Ледоход

VII

Часамъ къ одиннадцати, когда уже отужинали, и гости почти вс? разошлись, вернулась Соня.

Лицо у нея было крайне усталое, но довольное и веселое. Она подс?ла къ отцу и начала разсказывать о своихъ д?лахъ. Д?ла шли отлично: число членовъ сiонистскаго кружка возрастало удивительно быстро. Въ субботу прочтетъ рефератъ изв?стный ораторъ Кременецкiй, котораго выписали изъ Вильны. Въ сiонистскомъ хедер?, гд? обучаютъ и воспитываютъ въ строго сiонистскомъ дух?, усп?хи просто поразительные. Д?ти чудесно читаютъ и говорятъ по-древнееврейски, и невозможно слушать безъ волненiя, какъ они на этомъ язык? поютъ о близкомъ переселенiи въ св. Землю.

Съ выраженiемъ счастливымъ и умиленнымъ разсказывала обо всемъ этомъ Соня, и она совс?мъ не зам?чала, что дыханiе у нея частое и прерывистое, и что щеки ея горятъ въ лихорадк?.

Сначала она обращалась почти исключительно къ отцу, но скоро перес?ла къ брату.

Теперь она говорила съ нимъ тономъ горделивымъ, слегка снисходительнымъ, а временами прорывались у нея нотки чисто отеческiя. Она готова была ласково пожурить заблудшаго и въ награду за чистосердечное раскаянiе подарить полной амнистiей… Впрочемъ, эта снисходительность потомъ исчезла, и Соня, вся затопленная н?жностью и добротой, уже безъ всякихъ заднихъ мыслей и плановъ просто и безхитростно д?лилась своими радостями съ Яковомъ, и онъ уже не былъ противникомъ, котораго нужно было поб?дить, а единомышленникомъ, добрымъ другомъ, горячо любимымъ братомъ, къ которому такъ и рвалась переполненная, св?тло настроенная душа, который и посочувствуетъ, и посов?туетъ, и порадуется, и загорится вм?ст? съ ней при поб?д?, и отъ ея же неудачи поникнетъ…

Яковъ странно чувствовалъ себя отъ этого. Все, что говорила сестра, казалось ему наивнымъ, нел?пымъ. Гнилью и тл?нiемъ, удушливымъ запахомъ пл?сени в?яло на него отъ ея идеаловъ. Она была на ложномъ пути, на вредномъ пути – и ему хот?лось это крикнуть ей, объяснить, доказать. И онъ даже не чувствовалъ себя больше усталымъ, и слова и мысли въ немъ клокотали и бились, и рвались наружу.

Но онъ смущенно взглядывалъ на горящiя щеки сестры, на ея странно расширившiеся, недобрымъ блескомъ блест?вшiе глаза, – и холодъ и страхъ проливались къ нему въ сердце, и уста смыкались…

А молчать тоже было трудно. Молчать нельзя было: очевидно, она молчанiе принимаетъ за сочувствiе. Онъ не возражаетъ, не споритъ, значитъ соглашается. Своимъ молчанiемъ онъ поддерживаетъ въ ней это заблужденiе, и это прямо нечестно… И кром? того, обидно за свои идеалы, которые попираются этими уродливыми разсужденiями узкой и близорукой сiонистки…

Соня же, ласковая и кроткая, воодушевляясь все больше и больше, и вся сiяя, разсказывала брату, что и сама уже научилась довольно сносно писать по-древнееврейски, что въ Іерусалим? устраивается нацiональная библiотека, и что сiонистскiе кружки организовались теперь и въ Пекин?, и въ Іоганесбург?…

– Самые д?ятельные сiонисты – это не Герцль, не Нордау, – не выдержалъ, наконецъ, Яковъ, мрачно смотр?вшiй куда-то въ сторону, – а Суворинъ и Крушеванъ. Породили сiонизмъ, распространяютъ его и укр?пляютъ не т?, кого вы считаете вашими вождями, а т?, которые насъ бьютъ. Пусть завтра обстоятельства улучшатся, пусть прекратятся погромы и будетъ удвоена процентная норма въ гимназiяхъ, – и сiонизмъ получитъ самый серьезный ударъ.

Соня быстро, какъ если бы ея внезапно коснулись раскаленнымъ жел?зомъ, вскочила съ дивана.

– Оставь! Оставь! – вскрикнула она, замахавъ руками.

– Пусть уничтожатъ процентную норму совс?мъ и выпустятъ насъ изъ "черты", и сiонизмъ очень скоро умретъ естественной смертью, – не м?няя тона, и съ т?мъ же сумрачнымъ, упрямымъ лицомъ договорилъ Яковъ.

– Яшенька, ты же такъ усталъ, – встревоженно поднялась вдругъ Шейна:– ты даже не отдохнулъ съ дороги, не полежалъ. Поди, ляжь.

– Да, я пойду…

– Это возмутительно! – съ силой, но вполголоса проговорила Соня, вздернувъ плечами.

Сразу и до посл?днихъ сл?довъ исчезло ея благодушное, ласковое настроенiе, и ц?лое море вдругъ отд?лило ее отъ брата…

– Это такъ низменно, такъ жалко, – сказала Соня, – это такъ пошло, что я… что… – она подб?жала къ Якову. – Это только вы, мелкiе, пошлые, нищiе духомъ люди, можете такъ смотр?ть на вещи. Огромное, великол?пное движенiе, которое раскинулось по всему земному шару, вы думаете остановить удвоенiемъ процентной нормы, какой-нибудь гнусной взяткой…

– Мы не будемъ останавливать твое огромное движенiе, – силясь быть спокойнымъ, сказалъ Яковъ. – Оно само собой остановится.

– Черта, процентная норма, игнатьевскiя "временныя правила" – вотъ что васъ тяготитъ!.. Жалкiе вы люди! За чечевичную похлебку гражданскихъ правъ вы продадите и народъ, и его культуру, и его духъ.

– Яшенька, ты же сказалъ… – начала было Шейна.

Но Соня загородила ей дорогу и съ вызывающимъ видомъ стала передъ братомъ. Она встревожена, возмущена была до глубины души. Передъ ней стоялъ теперь не противникъ даже, а врагъ – почти предатель. И слова, которыми она его осыпала, были похожи на вылетающiе изъ кратера раскаленные камни.

– Вы рабы, вы несчастное порожденiе двухтысячел?тняго ига. Вы любите ц?ловать кулакъ, который разбиваетъ вамъ черепъ! И лучшiя грезы ваши не идутъ дальше того, что настанетъ когда-нибудь счастливая пора, когда будутъ бить уже не въ лицо, а въ затылокъ. Холопы!

– Васъ называютъ фантазерами, утопистами, – кричалъ Яковъ:– я и такъ васъ не назову. Вы и не безумцы, вы просто челов?чки съ крохотнымъ мозгомъ.

– Постой, постой, Яковъ, вм?шался старый Розенфельдъ. – Это ты напрасно: среди сiонистовъ есть люди ученые, большiе профессора и знаменитые мыслители…

– Соломонъ! оставь хоть ты! – съ отчаянiемъ бросилась къ мужу Шейна.

– Вотъ какой у нихъ мозгъ, – отм?ривалъ у себя на мизинц? Яковъ. – Нев?жды, тупицы…

Съ лицомъ хмурымъ и злымъ онъ доказывалъ, что исторiя не знаетъ прим?ровъ, когда государства создавались бы по заказу. Люди жили для себя, искали хл?ба, работы, безопасности для семьи, организовывали самозащиту, а государство вырастало потомъ само собою, какъ естественный и неизб?жный результатъ напряженныхъ заботъ каждаго о своемъ собственномъ благополучiи. Сiонисты же всякаго изголодавшагося, больного, избитаго еврея, еле спасшагося отъ кулака и топора громилы, хотятъ заставить думать и работать не для себя и своихъ д?тей, а для какого-то химерическаго государства. Прутъ противъ незыблемыхъ законовъ исторiи и природы, и думаютъ, что заставятъ солнце всходить съ запада…

– Исторiя не знаетъ прим?ровъ! – саркастически восклицала Соня. – Какой ужасъ! Исторiя не знаетъ, а мы покажемъ эти прим?ры. Вы – рабы, рабы всего, вы рабы и исторiи. Вы ея рабы, а мы ея повелители. Мы сд?лаемъ то, что до насъ не д?лалъ никто. Мы и исторiи укажемъ новые пути!..

VIII

И долго еще стоялъ этотъ споръ подъ кровлей Розенфельдовъ и д?лался онъ все страстн?е и бурн?е.

Спалъ городокъ.

Спали голодные, измученные, униженные люди, – но сонъ не давалъ имъ успокоенiя и мира, и они и во сн? вскрикивали и метались. Вся пережитая боль, весь испытанный ужасъ, вся горькая тоска долгихъ, долгихъ черныхъ дней – отливались въ дикiя безумныя вид?нiя, и, несчетныя, носились вид?нiя подъ низкими потолками смрадныхъ конуръ и давили зд?сь и взрослыхъ, и д?тей. Чернымъ сонмомъ кружились они, поб?дныя и ликующiя, и захлебываясь, въ страшномъ молчанiи, пили кровь, – челов?ческую кровь… Богъ не останавливалъ жестокаго пира. И только два юныхъ челов?ка, – д?вушка, пораженная смертельной бол?знью, и ея братъ, быть можетъ, тоже носившiй уже въ себ? страшное имя того же недуга – со страстью, съ гн?вомъ, съ затаенными слезами, трепеща и сгорая, шли на роковую борьбу…

Р?зкимъ приступомъ раздирающаго, гулкаго кашля Соню внезапно перегнуло пополамъ, и она быстро схватилась за край стола. Спина ея, узкая, сутулая, сильно колыхалась отъ непрекращавшихся внутреннихъ толчковъ, и колыхался и столъ. Звуки кашля, трепетные, злов?щiе, заполнили комнату и бились во вс?хъ углахъ ея.

– Боже мой, Боже мой! – въ отчаянiи стонала Шейна, прижимая къ груди ладони. – Когда это окончится!..

– Тише, будетъ теб?…– вполголоса сказалъ жен? старый Розенфельдъ, самъ растерянный и возбужденный. – Погоди, сейчасъ они разойдутся… Яковъ? – просительно посмотр?лъ онъ на сына. – Видишь в?дь…

– Ухожу, ухожу, – торопливо пробормоталъ Яковъ и взялъ со стола давно приготовленныя для него св?чку и спички.

– Мы не растворимся! – выпрямилась вдругъ Соня.

Она платкомъ вытирала затопленные слезами глаза и мокроту съ губъ.

– Н?-?-?тъ, мы не растворимся! Въ святую землю, подъ с?нь в?ковыхъ кедровъ, къ могиламъ великихъ и святыхъ вождей, къ могиламъ пророковъ и царей, слагавшихъ псалмы, поведемъ мы народъ нашъ! И чудо свершится. Вс? страданiя народа, и вся невинно пролитая кровь его, и слезы его, и живьемъ сожженныя т?ла, и женщины опозоренныя, и съ крышъ на камни сброшенныя д?ти, – вс? замученные и раздавленные, вс? стоны ихъ и молитвы, и предсмертные хрипы – все претворится въ радость и сiянiе для грядущихъ покол?нiй!.. Говорю теб?, что такъ оно будетъ! Чудо должно быть, чудо должно быть!.. И челов?чество пойдетъ за нами, мы озаримъ ему путь! Мы разъ уже дали ему Бога, и мы снова спасемъ его. Впереди вс?хъ пойдемъ мы, я в?рю! Св?тлые, сильные, радостные! И умиротворенные народы, обр?вшiе новаго Бога, посл?дуютъ за нами… И тогда пусть! Пусть тогда наступитъ всеобщее слiянiе, и пусть создастся на земл? одинъ, единственный и высшiй народъ!

Соня окончила звонкой, острой нотой. И въ ушахъ Якова эта нота царила еще долго посл? того, какъ д?вушка умолкла.

Онъ съ изумленiемъ, потрясенный, смотр?лъ на сестру.

Какъ высшее, непонятное, откуда-то сверху сошедшее существо, какъ пророкъ, стояла она, вдругъ выросшая, прямая, вся осiянная св?томъ энтузiазма, вся преображенная огнемъ вдохновенiя. Мощь, великая мощь несокрушимаго, всепоб?ждающаго духа была въ ея глазахъ, въ поднятой кверху рук?, въ сверканiи б?лыхъ и острыхъ зубовъ.

И все приникло въ дом? и затихло. И только за окномъ какъ будто что-то трепетно шелест?ло, и тамъ становилось св?тл?е. Злобные призраки, чернымъ сонмомъ носившiеся по спящему городку и терзавшiе его, дрогнули въ испуг? и стали разс?еваться и исчезать…

Яковъ стоялъ неподвижно, съ м?днымъ подсв?чникомъ въ одной рук?, съ полуоткрытой коробкой шведскихъ спичекъ въ другой, и не зналъ, что д?лать.

Моменты высокаго душевнаго подъема были знакомы и ему, но то, что происходило теперь съ Соней, поразило его и смутило.

– Истерiя… бредъ… – подползали къ нему смрадныя, липкiя, какъ ящерица, слова. Но онъ раздавилъ ихъ съ омерз?нiемъ и гн?вомъ.

И ему хот?лось подойти къ сестр?, взять ее за руку… поклониться ей, – но онъ не посм?лъ… или ему было стыдно… И онъ продолжалъ стоять, съ подсв?чникомъ и спичками, и не зналъ, что д?лать.

А у Сони красная капля выступила въ углу рта, и это походило на то, что д?вушка держала во рту булавку съ коралловой головкой. Мгновенiе кораллъ продержался, потомъ дрогнулъ, покатился внизъ, и на подбородк? повисъ, оставивъ на смуглой кож? алый сл?дъ.