. Ислам, «по природе враждебный русскому и христианскому [миру]», как выразился Ольша,– идеальная сила для подрыва сталинского государства. Хотя угнетение со стороны советской власти ослабило религиозные чувства, ислам по-прежнему способен сыграть значительную роль в политических стратегиях Германии на Восточном фронте. Фактически Ольша призывал к «укреплению ислама» среди мусульман Советского Союза, чтобы «создать дополнительный детонатор для разрушения советского врага». Однако, поскольку «всеисламская идея» в СССР была не такой сильной, как в арабском мире, ее нужно было осторожно «пробудить». Через месяц Ольша изложил эту мысль в другом докладе, вновь призвав к эксплуатации «почти 30 миллионов этнических тюрков-мусульман Советского Союза»[248 - Ольша, записка («R?cksprache mit SS-Standartenf?hrer Spaarmann und SS-Hstuf. Ullrich»), 12 мая 1944 г., Берлин, BAB, NS31/42.]. В частях СС, набранных из советских мусульман, нужно всячески поддерживать религиозность солдат («общую веру»),– писал Ольша. По его словам, возрождение ислама означает укрепление антибольшевистских сил[249 - Ольша, записка («Unterlagen ?ber Fremdv?lker in der Sowjet-Union»), 17 октября 1944 г., Берлин, BAB, NS31/28.]. Вскоре СС на деле начали использовать восточномусульманские части. Солдатам там обеспечили все условия для религиозной жизни; среди них также вели активную политическую пропаганду. В 1944 году в Дрездене была открыта «школа мулл» для обучения полевых имамов; ее руководителем СС назначили Алимджана Идриса (см. часть III). Для поддержки этой политики СС также привлекли специалистов по советскому исламу, в первую очередь Йоханнеса Бенцинга. Ольша, конечно же, хорошо знал о том, что эта программа исламской мобилизации имела прецеденты в политике кайзеровской Германии. После войны он говорил допрашивавшим его следователям, что в Первую мировую мусульманские пленные были на особом положении и для них строили мечети, а во время Второй мировой имела место аналогичная ситуация[250 - Ольша, отчет, 1945, BStU, MfS, HA IX/11, ZR920, A. 54.].

Со временем, ближе к концу войны, СС попытались превратить мобилизацию мусульман Балкан и советских территорий в полноценную кампанию панисламской мобилизации, обращаясь к правоверным всего мира. В ходе допроса на Нюрнбергском процессе Мельхерс говорил, что политика СС все больше и больше «была направлена на мобилизацию и вооружение всех готовых на это магометан»[251 - Мельхерс, заявление, сделанное при допросе во время Нюрнбергского процесса («Die Politik des Mufti»), 6 августа 1947 г., Нюрнберг, USHMA, RG 71, Box 248.]. «На самом деле Главное управление СС в то время активно заигрывало с идеями панисламизма»,– объяснял позже Ольша[252 - Ольша, отчет, 1945, BStU, MfS, HA IX/11, ZR920, A. 54.]. Действительно, Главное управление СС набирало мусульман в Прибалтике, строило планы по созданию арабских частей и армии из индийских мусульман, подумывало о призыве мусульман Болгарии и даже начало присматриваться к правоверным из Восточной Африки. Меморандумы управления теперь пестрели названиями типа «Мобилизация ислама»[253 - Херман (Главное управление СС), записка («Mobilisierung des Islam»), 28 февраля 1944 г., Берлин, BAB, NS31/42 (также в: BAB, NS31/43).]. Все эти части и, в более общем плане, все политические задачи в отношении мусульманских районов от Северной Африки до Туркестана и Индии должны были перейти в ведение особого отдела во главе с Ольшей[254 - Служба Ольши (DI/4k и DI/5k) подчинялась как «секции добровольцев» под началом Шпармана (DI), так и «юго-восточной секции добровольцев» (DI/4). Вначале это учреждение занималось только кавказскими и туркестанскими частями, но вскоре также стало заниматься другими неевропейскими (в основном мусульманскими) подразделениями. Несколько конструктивных планов по работе службы было разработано в 1944 г. Первоначально она была известна как «Muselmanen-Abteilung». Позднее ее реорганизовали в соответствии с этническими категориями. Наконец, она получила название «DI/4k и DI/5k». DI/5k работал по Туркестану и Кавказу, а DI/4k – по Ближнему Востоку и Азии, но он включал еще и третий подотдел, «исследований, прессы и пропаганды», который был всеобъемлющим и включал службу по работе с исламом («Бюро ислама»). Документы и планы этих учреждений см. в: BAB, NS31/170.]. Хотя в течение 1944 года этот отдел неоднократно перестраивался и никогда не работал в полном объеме, он включал особое «исламское бюро», от которого требовалось обеспечить последовательную политику по отношению ко всем мусульманским группам (см. часть III)[255 - «Бюро ислама» (оно же «Referat 11» на протяжении 1944 г. возглавляли различные офицеры. В одном источнике указывается некто Бетке, см.: Ольша, приказ («Besetzung der Referate»), 5 ноября 1944 г., Берлин, BAB, NS31/170; в другом упоминается майор Киллингер, см.: план («Aufbau der Dienststelle DI/4k und DI/5k»), б. д., Берлин, BAB, NS31/170; в еще одном говорится, что бюро возглавлял лично Ольша, см.: план («Organisationsplan Dienststelle DI/4k u. DI/5k»), б. д., Берлин, BAB, NS31/170; и Ольша, записка («Einstufung von Fachf?hrern»), 14 декабря 1944 г., Берлин, BAB, NS31/170.].

«Перехват» мусульманского направления, произведенный СС, можно проиллюстрировать на примере муфтия Иерусалима, которого всё больше использовало именно это ведомство, в то время как министерство иностранных дел считало его всё менее важным. В начале 1943 года надзор над муфтием был передан от Эттеля к Прюферу, потом к Мельхерсу, а затем и к Хентигу, который не питал энтузиазма к своему подопечному. Во время допроса в Нюрнберге Мельхерс подчеркивал свои плохие отношения с муфтием[256 - Мельхерс, заявление, сделанное при допросе во время Нюрнбергского процесса («Die Politik des Mufti»), 6 августа 1947 г., Нюрнберг, USHMA, RG 71, Box 248.]. Риббентроп, объяснял Мельхерс, постепенно потерял интерес к арабскому коллаборационисту. Муфтий же, все шире вовлекаемый в дела СС, почти не сообщал министерству иностранных дел о своей деятельности. Для СС, занятых прежде всего Балканами и Советским Союзом, муфтий представлял себя лидером всех мусульман.

В целом вовлеченность Германии в мусульманские дела во время Второй мировой войны шла не по заранее намеченному плану. Она развивалась по мере разрастания конфликта, постепенно затрагивая все больше и больше прифронтовых районов, а также структур рейха. В определенной степени эта стратегия основывалась на политических и геополитических традициях прежних исламских «проектов» Германии, особенно времен Первой мировой. Действительно, при внимательном изучении обнаруживается значительная преемственность на уровне как кадров, так и идей. Немало офицеров, которые занимались политикой Германии по мобилизации мусульман в Первую мировую войну, были задействованы снова. Наиболее ярким примером можно назвать пожилого Оппенгейма. В министерстве иностранных дел такие опытные сотрудники, как Фриц Гробба, Курт Прюфер и Вернер Отто фон Хентиг снова работали над исламскими проблемами, а некоторые из них, особенно Хентиг и Прюфер, поддерживали тесный контакт со своим бывшим наставником Оппенгеймом[257 - Переписка между Оппенгеймом и Хентигом в период с июля 1940 г. по февраль 1942 г. показывает, что они регулярно обсуждали политические проблемы исламского мира, а также часто встречались и что Оппенгейм поддерживал контакты с другими должностными лицами в министерстве иностранных дел, см.: PA, Nachlass Hentig, vol. 84. См. неотредактированные дневники Прюфера, которые охватывают период между ноябрем 1942 г. и сентябрем 1943 г. и показывают, что Прюфер также часто встречался со своим старым другом Оппенгеймом и обсуждал с ним политические дела мусульманского мира: McKale (ed.), Rewriting History, passim.]. После войны Оппенгейм писал, что Восточная секция в министерстве иностранных дел неоднократно обращалась к нему за советом, и утверждал, что он сохранил «прекрасные отношения» со своими старыми протеже, даже с Мельхерсом[258 - Оппенгейм, воспоминания («Leben im NS-Staat, 1933–1945»), б. д. (1945/1946), б. м. (Ландсхут), Oppenheim Bank Archive (Hausarchiv Sal. Oppenheim), Кельн (OA), Nachlass Max von Oppenheim no. 1/14.]. Вермахт использовал также и Оскара Риттера фон Нидермайера. Алимджан Идрис, который собирал правоверных в лагерях Вюнсдорф и Цоссен во время Первой мировой войны, потом работал в министерстве иностранных дел, а затем в вермахте и СС.

Гораздо сложнее показать, что именно нацистские чиновники черпали из резервуара идей об исламе и политике, который был создан в имперский период[259 - По мнению Марка Мазовера, преемственность идей между кайзеровской и гитлеровской Германией была выражена сильнее, чем кадровая преемственность, см.: Mazower, Hitler’s Empire, 584.]. Тем не менее можно сделать некоторые общие замечания на эту тему. Уже в эпоху Второго рейха немецкие официальные лица и эксперты воспринимали ислам в качестве политического инструмента. Они видели в исламской идее сущность, которую можно использовать не только для социального и политического контроля над колониями, но и для активной мобилизации – именно эта концепция влияла на германскую политику во время Первой мировой войны. Идея ислама как политической силы не исчезла после 1918 года. В межвоенный период, особенно в 1930?е годы, многие эксперты обсуждали те же сюжеты, отмечая, что ислам, несмотря на неудачный опыт агитации среди мусульман в 1914 году, остается мощной силой международной политики – и слабым звеном Британской, Французской и Советской империй. Важную роль в формулировке такой позиции сыграли не только геополитические мыслители школы Хаусхофера, но и эксперты по региональным исследованиям, такие как Герхард фон Менде и Йоханнес Бенцинг.

Преимущество использования исламских, а не этнических или националистических лозунгов, заключалось в том, что с их помощью Берлин мог обходить стороной деликатные вопросы предоставления различным национальным группам государственной независимости. Стремясь не вмешиваться в итальянские, испанские, а затем и французские (речь идет о режиме Виши) интересы в Северной Африке и на Ближнем Востоке, не желая оспаривать суверенитет Хорватии в Боснии и Герцеговине, а также пытаясь не давать обещаний о будущем политическом статусе национальных меньшинств Советского Союза, германский режим уклонялся от подобных вопросов. Более того, религия казалась полезным политическим и пропагандистским инструментом для обращения к этнически, лингвистически и социально разрозненным сообществам. Причем четкую политическую и пропагандистскую кампанию было гораздо легче адресовать «мусульманам вообще», а не отдельным этническим и национальным группам – берберам и арабам Северной Африки, нерусским меньшинствам Кавказа, Крыма и Центральной Азии, народам Боснии, Герцеговины и Албании и т. д. Наконец, в контексте сложных отношений между нацистской расовой теорией и восточными народами использование религиозных лозунгов в конечном счете позволило немцам избежать этнических категорий.

Проблема идеологии

Выстраивание союза с исламским миром в первую очередь было обусловлено практическими интересами и стратегическими проблемами, а не идеологией. Тем не менее именно готовность прагматично подойти к расовому вопросу, а также отсутствие антиисламских настроений среди руководства режима сделали возможным продвижение такого альянса. В конце концов, Третий рейх был идеологическим государством, а Вторая мировая война стала идеологическим конфликтом, битвой мировоззрений (Weltanschauungskrieg). Идеология имела значение.

Наибольшие сложности для политики рейха в отношении мусульманского мира создавал расизм. Гитлер писал о расовой неполноценности неевропейских народов, в частности арабов и индусов, еще в «Майн кампф». Восхваляя идею европейской имперской гегемонии, он высмеивал антиимперские движения как «коалицию калек» (Koalition von Kr?ppeln), которая из-за ее «расовой неполноценности» никогда не сможет стать союзником немецкого народа[260 - Adolf Hitler, Mein Kampf (Munich, 1942 [1925–1926]), 747.]. Главный идеолог Гитлера, Альфред Розенберг, в своем труде «Миф ХХ века» откровенно приветствовал подчинение исламского мира европейским империям[261 - Alfred Rosenberg, Der Mythus des 20. Jahrhunderts: Eine Wertung der seelisch-geistigen Gestaltenk?mpfe unserer Zeit (Munich, 1937 [1930]), 662–666. Розенберг фактически был единственным высокопоставленным нацистом, который открыто называл ислам культурно неполноценным: ibid., 365–369.]. Однако вскоре после захвата власти нацисты показали себя более прагматичными.

По причинам дипломатического характера нацистский Берлин с самого начала пытался избежать сколько-нибудь явной расовой дискриминации нееврейских народов Ближнего Востока. Фактически турки, иранцы и арабы были выведены из-под действия нацистских расовых ограничений – после того, как введение Нюрнбергских расовых законов (Закона о защите германской крови и германской чести и Закона о гражданине рейха) в 1935 году вызвало напряженность в отношениях с Турцией, Ираном и Египтом[262 - Документы о споре относительно официальной расовой классификации арабов, турок и иранцев хранятся в двух папках под названием «Принадлежность египтян, иракцев, персов и турок к арийской расе»– PA, R99173 и PA, R99174. Об иных случаях можно узнать по данным в папке «Последствия германской расовой политики расы для отношений с иностранными государствами» – PA, R99182. Она также показывает, что немцы были одинаково прагматичны в случае стран Латинской Америки, Восточной и Южной Азии. Вообще об этих дискуссиях см.: Herf, Nazi Propaganda for the Arab World, 17–24; о роли иранцев см.: David Motadel, Iran and the Aryan Myth, in Ali M. Ansari (ed.), Perceptions of Iran: History, Myths and Nationalism from Medieval Persia to the Islamic Republic (London, 2013), 119–145, 125–135. О расовой дискриминации арабов в Германии см.: Gerhard H?pp, «Der verdr?ngte Diskurs: Arabische Opfer des Nationalsozialismus», in Gerhard H?pp, Peter Wien, and Renе Wildangel (eds.), Blind f?r die Geschichte? Arabische Begegnungen mit dem Nationalsozialismus (Berlin, 2004), 215–268, 217–219; Sophie Wagenhofer, «Rassischer» Feind – politischer Freund? Inszenierung und Instrumentalisierung des Araberbildes im nationalsozialistischen Deutschland (Berlin, 2010), 32–43.]. По просьбе турецкого посольства, которое было обеспокоено правовой дискриминацией турок и немецких граждан турецкого происхождения, Вильгельмштрассе в начале 1936 года настоятельно призывало другие учреждения рейха принять четкое решение о расовой принадлежности турок[263 - Хинрихс (МИД) – министерству внутренних дел, министерству пропаганды, управлению расовой политики НСДАП, 17 января 1936 г., Берлин, PA, R99173.]. Не желая портить отношения с Турцией, министерство иностранных дел, министерство внутренних дел, министерство пропаганды и управление расовой политики НСДАП (Rassenpolitisches Amt der NSDAP) согласились послать Анкаре четкий сигнал[264 - Хинрихс (МИД) – министерству внутренних дел, министерству пропаганды, управлению расовой политики НСДАП, февраль, 30 марта 1936 г., Берлин, PA, R99173, где упоминается прошедшая 12 февраля 1935 года конференция, на которой было принято это решение. Решение одобрили отдельно различные чиновники: Гросс (Управление расовой политики НСДАП) – МИДу, 4 апреля 1936 г., Мюнхен, PA, R99173; Вайсенхоф (министерство пропаганды) – МИДу, 8 апреля 1936 г., Берлин, PA, R99173; Пфундтнер (МВД) – МИДу, 12 мая 1936 г., Берлин, PA, R99173. Наконец, МИД разослал его по всем министерствам 30 апреля 1936 г., PA, R99173 (также в: PA, R99182).]. Хотя в Нюрнбергских законах упоминались «евреи» и лица «немецкой или родственной крови», на деле в этих категориях немцы и «близкие» к ним народы противопоставлялись «евреям и другим иностранцам». В официальном комментарии к законам указывалось, что народы Европы и потомки европейцев в неевропейском мире, которые оставались расово чистыми, тоже могут считаться «родственными» немцам. Во внутренних циркулярах рейха появились разъяснения, согласно которым Турция признавалась частью Европы, в то время как другие страны Ближнего Востока (Египет или Иран, например) объявлялись «неевропейскими».

«Утечка» информации об этом в зарубежную прессу вызвала дипломатический скандал. 14 июня 1936 года Le Temps сообщила, что Берлин решил освободить турок от Нюрнбергских законов, в то время как иранцы, египтяне и иракцы были оставлены в статусе «неарийцев»[265 - Аноним, «Les Turcs promus „aryens“», Le Temps (14 June 1936).]. Через день статьи об этом появились в La Bourse еgyptienne и в турецкой газете Rеpublique, что вызвало бурю возмущения среди иранских и египетских чиновников[266 - Шторер (посольство Германии в Египте) – МИДу, 15 июня 1936 г., Каир, PA, R99173 (также в: PA, R99174); Келлер (посольство Германии в Турции) – МИДу, 19 июня 1936 г., Тарабья, PA, R99173.]. Немецкое министерство иностранных дел сразу же выпустило пресс-релиз, в котором говорилось, что информация в прессе не соответствует действительности. Более того, заявил МИД, необоснованность этих утверждений очевидна, так как в Нюрнбергских законах вообще не упоминается термин «арийский»[267 - МИД, пресс-релиз («Notiz f?r die Presse»), 16 июня 1936 г., Берлин, PA, R99173 (также в: PA, R99174).].

Египетского и иранского послов в Берлине, которые настаивали на том, что их народы «родственны» немцам, успокоили и уверили, что сообщения в прессе были необоснованными и что Нюрнбергские законы нацелены только на евреев[268 - Пилгер, записка, 16 июня 1936 г., Берлин, PA, R99173; информирование посольств Германии в Египте, Ираке и Иране относительно официального заявления МИДа, беседа послов Египта и Ирана в Берлине см.: Бюлов-Шванте – посольствам Германии в Каире, Багдаде и Тегеране, 18 июня 1936 г., Берлин, PA, R99173 (также в: PA, R99174).]. Тем не менее сложный вопрос о том, являются ли арабы и иранцы «родственными» немцам, оставался открытым. И если посол Египта просто просил подтвердить, что действие расовых законов Германии не распространяется на египтян, то иранский посол настаивал на открытом признании того, что иранцы расово близки немцам[269 - Пилгер, записка, 16 июня 1936 г., Берлин, PA, R99173; посольство Египта в Берлине – МИДу, 22 июня 1936 г., Берлин PA, R99173 (также в: PA, R99174).]. В конце концов иранский монарх Реза-шах годом ранее распорядился, чтобы его страну на международном уровне впредь называли Ираном, а не Персией. Название «Иран» этимологически близко слову «арий» и означает, собственно, «землю ариев»; официальные лица Ирана не скрывали, что считают этот термин полезным, с учетом того, что «некоторые страны гордятся тем, что они арийские»[270 - Меморандум для консульств и посольств Ирана за границей, Министерство иностранных дел (Document no. 41749), 3/10/1313 (1935), Тегеран, Государственный архив Ирана (Sazman-i Asnad-i Milli-yi Iran), Тегеран (SAMI), пленка 22–240, 21/6/214 (Archive no. 297036473). Меморандум был разослан вместе с письмом министра на ту же тему, см.: Бакир Казими – посольствам Ирана за границей (Document no. 41797), 4/10/1313 (1935), Тегеран, SAMI, папка 510006, дело 444 (Archive no. 297036473).]. Чтобы обсудить этот вопрос, представители всех основных министерств собрались в МИДе 1 июля 1936 года[271 - Хинрихс, отчет («Sitzung vom 1. Juli 1936 im Ausw?rtigen Amt zwecks Beantwortung der ?gyptischen und iranischen Anfragen und Kl?rung des Begriffs „artverwandt“»), 2 июля 1936 г., Берлин, PA, R99174; о приглашении: Бюлов-Шванте (МИД) – различным министерствам рейха, 26 июня 1936 г., Берлин, PA, R99173 (также в: PA, R99174).]. Вальтер Гросс, глава управления расовой политики НСДАП, дал понять, что ни о каком официальном заявлении на тему расовых отношений не может быть и речи. Тем не менее было решено проинформировать послов о том, что расовые законы не нацелены на иностранных граждан (неевреев) и что к иранским и египетским гражданам эти акты относятся так же, как и к гражданам других европейских (и неевропейских) стран: немецкое законодательство признавало браки между мужчинами-иностранцами (неевреями) и немецкими женщинами (нееврейками) и допускало браки между женщинами-иностранками (нееврейками) и немецкими мужчинами (неевреями) – после проверки женщины на расовую чистоту. Вопрос о немецких гражданах с арабскими или иранскими корнями старательно обходили стороной. Египтяне согласились с таким положением дел[272 - МИД – посольству Египта в Берлине, 4 июля 1936 г., Берлин, PA, R99173 (также в: PA, R99174); о реакции египтян: Хинрихс – посольству Германии в Каире, 14 июля 1936 г., Берлин, PA, R99174; и аналогично: Хинрихс – различным министерствам, 15 июля 1936 г., Берлин, PA, R99174.]. Тегеран тоже казался удовлетворенным после того, как Гросс заверил посла на встрече в Берлине, что расовые законы Германии не будут применяться к иранцам (хотя и уклонился от каких-либо окончательных заявлений по вопросу о расовой близости двух народов)[273 - Хинрихс – посольству Германии в Тегеране, 11 июля 1936 г., Берлин, PA, R99174; об ответе иранцев: Сменд – МИДу, 18 июля 1936 г., Тегеран, PA, R99174.]. Через год Гросс в служебной записке подтвердил: хотя он и не желал ограничивать расовое законодательство только евреями, немецкие власти должны действовать прагматично, если речь идет о внешнеполитических интересах[274 - Гросс – МИДу, 28 апреля 1937 г., Берлин, PA, R99182.]. Короче говоря, нацистский режим оказался весьма гибким, когда речь шла о расовой политике и отношениях с турками, арабами и иранцами.

В то время как отказ от дискриминации по расовому признаку в отношении персов и турок еще можно было подкрепить какой-нибудь теорией, случай арабов был более сложным: большинство идеологов расового вопроса видело в них «семитов»[275 - Об официальной отмене термина «антисемитизм» в нацистской Германии см.: Cornelia Berning, Vom «Abstammungsnachweis» zur «Zuchtwart»: Vokabular des Nationalsozialismus (Berlin, 1954), 13–14; Cornelia Schmitz-Berning, Vokabular des Nationalsozialismus (Berlin, 1998), 34–39; Thomas Nipperdey and Reinhard R?rup, «Antisemitismus», in Otto Brunner, Werner Conze, Reinhart Koselleck (eds.), Geschichtliche Grundbegriffe: Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland, vol. 1 (Stuttgart, 1972), 129–153, 151–152.]. Официальные лица нацистского режима хорошо знали, что термин этот очень проблематичен, поскольку он нацелен на группы, которые они не хотели оскорблять. Уже в 1935 году министерство пропаганды дало указание прессе избегать терминов «антисемитский» и «антисемитизм», предложив вместо них использовать слова «антиеврейский» и «антиеврейство», поскольку рейх борется только против евреев, а не семитов в целом[276 - «Anweisung der Pressekonferenz», 22 августа 1935 г., Берлин, Bundesarchiv, Koblenz (BAK), ZSg 101/6; также в: Hans Bohrmann (ed.), NS-Presseanweisungen der Vorkriegszeit: Edition und Dokumentation, vol. 3/II (Munich, 1987), 522.]. Когда арабский мир во время войны сделался частью стратегических планов Берлина, а немецкие чиновники еще более озаботились тем, чтобы не оскорблять чувства арабов, гонения на «сомнительные» термины стали еще более жесткими. В начале 1942 года Отдел антисемитских мероприятий (Antisemitische Aktion) в министерстве пропаганды был переименован в Отдел антиеврейских мероприятий (Antj?ische Aktion)[277 - Zimmermann, «Mohammed als Vorbote der NS-Judenpolitik?», 293; Herf, The Jewish Enemy, 159; и Lebel, The Mufti of Jerusalem, 238–239.]. Позднее в том же году Геббельс подтвердил свои указания прессе: избегать терминов «семитизм» и «антисемитизм» в пропагандистских материалах[278 - Министерство пропаганды, инструкции («Die islamische Welt als Kulturfaktor»), Zeitschriften-Dienst, no. 7514 (11 сентября 1942 г.); и сходный документ: Министерство пропаганды, инструкции («Die islamische Welt als Kulturfaktor»), Deutscher Wochendienst, no. 7514 (11 сентября 1942 г.). Zeitschriften-Dienst давал аналогичные инструкции перед началом войны, см.: Министерство пропаганды, инструкции («Antisemitismus»), Zeitschriften-Dienst, no. 222 (13 июня 1939 г.); Министерство пропаганды, инструкции («Antisemitismus»), Zeitschriften-Dienst, no. 372 (1 июля 1939 г.). Бюллетень Zeitschriften-Dienst снабжал инструкциями относительно пропаганды редакторов немецких журналов, и Deutscher Wochendienst, еженедельное приложение к Zeitschriften-Dienst, можно найти в Национальной библиотеке Германии (Deutsche Nationalbibliothek), Лейпциг (DNB), ZB38957 и ZB38957-Beil; а также в: BAB, RD32/1.]. Во время войны министерство иностранных дел, Бюро Розенберга (Amt Rosenberg) и СС издавали директивы, подтверждающие эти распоряжения[279 - Хагемайер (Бюро Розенберга), записка («Aktennotiz f?r Dr. Koeppen»), 17 мая 1943 г., Берлин, в: Leon Poliakov and Josef Wulf, Das Dritte Reich und die Juden: Dokumente und Aufs?tze (Berlin, 1955), 369; Шлайер (МИД), указ, 5 июля 1944 г., Берлин, PA, Bern 2833; Ольша, записка («Antisemitismus»), 7 октября 1944 г., Берлин, BAB, NS31/170.]. В конечном итоге даже управление расовой политики НСДАП поддержало отказ от «антисемитизма». В открытом письме Рашиду Али аль-Гайлани, которое было опубликовано в нацистской газете Weltkampf в конце 1944 года, Вальтер Гросс настаивал на том, что евреев нужно «четко отличать» от народов Ближнего Востока[280 - Гросс – аль-Гайлани, 17 октября 1942 г., напечатано в: «Antisemitismus oder Antijudaismus?», Weltkampf: Die Judenfrage in Geschichte und Gegenwart 3, 9–12 (1944), 168.]; именно поэтому термин «антисемитизм» следует заменить на «антииудаизм». Текст завершался следующими словами: «Национал-социалистическая расовая теория на самом деле признает арабов полноценной расой, которая помнит о своей славной и героической истории»[281 - Ibid.]. На суде в Иерусалиме в 1961 году Адольф Эйхман повторил эту мысль, объясняя, что термин «антисемитизм» был сочтен «неправильным» и заменялся на «антииудаизм», поскольку под категорию «семиты» подпадали и арабы[282 - The Trial of Adolf Eichmann: Record of Proceedings in the District Court of Jerusalem, ed. State of Israel (Ministry of Justice), vol. IV (Jerusalem, 1993), 1805–1823 (Session no. 106, 21 July 1961), 1814–1815.].

Когда ухудшающееся положение на фронтах заставило Германию приступить к вербовке мусульман с Балкан и из Советского Союза, в этих регионах также были смягчены расовые ограничения. В 1943 году, когда немцы вступили в Боснию и Герцеговину, СС объявили балканских мусульман частью «расово ценных народов Европы»[283 - Главное управление СС, записка («Geschichte und Entstehung der SS-Freiwilligen-b.h.-Geb. Division (13. SS-Division)»), 10 ноября 1943 г., Берлин, архив Института современной истории (Archiv des Instituts f?r Zeitgeschichte), Мюнхен (IfZ), NO?3577. Бергер уже к тому времени заявлял, что балканские мусульмане с расовой точки зрения – часть германского мира, а духовно они связаны с Востоком, см.: Бергер (Шульте), указ («Weltanschaulich geistige Erziehung der muselmanischen SS-Division»), 19 мая 1943 г., Берлин, BAB, NS19/2601. Указ был написан офицером СС Гердом Шульте согласно устному распоряжению Бергера.]. Фактически они стали первой не относящейся к немцам этнической группой, представителям которой было разрешено вступать в ряды войск СС (см. часть III). Генерал Эдмунд Гляйзе фон Хорстенау, полномочный представитель вермахта в Хорватии, в шутку называл новых союзников «мусульгерманцами» (Muselgermanen)[284 - Ein General im Zwielicht: Die Erinnerungen Edmund Glaises von Horstenau, ed. Peter Broucek, vol. 3 (Vienna, 1988), 239–254 (июль-август 1943 г.), 241 и 394–413 (май 1944 г.), 400.].

Берлин придерживался аналогичного подхода и к тюркским народам Советского Союза, которые также подвергались вербовке[285 - По вопросу расовой дискриминации и категоризации восточных тюрков см.: Dallin, German Rule in Russia, 270–273; и M?hlen, Zwischen Hakenkreuz und Sowjetstern, 46–56.]. Хотя неславянские меньшинства восточных территорий обычно считались расово превосходящими славян, эти различия первоначально не играли никакой роли на практике. По иронии судьбы именно советские «азиаты» (народы Кавказа и Центральной Азии) сыграли ключевую роль в печально известной пропагандистской кампании, в которой советские граждане изображались «недочеловеками» – более важную, чем русские или украинцы. В национал-социалистической пропаганде термин «татарский», первоначально обозначавший все восточнотюркские народы, имел самый оскорбительный смысл. Но немцы и тут изменили свою манеру выражаться. В марте 1942 года министерство оккупированных восточных территорий издало инструкцию о термине «татары» (Tataren), которого теперь следовало избегать[286 - Министерство оккупированных восточных территорий, инструкции («Vorl?ufige Sprachregelung ?ber Begriffe des Ostens»), 14 марта 1942 г., Берлин, BAB, R6/206; министерство оккупированных восточных территорий, инструкции («Erster Nachtrag zur Sprachregelung ?ber Begriffe des Ostens vom 5. M?rz 1942»), 31 марта 1942 г., Берлин, PA, R105165.]. Вместо него нужно было использовать такие обозначения, как «идель-уральские народы» (Idel-Uraler), «крымские тюрки» (Krimt?rken) и «азербайджанцы» (Aserbeidschaner). Несколько месяцев спустя министерство пропаганды приказало прессе воздерживаться от нападок на эти группы[287 - Министерство пропаганды, инструкции («Polemische Bemerkungen gegen Turkestaner»), Zeitschriften-Dienst, no. 7434 (21 августа 1942 г.); министерство пропаганды, инструкции («Die Verfolgung der Mohammedaner durch die Sowjets»), Zeitschriften-Dienst, no. 8577 (26 марта 1943 г.); похожие материалы см. в: министерство пропаганды, инструкции («Die Verfolgung der Mohammedaner durch die Sowjets»), Deutscher Wochendienst, no. 8577 (26 марта 1943 г.).]. В статье в Zeitschrift f?r Politik фон Хентиг даже заявил, что термин «татарин» – не оскорбительный, но почетный[288 - Werner Otto v. Hentig, «Turan – Tatarei», Zeitschrift f?r Politik 32, 3 (1942), 185–188.]. Немецкая пропаганда, нацеленная на восточных тюрков-мусульман, которые сражались в армиях Гитлера, изо всех сил старалась подчеркнуть уважение к ним. Так, статья, опубликованная в военном листке, распространяемом среди добровольцев с Северного Кавказа, объясняла, что все племена Северного Кавказа образуют единое народное (v?lkisch) целое и принадлежат к индогерманской расе[289 - «Die rassische Einheit unserer St?mme», Gasawat 32 (75) (1944), перевод на немецкий язык, ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht), 4 августа 1944 г., Берлин, BAMA, MSG 2/18238.]. Цитируя Гросса, другая статья утверждала, что «германская расовая теория… не направлена против других народов», за исключением евреев[290 - «Die deutsche Rassenlehre nicht gegen andere V?lker gerichtet», Gasawat 36 (1943), перевод на немецкий язык, ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht), 20 октября 1943 г., Берлин, BA–MA, MSG 2/18238; также напечатано в: Idel-Ural 30 (36) (1943), перевод на немецкий язык, ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht), 25 июля 1943 г., Берлин, BA–MA, MSG 2/18231.]. Однако расового смешения между немцами и восточными тюрками рекомендовалось избегать – на благо обоих народов. Немецким офицерам было дано указание разъяснять представителям «тюркских народов», что они «расово ценны», но их «кровоток» отличается от немецкого и потому смешивание будет иметь негативные последствия для обеих групп[291 - Хайгендорф, инструкции («Merkblatt f?r deutsche Offiziere ?ber wehrgeistige F?hrung der Legion?re»), 1 июля 1943 г., Радом, BA–MA, RH 58/62.]. В 1944 году, когда все больше добровольцев из числа восточных тюрков дислоцировались на территории рейха, войсковая инструкция указывала: немецким солдатам надлежит следить за тем, чтобы «добровольцы относились к немецким женщинам с уважением и необходимой сдержанностью». Не желая отказываться от расовой доктрины, власти рейха вынуждены были искать баланс между идеологией и военной необходимостью. Однако на практике мусульмане, причем не только с восточных территорий, но также с Ближнего Востока и Балкан, часто становились жертвами расовой дискриминации (см. части II и III).

Расовый вопрос представлял собой явное препятствие для целостной политики Германии в отношении мусульман, однако с религией ситуация была иной. Ислам часто описывался в традиционных европейских расовых теориях как религия (арабских) семитов или даже как низшая «семитская религия». Эту точку зрения впервые озвучил выдающийся французский ориенталист и специалист по расовым вопросам Эрнест Ренан в своей печально известной лекции «Ислам и наука», которую он прочел в Сорбонне в 1883 году[292 - Ernest Renan, «L’Islamisme et la Science», Journal des Dеbats (30 March 1883).]. Однако представление об исламе как «семитской религии» (то есть расистский взгляд на религию) не играло заметной роли в размышлениях фашистских чиновников и идеологов об исламе. Фактически многие из них, включая Гитлера, различали расу и религию, когда речь заходила о мусульманах.

Немало представителей нацистской элиты выражали свою симпатию исламу. Пожалуй, больше всех мусульманской верой и сходством между национал-социализмом и исламом был очарован Гиммлер. Обсудив в феврале 1943 года в Берлине вопрос о создании мусульманской дивизии СС на Балканах с Гиммлером и Гитлером, Эдмунд Гляйзе фон Хорстенау отметил, что Гиммлер выражал презрение к христианству, одновременно говоря, что считает ислам «весьма достойным уважения»[293 - Ein General im Zwielicht, vol. 3, 182–195 (февраль 1943 г.), 189.]. Гитлер также сделал похожее замечание. Несколько месяцев спустя, по словам Хорстенау, Гиммлер вернулся к тому же сюжету: «Мы опять говорили о мусульманском вопросе, и он снова поднял тему героического характера мусульманской религии, выразив свое презрение к христианству и особенно к католицизму»[294 - Ibid., 304–325 (ноябрь 1943 г.), 322.]. Наиболее точно отношение Гиммлера к исламу описывается в бесславных мемуарах его врача Феликса Керстена[295 - Керстен записывал свои впечатления в дневнике во время войны. После войны он организовал свои записи по темам и опубликовал их. Первая версия вышла на шведском языке в 1947 году и была переведена на английский язык в том же году, см.: The Memoirs of Doctor Felix Kersten, ed. Herma Briffault, transl. Ernst Morwitz, intr. Konrad Heiden (New York, 1947). В 1952 году Керстен опубликовал более подробное издание на немецком языке, см.: Felix Kersten, Totenkopf und Treue: Heinrich Himmler ohne Uniform (Hamburg, 1952). Этот вариант был переведен на английский язык в 1956 г., см.: The Kersten Memoirs 1940–1945, transl. Constantine Fitzgibbon and James Oliver, intr. H. R. Trevor-Roper (London, 1956). Эти мемуары следует читать с некоторой осторожностью. Отдельные фрагменты, особенно о роли Керстена в спасении евреев и других жертв режима, явно искажены автором, но другие оказались точными. Посвященные исламу эпизоды согласуются со сведениями о взглядах Гиммлера на мусульман, полученными из других источников, и могут считаться достоверными. О Керстене см.: Hans-Heinrich Wilhelm, Louis de Jong, Zwei Legenden aus dem Dritten Reich (Stuttgart, 1974), 77–142; Raymond Palmer, «Felix Kersten and Count Bernadotte: A Question of Rescue», Journal of Contemporary History 29, 1 (1994), 39–51; John H. Waller, The Devil’s Doctor: Felix Kersten and the Secret Plot to Turn Himmler against Hitler (New York, 2002); и Werner Neu?, Menschenfreund und M?rder: Himmlers Leibarzt Felix Kersten (Halle, 2010).]. Доктор Керстен написал целую главу об «энтузиазме по поводу ислама» у Гиммлера, которая почему-то была исключена из английского перевода[296 - Kersten, Totenkopf und Treue, 203–208 (ch. 19, Begeisterung f?r den Islam). В английском переводе немецкого издания мемуаров (1956) исламу посвящены только отдельные фразы.]. Как следует из этого текста, Гиммлер, убежденный, что Мухаммад был одним из величайших людей в истории, собирал книги об исламе и биографии пророка[297 - The Memoirs of Doctor Felix Kersten, 12.]. 2 декабря 1942 года он сказал Керстену, что хочет посетить исламские страны после окончания войны, чтобы продолжить свои изыскания[298 - Kersten, Totenkopf und Treue, 205 (2 декабря 1942 г.).]. По словам врача, Гиммлер видел в исламе религию мужчин и воинов. В конце 1942 года рейсхфюрер говорил:

Мухаммад знал, что большинство людей ужасно трусливы и глупы. Вот почему он обещал каждому воину, который будет мужественно сражаться и погибнет в битве, двух [sic] красавиц… Такой язык солдат понимает. Когда он верит, что его будут приветствовать таким образом после смерти, он готов отдать свою жизнь; он будет с радостью сражаться и не испугается смерти. Вы можете называть это примитивным и смеяться над этим… Но такая позиция основана на более глубокой мудрости. Религия должна говорить на языке мужчины»[299 - Цит. по: ibid., 203 (1 декабря 1942 г.).].

Гиммлер, порвавший с католической церковью в 1936 году, регулярно сравнивал свое представление об исламе с христианством, и особенно с католицизмом. Христианство ничего не обещает солдатам, павшим в бою,– сетовал он. Никакой награды за храбрость: «И теперь сравните это, господин Керстен, с религией магометан, религией народных солдат»[300 - Цит. по: ibid., 204 (1 декабря 1942 г.).]. Гиммлер считал ислам практической верой, которая предоставляла верующим руководство для повседневной жизни: «Посмотрите, насколько разумна эта религия»[301 - Цит. по: ibid., 205 (2 декабря 1942 г.).]. Рейхсфюрер также делился с Керстеном своими взглядами на историю ислама. Он сожалел о том, что армии турок-мусульман не смогли покорить Европу в XVII веке:

Предположим, что турки, в войсках которых сражались и европейцы (причем занимая высокие посты), в 1683 году не отступили бы, а захватили Вену и всю Европу. Если бы мусульмане одержали победу в то время и ислам победоносно прошел по Европе, христианские церкви были бы полностью деполитизированы, ибо турки отличались религиозной терпимостью, они позволяли каждой вере существовать, если она не вмешивается в политику – а иначе ей конец»[302 - Цит. по: ibid., 206–207 (7 декабря 1942 г.).].

Керстен позднее утверждал, что он «кое-чему научился» из рассуждений Гиммлера «о магометанстве»[303 - The Kersten Memoirs, 149 (8 августа 1942 г.).]. К концу войны, осенью 1944 года, его вызвали в Хохвальд, полевую штаб-квартиру Гиммлера в Восточной Пруссии. Финляндия только что объявила войну Германии, а рейхсфюрер был прикован к постели желудочными коликами. Войдя в спальню Гиммлера, Керстен увидел, что тот «лежал в постели, страдая от сильной боли, а на тумбочке рядом лежал Коран»[304 - Ibid., 221 (8 сентября 1944 г.).]. По словам Керстена, Гиммлер познакомился с Кораном благодаря Рудольфу Гессу[305 - The Memoirs of Doctor Felix Kersten, 67.].

Неудивительно, что Гиммлер особенно хотел поделиться своими идеями об исламе с великим муфтием[306 - Музаккират Хадж Мухаммад Амин аль-Хусейни, 123–126 (о встречах с Гиммлером).]. В своих мемуарах аль-Хусейни отмечал, что большая часть его разговоров с Гиммлером вращалась вокруг исламского и арабского мира. Аль-Хусейни был особенно покорен рассуждениями рейхсфюрера о европейских религиозных войнах:

Среди уникальных высказываний Гиммлера, которые я услышал во время одного из визитов, было замечание, вынесенное им из изучения истории Германии. Он заявил, что прошлые религиозные войны между католиками и протестантами, с которыми столкнулся немецкий народ темного Средневековья (Столетняя и другие войны), сократили население Германии с 35 до 5 миллионов. Храбрые и воинственные немцы больше всех проиграли в этих войнах. Затем он сказал: “Тогда было две возможности, для нас и для Европы в целом, спастись от этой бойни, но мы упустили обе. Первый шанс появился, когда арабы вторглись с Запада (из Андалусии), а второй – когда османы вторглись с Востока. К сожалению, немецкий народ сыграл большую роль в разгроме этих двух нашествий, что лишило Европу духовного света и цивилизации ислама»[307 - Ibid., 125–126.].

Вспоминая об этих исторических экскурсах после войны, аль-Хусейни не скрывал, что «интеллект, утонченность ума и широкая эрудиция» Гиммлера произвели на него большое впечатление[308 - Ibid., 124.].

Взгляды Гиммлера на ислам и историю разделял и Готтлоб Бергер, его правая рука в войсках СС, также веривший в близкое сходство между германской и исламской культурами. Эрих фон дем Бах (Зелевски), один из офицеров СС, излагал американским следователям в Нюрнберге представления Бергера об исламе, которые руководитель Главного управления озвучил во время войны, на встрече с Гиммлером и аль-Хусейни:

Бергер разработал новую историческую теорию. Он говорил, что Германии было бы лучше, и старая германская Kultur не погибла бы, если бы тогда в Вене Бог помог бы не европейцам, то есть немцам, а мусульманам, или магометанам, потому что, если бы они добились победы под Веной, тогда еврейское христианство не смогло бы распространиться по всей Европе, и у нас действительно была бы германская культура, а не еврейская[309 - Эрих фон дем Бах (Зелевски), протокол допроса, вел м-р Петерсен, б. д. (1945– 1947), б. м. (Нюрнберг), USHMA, RG 71, Box 237.].

Нам неизвестно, насколько правдив рассказ аль-Хусейни и кто у кого позаимствовал умозаключения относительно кампании 1683 года – Гиммлер у Бергера или наоборот. Как бы то ни было, позитивное отношение Бергера к исламу неоднократно проявлялось в его директивах при организации мусульманских подразделений (см. часть III).