Ледоход

– Дитя мое, Сонечка, доченька! – взмолилась Шейна, схвативъ дочь за об? руки:– что хочешь д?лай со мной… въ другой разъ… въ другой разъ я теб? уступлю… а теперь пойдемъ… отдохни.

Соня посмотр?ла на мать, – прямо въ глаза ея, – и лицо у ней сд?лалось вдругъ скорбнымъ и н?жнымъ. Она провела платкомъ по подбородку, тихо вздохнула и, поддерживаемая матерью, пошла къ дверямъ.

Яковъ, не шевелясь, исподлобья смотр?лъ на удалявшуюся сестру; и когда та скрылась за дверью, глаза его продолжали упираться въ притворенную дверь…

Онъ тихо пожалъ потомъ плечами и чиркнуль спичкой по коробочк?. Спичка сломалась, не вспыхнувъ. Яковъ положилъ тогда коробочку на подсв?чникъ и съ незажженной св?чой направился въ свою комнату. Шелъ онъ на цыпочкахъ, осторожно опуская ноги, и отчего шелъ такъ – не зналъ, и объ этомъ не думалъ.

И Соломонъ Розенфельдъ тоже безшумно, и какъ будто крадучись, вышелъ изъ этой комнаты и исчезъ въ мутномъ сумрак? обширной конторы.

Глаза старика полны были странной тревоги, и пальцы судорожно путались въ б?лой, какъ саванъ, бород?…

Всколыхнулось все, встревожилось, бьется и ищетъ выхода, рветъ оковы и съ грохотомъ сноситъ преграды. Молодою кровью орошается крутая дорога, пламенемъ сгорающихъ душъ осв?щается она, – и гд? же конецъ, конецъ?

Вокругъ стенанья, вопли, неслыханная и безумная боль… Спитъ городокъ… Черезъ н?сколько часовъ онъ проснется, – и какъ и вчера, какъ и завтра, день полонъ будетъ униженiя, и страха, и скорби, и лишенiй, – лишенiй, какихъ не можетъ выносить челов?къ. Больные младенцы припадутъ къ высохшимъ грудямъ изнуренныхъ матерей, и не найдя въ нихъ молока, безъ плача, для котораго тоже в?дь силы нужны, будутъ корчиться отъ жгучаго голода. И ихъ изсушенныя матери, и ихъ полуживые отцы, посин?лыми, потрескавшимися губами, блуждая угасшими взорами, въ замиранiи страха, въ тоск? безпросв?тности, разбитыми, изъязвленными голосами будутъ что-то говорить, объ эмиграцiи, о странахъ на томъ краю океана, о хл?б?, о правд?, о жизни…

И о Бог? будутъ говорить они, о великомъ и милосердомъ Бог?, все же не оставляющемъ народа своего и посылающемъ ему д?тей, кр?пкихъ и сильныхъ, – д?тей, которыя бьются и ищутъ выхода, рвутъ оковы и съ грохотомъ сносятъ преграды, – д?тей, которыя кровью своею орошаютъ крутую дорогу и пламенемъ сгорающихъ душъ своихъ озаряютъ глубокiя дали ея…

И скоро конецъ, конецъ…

IX

– Соломонъ, – проговорила Шейна, поднимая къ мужу убитое, смоченное слезами лицо. Соломонъ…

Она уже минутъ пять сид?ла въ контор?, на длинной деревянной скамь?, но взволнованный, поглощенный своими думами, старикъ Розенфельдъ ея не зам?чалъ.

– Погибли наши д?ти, съ тихимъ рыданiемъ говорила Шейна:– погибли…

Смертельная скорбь дрожала въ ея голос?.

– На старости л?тъ мы останемся одни… одиноки, какъ камни…

Старикъ молчалъ.

– Людямъ счастье, продолжала Шейна: – какая-нибудь Меерштейниха, кто она? Кто былъ ея мужъ? процентщикъ, доносчикъ, посл?днiй челов?къ! И ея д?ти кто такiя? грубые характеры, мужланы вс? в?дь это скажутъ. А посмотри, какъ они пристроены: одинъ – докторъ, другой – инженеръ и получаетъ шесть тысячъ, дочка за агентомъ варшавскаго банка… А наши… Сонечка… если она не оставитъ этого сiонизма… не знаю, переживетъ ли она осень, а Яша… – Шейна затрепетала: – его у насъ отнимутъ…

Розенфельдъ держался об?ими руками за рукоятку копировальнаго пресса и сумрачно уткнулся глазами въ землю.

– Надо, чтобы мы переговорили съ ними, – вдругъ переставъ плакать сказала Шейна. – Пусть они пожал?ютъ насъ. Я буду на кол?няхъ молить… Я буду землю ц?ловать передъ ними, я все сд?лаю…

– Не поможетъ! – р?зко оборвалъ Розенфельдъ. – Ничего не поможетъ! Мы ничего не можемъ и они сами тоже ничего не могутъ. Ты понимаешь это?.. Ты сидишь дома, ты не знаешь, что д?лается. Черные дни настали на земл?, какъ гора жизнь давитъ людей. Мiръ гибнетъ! Камни кровью залиты, и въ Буг? не вода, а кровь челов?ческая течетъ… Идешь по улиц?, ?дешь полемъ, ночью гд?-нибудь на площади очутишься, никого н?тъ, а плачъ такъ и звенитъ… Я знаю? Можетъ быть, это мертвецы плачутъ и молятъ за насъ Бога. Невозможно больше терп?ть, невозможно!..

Старикъ снялъ руки съ копировальнаго пресса и сложилъ ихъ на груди. Въ тускло-осв?щенной, просторной и пустой контор?, среди безмолвiя ночи, с?дой, бл?дный, съ сверкающими, смятенными глазами, онъ на разстроенную, убитую Шейну производилъ впечатл?нiе жуткое, пугающее. Онъ казался загадочнымъ, дикимъ; что-то таинственное и опасное было въ немъ, и б?дная женщина вдругъ сгорбилась вся, съежилась и забилась въ уголъ.

– Невозможно! – шипящимъ шопотомъ сказалъ старикъ, впиваясь въ жену глазами. – Это ледоходъ!.. Выйди во время ледохода на берегъ и поставь заборъ, перегороди льду дорогу, – поможетъ?.. Когда все уже взломилось и ищетъ выхода, и несется впередъ – поможетъ теб??

Старикъ сд?лалъ шагъ къ жен? и нагнулъ голову.

– И я и не хочу, чтобы помогло, отчетливо, разд?ляя слоги и напирая на нихъ, сказалъ онъ. – Д?ти Меерштейнихи, ты говоришь: д?ти доносчика процентщика?.. Пусть! Пусть! А мои д?ти… Моя молодость далека, свою жизнь я потерялъ, я ничего не сд?лалъ… Я въ конторской передней воспитался, я темный челов?къ, я остался ничтожнымъ пшеничникомъ. Но меня Богъ благословилъ д?тьми, – и они пусть идутъ!..

Онъ на мгновенiе остановился.

– Я не знаю, кто изъ нихъ правъ: Яковъ или Соня, но… – Онъ поднялъ кулакъ и сд?лалъ такой жестъ, какъ если бы забивалъ гвоздь. – Пусть они идутъ! пусть они идутъ!.. – съ силой сказалъ онъ и отвернулся.

Онъ отвернулся, – и страхъ вдругъ объялъ его, темный, позорный, въ мучительный трепетъ ввергающiй страхъ.

Коралловая капля въ углу сжатаго рта сверкнула во мрак?, и шопотъ предсмертный прохрип?лъ, и потянулось подъ погребальное п?нiе черное шествiе… И другое шествiе затуманилось въ глубин?, уже не черное, а с?рое… Кандалы забряцали, сверкнули штыки… Вокругъ сн?га, и льды, и дикiе зв?ри, и дикiе люди, и ночь, которой н?тъ конца, и мука, которой н?тъ исхода…

Н?тъ д?тей, н?тъ д?тей, н?тъ д?тей…

И онъ, старый и больной, всю жизнь страдавшiй и носившiй ярмо для д?тей, одинъ остался ко склону дней своихъ съ Шейной, и безъ словъ сидятъ они другъ противъ друга, сдавленные пустотой, замученные думой, одинокiе и н?мые, какъ камни…

И усталое, высохшее т?ло старика трепетало отъ тяжкаго и ненавистнаго страха.

Н?тъ д?тей… н?тъ д?тей… н?тъ д?тей…

X

А Шейна, поднявъ голову, съ новымъ чувствомъ смотр?ла на мужа…

И ей было страшно, и ей было больно, но что-то бодрое и величавое забилось въ ея груди…

Въ эту минуту она не завидовала Меерштейних?.

Понятнымъ сд?лался мужъ, родн?е стали вдругъ д?ти, – и въ глазахъ загор?лось выраженiе гордаго вызова…

    Сборникъ Товарищества «Знанiе» за 1904 годъ. Книга пятая