Всё зло земное

– Помоги мне, Гнева. Напусти тумана, укрой от батюшкиного взора…

– И так тебя тут никто не найдёт, – тяжело ответила Гнева. – Я, как царицей стала, весь дворец да посад чарами опутала. Плохо в Солони ведьмам, приходится прятаться. А всё равно слухи ползут… – Гнева махнула рукой, криво улыбнулась: – А колдовать-то хочется, руки без этого жжёт. Но пока мы во дворце, никому до нас не добраться, ворожбы не заметить: ни волхвам здешним… ни батюшке твоему. Будь иначе, так, может, и забрал бы меня, если б хватился.

– Я ведь и сама в Тень вернуться хочу, – тихо квакнула лягушка. – Только если сейчас меня батюшка найдёт – вдруг обратно посадит? Не хочу… Не хочу в болото!.. – Раздулась лягушка, выкатила глаза, задышала часто. Жалкая, уродливая. – Поможешь мне тут, при тебе задержаться, окрепнуть – и я тебе помогу, коли узна?ю, как домой попасть.

Гнева предложила хмуро:

– Коли ты чувствуешь, что батюшка тебя ищет, коли слышишь его – спроси, как мне вернуться!

– Он меня слышит, не я его, – ответила Василиса. Хрустнул в печи уголь, разломилась ветка. Красный всполох блеснул в лягушачьих глазах. – А я чую только, что зол он… что испуган, растерян… что печалится обо мне.

Прогорела ветка. Василиса и Гнева глядели в огонь, каждой корзились[68 - Ко?рзиться – мерещиться.] знакомые тропы, заветные уголки. Гнева видела рыбацкий город на берегу Дверь-Моря – там, где рыбаки души заложных покойников[69 - Зало?жные поко?йники – мертвецы, которые погибли «нечистой» смертью: убитые или самоубийцы.] сетями вытаскивают. Василисе чудился просторный дворец в Темень-Горах; глядела она, как Ночь-Река зажигает огни на башнях, как выходят батюшка с матушкой на крыльцо… Щёлкнул ещё один уголёк. Очнулись обе.

– Вот что, Василиса, – сплетя пальцы, проговорила Гнева. – Я тебе помогу во дворце остаться. Но взамен поклянёшься Дивной Клятвой, что вернёшь меня в Тень.

Надвинулись облака, грянула по рассвету метель.

– Клянёшься, Кощеева дочь?

Хлынула серебряная заря, повеяло багульником, чернорецем[70 - Черноре?ц – вымышленный цветок.].

– Клянусь, Гнева.

* * *

Опасаясь, как бы и батюшка его мимо глаз не пропустил, Иван стукнул медным кольцом о двери царёвой горницы. Послышались шаги, кряхтенье. Старая Шанежка мяукнула, когтями поскреблась о створку. Иван прислушался, разобрал батюшкино: «Тише, Шанежка, тише». Вот уж не думал, что снова тут оказаться придётся. Уйти ведь хотел навек. Ишь, лягушка с толку сбила, воротиться решил…

Дверь распахнулась. Шанежка выскочила, зашипела, но тотчас умолкла, принялась тереться об Иванову ногу. А царь как застыл столбом в дверях, схватившись за грудь, так и не двинулся, пока Иван не взял его за руку, не окликнул:

– Батюшка! Я это, Иван. Стрела моя в болото угодила, когда по невестины души с братьями стреляли. Болото, видать, колдовское попалось, заплутало меня, вот я и бродил там семьдесят семь седмиц. А теперь вернулся.

– И… ван… – вымолвил царь, закашлялся, глядя на сына как на покойника ожившего. Дотронулся до Ивановой щеки.

– Полно, батюшка. – Иван сжал отцову руку, через силу улыбнулся. – Вот я, живой. Мало ли какие чудеса на свете бывают. Ну, поплутал по болотам, – главное, цел остался.

– А стрела… что? – спросил царь, припав к стене.

Иван усадил батюшку на лавку, сел рядом. Только теперь заметил, как тот поседел, как морщины сошлись на лбу, уже не расходятся. Шанежка вспрыгнула на колени, начала мурлыкать, баюкая страхи.

– Стрела-то… – задумчиво протянул Иван. Не хотелось огорчать батюшку. Но, молчи не молчи, правда всё равно выплывет. К тому же – не сам ли согласился пёрышко царицыно взять, в болото выстрелить? – Стрела лягушке попала, батюшка.

Царь охнул.

– Лягушку я привёз, чтоб ты убедился, – быстро проговорил Иван. – И, выходит, не быть мне царём с такой суженою. Отпусти из дворца.

Царь откинулся на узорчатую полстину[71 - Полсти?на – толстый плотный лоскут для подстилки, покрытия, завешивания и т. п.] поверх брёвен. Глянул на Ивана пустыми очами. Крикнул:

– Опять за своё? Не бывать такому! Новую стрелу закажу!

– А как же сам говорил, что стреле не перечат? – осадил Иван. – Батюшка, разве не видишь – раз такое дело, не быть мне царём! Братья мои…

Царь тяжело поднялся.

– Это мне решать, кому быть, кому не быть. Я сказал – новую стрелу закажу. Я сказал – заново стрелять будешь! Новую суженую найдёшь.

– Третью, что ли? – скривился Иван, вскочив с лавки. Шанежка отлетела в сторону, зашипела. – Кто ж три раза стреляет?

– Я дважды стрелял – ничего! И ты трижды выстрелишь – не сломаешься! – стукнув кулаком по лавке, прогремел царь. – Сын вернулся! Первенец! Наследник мой, память моя, надежда! И опять за своё! Вон! И на глаза мне не попадайся, покуда не одумаешься. А стрелу сегодня же закажу!

На шум набежала стража. Царь глядел безумно, тряс бородой. Стражники подступали, выныривали из тайных дверок. Иван бросился прочь, выскочил из опочивальни – а там снова царица поджидает, отделилась от стены тенью, скользнула к нему.

– Лица на тебе нет. Что такое?

– Обманула? Обманула меня? – зашептал Иван, нависая над Гневой. – Говорила, батюшка царём не сделает, коли лягушку во дворец привезу?

– Что? – бледнея, спросила царица. – Что Милонег сказал?

– Сказал, новую стрелу закажет!

Царица вскинула руки, защищаясь; закрыла глаза на мгновенье, а когда открыла – глянула на Ивана белизна безвременья.

– Тише. Тише, Иван! – велела Гнева звонким ледяным голосом. – Я знаю, что делать. Не обманывала я тебя. А чтобы было, как ты хочешь, – иди к батюшке и скажи, что не нужно тебе ни другой стрелы, ни другой суженой. Скажи, женишься на лягушке. Батюшка возразить не сможет: суженую стрела выбрала, со стрелой не спорят. А уж коли жена у тебя будет лягушка, царём точно не станешь: бояре с купцами заропщут, пёстрая власть[72 - Пёстрая власть – термин, используемый для обозначения православных архиереев. Здесь – представители духовенства, входящие в совещательный орган при царе.] тем паче не допустит. Соседи обсмеют, решат, совсем царь Озёр-Чащоб ума лишился, новой войной под шумок пойдут… Нет, не сделает тебя батюшка царём.

Иван втянул воздух, глянул на царицу. Жуткое дело Гнева предлагала, но и вправду: его и без того чудным кличут, а коли на лягушке женится – точно дураком назовут али безумным. Тогда уж батюшке волей-неволей придётся от мысли своей отказаться…

Обернулся. Рывком распахнул двери, вошёл к царю. Тот стоял, прислонившись к стене, всё ещё в ночной рубахе, белый как полотно. Дрожащим голосом прошептал:

– Что тебе, Иван?

– Не хочешь по-доброму, не хочешь по моей воле, – по-дурному будет: женюсь на лягушке, – рубанул Иван. – Она моя суженая, её стрела выбрала – на ней и женюсь.

Брызнуло в окна солнце.

– Ваня! – вскрикнул батюшка. – Что ж это за царь будущий, у которого жена – лягушка?

– Вовсе это не царь, – зло, весело ответил Иван. – Вовсе это не царь никакой, не бывает таких царей!

И пошёл прочь с колотящимся сердцем. Показалось, будто матушка с укоризной шепнула: зачем так с батюшкой, Ваня? Иван бросился вверх, перешагивая по три ступени. Вбежал в светёлку. Затворил дверь, а там и ярче, и темней словно, чем всюду во дворце, и стыло, и жарко.

Лягушка нежилась у огня. Иван сел рядом, с ужасом поглядел на тёмное тело. С оторопью подумал: неужто и вправду на ней жениться? А лягушка приоткрыла глаз, слабо квакнула:

– Спасибо тебе, Иван, за помощь. Придёт время, и я тебе помогу, и я тебя в своих покоях попотчую по-царски. А пока ложись почивать. Утро по?зднее утра раннего когда плоше, а когда мудренее.

– Твоя правда, – прошептал Иван, привалился к брёвнам, да так и уснул сидя, приняв на себя последние отголоски Кощеевых сонных чар.

Василиса вспрыгнула на окно, сквозь мутную слюду вглядываясь в Крапиву-Град. Дымил за мостом пушечный двор, отливал каменный дроб[73 - Каменный дроб – так называли пушечные ядра.]. Развевались повсюду царские знамёна. Смотрела Василиса, как валит густой дым, ждала, пока царевич проснётся, гадала на день грядущий по птичьим чёрточкам… Так и начали жить во дворце Иван – царский сын и лягушка из Край-Болота.

* * *