Ледоход

Соня встрепенулась.

– Такъ!.. ты все прежнiй!.. На тебя ничто не влiяетъ, и ты все-таки противникъ сiонизма.

– А ты полагала, что если посмотришь на Герцля, то такъ сейчасъ же и переб?жишь на его сторону? – усм?хнулся Яковъ.

– Не могу я это слышать! – на лиц? Сони появилось выраженiе острой боли. – Я ужъ вижу, въ чемъ д?ло: ты сейчасъ станешь мн? п?ть про "общую работу", про великiе идеалы всего русскаго народа, и все такое… А я теб? скажу, что все это слова, слова и слова… И химера.

– Разум?ется… Зато ужъ возсозданiе еврейскаго царства – не химера.

– Конечно, н?тъ! – съ силой сказала Соня. – Это вещь трудная, страшно трудная, но это ни въ какомъ случа? не химера… Это не химера уже потому, что этого хочетъ народъ, – понимаешь? – весь народъ! А если чего-нибудь хочетъ ц?лый народъ, то онъ своего добьется.

– "Ц?лый народъ, ц?лый народъ"… Въ томъ-то и штука, что народъ вовсе не съ вами. Народъ хочетъ обновить свою жизнь, но народъ нисколько не стремится въ Сiонъ.

– Н?тъ, онъ туда стремится! Онъ стремится туда, потому что лучше васъ, искал?ченныхъ, слабыхъ и сбитыхъ съ толку неврастениковъ, понимаетъ, что вн? Сiона никакое обновленiе для него невозможно…

Соня очень походила на брата: тотъ же носъ съ горбинкой, т? же темные, выразительные глаза, т? же полныя губы и продолговатый овалъ лица. Но у нея щеки были впалыя, глаза глубже, и лежали подъ ними густыя, синеватыя т?ни. И вся она была какъ-то нервн?е, стремительн?е брата, сосредоточенн?е и строже. Въ голос? Якова порою слышалось сомн?нiе, иронiя, – н?жная, печальная иронiя, та самая, которая не дешево обходится, которая рождаетъ въ сердц? и боль, и тоску, а иногда и холодное отчаянiе. Соня же сомн?нiй не знала, не любила ни иронiй, ни шутокъ, говорила всегда серьезно, а спорила съ горячностью, со страстью, съ в?рой незыблемой. Она не любила недомолвокъ, презирала колебанiя, рубила съ плеча, и ужъ если в?рила или любила, то до самозабвенiя, до абсурдныхъ словъ и поступковъ. Ея лицо, когда она спорила, д?лалось строгимъ, суровымъ, глаза разгорались, разгорались и щеки, и при взгляд? на нее становилось ясно, что переуб?дить ее, или даже только поколебать, невозможно такъ же невозможно, какъ не возможно сд?лать холоднымъ огонь… И еще становилось ясно, что недолгов?чна она, эта хрупкая д?вушка, съ узенькими плечиками, съ тоненькой шеей, съ голосомъ, въ которомъ и ненависть мятежника, и пламень пророка, и ужасъ передъ тяжестью жизни…

– И погоди, погоди! посмотришь, что будетъ съ нашимъ движенiемъ л?тъ черезъ восемь, десять! – вскричала Соня.

III

Яковъ не отв?тилъ. Но н?сколько минутъ спустя, обводя задумчивымъ взглядомъ разстилавшiйся впереди унылый пейзажъ, онъ глухо проговорилъ:

– Если бы нашлись знающiе, предпрiимчивые люди, какой отличный портъ можно бы зд?сь создать! А теперь хл?бъ грузится за десять верстъ отъ города, по этакой вотъ дорог?, и доставка его отъ города до пристани стоитъ въ шесть разъ дороже, ч?мъ доставка отъ пристани до Лондона… Почти каждый годъ наводненiя уносятъ у нищаго населенiя посл?днiй скарбъ… Потомъ все гнiетъ, разлагается, мучаютъ лихорадки, тифы, мрутъ безъ числа… И голодовки, и безправiе, и насилiе, и темнота духовная… ужасъ!..

Соня молчала, но по лицу ея проходили какiя-то странныя т?ни, и было видно, что слова брата ее раздражаютъ и злятъ…

Подвода поднялась на пригорокъ. Грязи уже не было, а носилась тучею густая, с?рая пыль, и сквозь мутную пелену ея затемн?ли кривые и жалкiе домишки городка, тяжелый куполъ собора и огромное зданiе тюрьмы…

Навстр?чу плелась тел?га съ длиннымъ дышломъ, но лошадка была одна, и это напоминало искал?ченнаго однорукаго челов?ка. На тел?г? пьяная баба издавала дикiе, пронзительные возгласы, – она не то плакала, не то п?ла, а мужикъ, тоже пьяный, оглашалъ воздухъ скверной руганью и д?ятельно стегалъ кнутомъ то по одинокой кляченк?, то по баб?… И б?л?ли вдали кладбищенскiе кресты и небольшая церковка, и отъ этого крики пьяныхъ людей казались ч?мъ-то непонятнымъ, неправдоподобнымъ…

– Наводненiя, отсутствiе порта, тифы и вся эта нищета и уродства – мн? до этого н?тъ никакого д?ла, – угрюмо проговорила Соня. – Ни мал?йшаго!

– Это легко понять, – усм?хнулся Яковъ, – потому что наводненiе еврейскiе дома в?дь обходитъ, и тифъ и лихорадки тоже в?дь въ нихъ не проникаютъ… Что за ребячество, Соня! – повысилъ онъ голосъ. – Разв? ты и въ самомъ д?л? не видишь связи между этой общей неурядицей и положенiемъ нашего народа?

– Очень ясно вижу. Но я вижу и то, что когда вся неурядица исчезнетъ, и сд?лается въ Россiи рай земной, намъ все таки будетъ зд?сь скверно.

Въ выраженiяхъ горячихъ и торопливыхъ Соня стала развивать свою мысль. Другiе народы никогда не сживутся съ евреями, – это доказано ц?лымъ рядомъ в?ковъ. Евреи много д?лали для нацiй, среди которыхъ жили, двигали впередъ науку, искусство, совершенствовали формы общественной жизни, были всегда первыми въ рядахъ борцовъ за свободу, отдавали всю свою энергiю, свои силы и дарованiя, и жизнь, и за все это имъ платили потомъ жестокостями, кровавыми расправами, презр?нiемъ и гнетомъ. Евреи везд? были парiями, и теперь они тоже парiи, – даже въ самыхъ передовыхъ странахъ, даже тамъ, гд? они пользуются вс?ми политическими правами. И такъ оно будетъ всегда, всегда… И выходъ поэтому ясенъ: домой, къ себ?. И не жить больше среди чужихъ, и для чужихъ не работать.

– Все это пустое, – сказалъ Яковъ.

И онъ сталъ разбивать доводы сестры.

Онъ расходился съ Соней во всемъ. По его мн?нiю, между христiаниномъ-рабочимъ и евреемъ-рабочимъ больше общаго, ч?мъ между евреемъ-рабочимъ и евреемъ-банкиромъ. Разд?ляютъ людей не принадлежность ихъ къ той или иной религiи или нацiональности, а классовыя перегородки. Если даже предположить, что евреямъ удалось бы создать свое государство, то и въ этомъ своемъ углу власть и сила, и вс? богатства захвачены были бы кучкой патрицiевъ, а народъ томился бы въ рабств?. Феодалъ еврей нисколько не лучше феодала иныхъ нацiональностей. Все д?ло въ классовыхъ перегородкахъ. Когда эти перегородки будутъ снесены – вс? люди объединятся въ одну семью, не будетъ ни парiевъ, ни патрицiевъ, и евреи сравнятся со вс?ми.

– Вздоръ!.. – перебивала брата Соня, – ты говоришь чист?йшiй вздоръ. Я сейчасъ теб? это докажу.

Споръ разгорался, ожесточался.

И уже перешли спорщики на личности, и осыпали другъ друга колкостями, обвиненiями, укорами. Соня упрекала брата въ черствости, въ легкомыслiи, въ шаблонномъ мышленiи, въ томъ, что онъ "нахватался жалкихъ идеекъ", которыя не сум?лъ даже переварить. Яковъ обвинялъ сестру въ узости, въ чудовищномъ нев?жеств?, въ "кугельномъ патрiотизм?", отъ котораго просто тошнитъ.

IV

«Экспресный по?здъ», т?мъ временемъ, пере?халъ черезъ мостъ, – жалкое ветхое сооруженiе, которое трепетно колыхалось и стонало подъ колесами подводы. Оно стонало такъ жалобно и громко, что становилось жутко, и начинало казаться, будто ?дешь по живому, страдающему т?лу… За мостомъ лежали кладбища русское и еврейское. И посл? смерти люди чуждались другъ друга, уходили въ разныя стороны и огораживались длинными каменными заборами…

На русскомъ кладбищ? были деревья, пестр?ли в?нки и цв?ты, кресты стояли высокiе, св?тлые. Чувствовалась какая-то ласковая уютность, какая-то особенная задумчивая прелесть. Тихо было зд?сь и грустно, и хорошо, смиренiемъ наполнялась душа, и такъ хот?лось жалости, милосердiя, прощенiя… А по другую сторону оврага, гд? хоронили евреевъ, не было и признаковъ растительности, и все тамъ было сурово и страшно. Въ испуганную толпу сбились тяжелыя надмогильныя плиты, и чернымъ ужасомъ в?яло и отъ нихъ, и отъ лежавшаго спереди еще незанятаго пространства… Изъ глубины, зигзагами пробиваясь межъ мрачныхъ камней, шелъ глухой и мучительный стонъ, онъ вырывался на свободное м?сто, выпрямлялся зд?сь, протягивался, и долго трепеталъ, пугающiй и непонятный… Можетъ быть, рыдали д?ти надъ отцовской могилой, можетъ-быть, мать убивалась надъ трупомъ первенца, можетъ быть, плакали сами камни – н?мые свид?тели неизбывной челов?ческой боли…

Начался и городъ.

Показались наполовину поглощенные землей уродливые домишки, изъязвленные желтыми пятнами кизяка и черными нашлепками грязи; потянулись канавы, полныя темной жижи и обросшiя по краямъ игловидными колючками. Изъ канавъ шелъ удушливый смрадъ, онъ см?шивался съ горькимъ запахомъ копоти отъ случившагося наканун? огромнаго пожара, и отъ этого трудно было дышать. У канавъ и посреди улицы, въ пыли, возились еврейскiя д?ти, полунагiя, босыя, и лица у вс?хъ были бол?зненныя, зеленыя, а у н?которыхъ покрыты чирьями. На перекрестк? двухъ улицъ, у обгор?лой бани, съ блаженной улыбкой на отвислыхъ губахъ, стоялъ паренекъ, л?тъ шестнадцати, въ одной рубах?, а д?ти съ радостнымъ визгомъ задирали ему рубаху и плевали на голое т?ло. Паренекъ былъ полоумный, онъ не противился д?тямъ и тихо хихикалъ. Временами онъ вскидывалъ къ небу свои тусклые, большiе глаза и точно искалъ тамъ кого-то. Но никого не было въ чуждомъ неб?, и полоумный переводилъ глаза на мучившихъ его д?тей и начиналъ тихо и быстро бормотать…

– Шлемка, Шлемка, отгони отъ меня собаку, – кашляя и задыхаясь, всхлипывала сид?вшая на завалинк? парализованная женщина. – Шлемка, отчего же ты не идешь?

Шлемка не являлся, а собака, тощая, съ обл?злымъ бокомъ, съ кровью на морд?, не торопясь и тихо рыча, со вс?хъ сторонъ обнюхивала неподвижнаго челов?ка и тыкала въ него окровавленной мордой…

Вс? люди, которые встр?чались на улиц?, были жалкiе и хилые, и лица у нихъ были бл?дныя, удрученныя и какiя-то встревоженныя. Точно производили гд?-то далеко, въ нев?домомъ краю, сортировку, отбирали вс?хъ сильныхъ, цв?тущихъ и довольныхъ и оставляли на м?ст?, а все, что было больного, искал?ченнаго, изнуреннаго, отсылали сюда. И оттого скорбью и унынiемъ в?яло зд?сь отъ всего, – и отъ жалкихъ лачугъ, темныхъ, полуразрушенныхъ, и отъ черной земли, изъязвленной зловонными лужами, и отъ самого неба, затянутаго мутною, грязно-желтою тучей… Вся улица, весь околотокъ, весь почти городокъ былъ царствомъ великой нужды, и боли, и муки, и горестныхъ вздоховъ, и неизбывныхъ, бездонныхъ страданiй…

Соня продолжала говорить и горячиться, но вниманiе Якова отвлечено было къ другому, и онъ не возражалъ сестр?, да почти и не слушалъ ея. Глаза его, выражавшiе печаль и затаенную боль, тихо блуждали по сторонамъ…

Въ этомъ городк? Яковъ родился, зд?сь онъ выросъ, онъ зналъ чуть не вс?хъ его жителей, зналъ въ подробностяхъ ихъ тяжелую, горькую жизнь.

Самъ сытый и здоровый, еще мальчуганомъ, онъ ужасался тяжести этой жизни, и она вызывала въ немъ и напряженныя думы, и мятежныя чувства. Онъ, страдая, на кого-то негодовалъ, кого-то яростно проклиналъ, угрожалъ кому-то, злобно и гн?вно, и сулилъ жестокую месть и расправу… Онъ р?шилъ вс? силы свои отдавать на то, чтобы исправить, перестроить и обновить эту страшную жизнь. Но что надо д?лать – онъ не зналъ. Онъ учился. Ученiе не шло ему въ голову. И сидя за уроками, а поздн?е за лекцiями, онъ все время томился и думалъ, что д?лаетъ не то, что нужно… Университетъ пришлось ему оставить съ перваго же курса, и это не только не опечалило его, а, наоборотъ, обрадовало: онъ сталъ свободнымъ и могъ приступить къ д?ятельности "самой нужной". Но скоро онъ сказалъ себ?, что въ сущности не знаетъ все-таки, какая она, эта "самая нужная д?ятельность". Онъ присматривался, вдумывался, читалъ – и все боялся, у сомн?вался… Одно время онъ тоже увлекался сiонизмомъ, – собиралъ "шекеля", организовалъ кружокъ, читалъ въ немъ рефераты, агитировалъ всячески, – но д?лалъ это какъ-то нер?шительно, вяло, безъ должнаго увлеченiя, а порою даже съ чувствомъ недоум?нiя и досады; и уже думалъ онъ, что такова несчастная особенность его темперамента – всегда колебаться и ощупывать, и пугался онъ этого, и негодовалъ на это, и страдалъ отъ этого сильно…

– Ничего не могу, ничего изъ меня не выйдетъ, – съ тоской и со страхомъ говорилъ онъ себ?:– неврастеникъ, слабнякъ, и н?тъ во мн? ни силы, ни порыва, ни огня…

Онъ становился мраченъ и угрюмъ, онъ страдалъ глубоко и постоянно, и темной и ненужной казалась ему его жизнь.

Онъ у?халъ потомъ въ Парижъ – учиться медицин?, какъ сказалъ онъ отцу. Но за два года пребыванiя въ Париж? онъ едва ли двадцать разъ пос?тилъ лекцiи… Были зд?сь встр?чи съ людьми ц?льными и сильными, съ людьми мысли и темперамента, и были разговоры глубокiе и страстные. И книги были, такiя, о которыхъ въ придавленномъ Мертвоводск? и не слыхали… Все больше и больше св?та проливалось въ голову Якова, больше огня въ его сердце, и дорога его скоро развернулась передъ нимъ в?рная и понятная… Оставаться на чужбин? дальше уже нельзя было, и онъ р?шилъ вернуться домой, къ работ?!..

Бодрымъ и гн?внымъ ?халъ онъ на родину, полный р?шимости и силъ. И зд?сь, при вид? родныхъ м?стъ, такихъ несчастныхъ, такихъ убогихъ, онъ вдругъ почувствовалъ себя еще бол?е сильнымъ, еще бол?е р?шительнымъ. Ненависть затопляла его сердце, и гн?въ загорался въ глазахъ…

Онъ продолжалъ смотр?ть по сторонамъ, на темныя берлоги. Тамъ гнiютъ ремесленники, у которыхъ н?тъ заказовъ, мелкiе служащiе, у которыхъ н?тъ м?стъ, мелкiе торговцы, у которыхъ н?тъ товара. Безработные рабочiе, люди, не знающiе, куда броситься, люди безъ подобiя опред?ленныхъ занятiй; они маклеруютъ, попрошайничаютъ, паразитствуютъ, нищенствуютъ – среди другихъ, тоже маклерующихъ, тоже паразитствующихъ, но въ чуть-чуть бол?е крупныхъ разм?рахъ.

Насильственно сгущенная тьма душитъ тутъ вс?хъ. Искусственно прививаются пороки, уродуется и искореняется все, что есть въ сердцахъ высокаго, челов?чнаго.

Вс? конкурируютъ между собой и враждуютъ, и грызутся, и ябедничаютъ, и доносятъ. Сброшенные въ кучу, сжатые жел?знымъ кольцомъ, люди въ б?шеной свалк?, въ дикомъ напряженiи давятъ другъ друга и озлобляютъ, ожесточаютъ и растаптываютъ и, постоянно униженные, постоянно оплеванные, угрожаемые и истребляемые, въ судорогахъ голода, въ корчахъ бол?зней, рвутъ жалкiй случайный кусокъ на тысячу крохъ. Больныя д?ти больныхъ отцовъ рождаютъ больное потомство, и младенцы уже въ чрев? матери поражены туберкулезомъ, сифилисомъ и безумiемъ. Со скрюченными ногами, со вздутыми животами, съ глазами гнойными, покрытыя язвами и корою скверныхъ сыпей, изуродованныя, безкровныя, въ смрад? и грязи, какъ щенята въ выгребной ям?, копошатся зд?сь д?ти и мрутъ массами, не узнавъ сытости, не узнавъ, что такое часъ безъ страданiя.

Въ тоск? и страх? проходитъ зд?сь жизнь, зд?сь н?тъ м?ста передышк?, зд?сь не видятъ къ себ? милосердiя. Н?тъ пощады, н?тъ поддержки, гаснуть просв?ты и гибнетъ надежда. Стонъ, стоящiй надъ кладбищемъ, еще мучительн?е бьется зд?сь. Угрозы перем?шались съ пресмыкательствомъ, съ проклятiями униженная мольба. Зд?сь люди похожи на привид?нiя и дни ихъ ужасны, какъ кошмаръ, а сны мучительны, какъ д?йствительность.

Но разв? духъ погасъ?..

Разв? не бродятъ зд?сь высокiя мысли, не бурлятъ горячiя чувства, мечтанiя св?тлыя не расцв?таютъ, не проявляется воля сильная, и кр?пкiе, какъ гранитъ, не выходятъ отсюда гордые люди?..

О, изумительный, единственный, чудесный народъ!..

V

Подвода остановилась у небольшого, чистенькаго, св?тло-коричневаго домика, съ крылечкомъ и параднымъ ходомъ.