Душа мертвеца

– Теперь говори, что тебе удалось выяснить.

– Знаешь ли ты, кто является официальным покупателем этой самой квартиры?

– Не томи, Денисов, иначе я тебя отшлёпаю.

– Некая Ирина Александровна Новосёлова.

– Что? Ирка?

Мила остолбенела.

– Я слышал, вы когда-то учились вместе в одном классе.

– Учились, – Мила достала сигарету, закурила, – Жаль, что ты выбросил ту перед прокуратурой.

– Я вижу, новость тебя потрясла, – с удовольствием заметил Денисов, – Кое-как удалось узнать. Дело в том, что все эти компании недвижимости держат в секрете своих клиентов и сведения о них, связанные с куплей-продажей.

– Как же ты тогда узнал?

– У меня там знакомая работает.

– С меня причитается.

– Беру только натурой.

– Согласна, – пошутила Мила.

Она говорила машинально, из головы не могла выйти Ирка, и вообще, при чём тут она, неужели и она имеет отношение ко всей этой нелепой истории? Мила задумалась, Ирку она воспринимала раньше обычной недалёкой девчонкой, стремящейся к славе, известности, почестям и богатству, за эти четыре составляющих она была готова продать душу даже самому дьяволу.

– Что я словно наседка забеспокоилась, может это простое совпадение. Мало ли в мире покупается и продаётся квартир.

– Она что богатая, твоя подружка? Денисов достал из конфетницы небольшую шоколадку, развернул блестящий фантик, откусил и начал медленно разжёвывать.

– Да в том-то всё и дело. Её муж – обычный художник, она – актриса. В провинциальных городках на такие профессии не очень разживёшься.

– Понятно.

– Что тебе понятно, Денисов?

– Ничего не понятно. При чём тут твоя подруга, Борисов? Борисов – большая шишка, Новосёлова – маленькая. Как они могут быть связаны между собой? Да и связаны ли они?

На этой вопросительной ноте Мила провела остаток рабочего дня, вернулась домой, села на софу, открыла дневник Нади на первой попавшейся странице, сама не зная почему, начала читать.

«Я как Мерилин Монро так же мелькаю словно бабочка, потом лечу на огонь и погибаю. Медленно погибаю. Мерилин – мой кумир, но она была так же несчастна, как я, так же одинока. Ей хотелось чего-то большего, а этот мир мог дать ей очень мало. Её душа, тело предназначались для чего-то большего, для счастья, радости. Она жила одними мечтами, и не нашлось ни одного человека, кто бы исполнил все её желания, ну хотя бы часть этих желаний. А я…Я даже боюсь высказать вслух то, что я хочу, потому что это опасно, слишком опасно».

…Морозов обмакнул кисть в синюю краску, затем в белую, нанёс мазок на палитру, после этого смешал получившийся цвет ещё с какими-то цветами и нанёс на холст. Это было небо, кое-где серое, кое-где голубое, впитывающее в себя все оттенки Земли. Пахло масляной краской. На полу мастерской была небрежно брошена тряпка, о которую художник периодически вытирал руки, тут же стоял в банке ацетон, растительное масло, где-то в углу набор кистей от самой маленькой до толстой, сделанной из шерсти белки.

Мила внимательно следила за его движениями, когда он работал над холстом, вырисовывались лики, древний храм с куполами, какие были на Руси веков десять назад.

– Прости, что вынужден держать тебя здесь, – сказал Славка.

Он был высоким, худым с тёмно-карими глазами и русыми волосами в старых потрёпанных джинсах, выглядел намного моложе Иринки, хотя она была не намного старше его. На нём красовалась заляпанная красками футболка с наклейкой, но её невозможно было разглядеть за слоем наляпанной случайно краски.

– Ничего, – ответила Мила, – Мне нравится наблюдать за тем, как кто-то рисует. Это успокаивает. А что это за картина?

– Называется «Плач Ярославны». «Легенда о князе Олеге», знаешь?

– Слышала. В школе, кажется, проходили.

На холсте возникло изображение Ярославны с раскинутыми к небу руками. Очевидно, она молилась о скором возвращении воинов с побоища, она молила о том, чтобы русские воины разбили монголо-татарское иго, прекратили платить дань, она рыдала слезами матери за всех матерей.

Слава провёл кисточкой по русым волосам Ярославны, добавил немного желтизны.

– Здорово, – пробормотала Мила, – Ты на продажу рисуешь?

– Сначала для выставки в музей. В марте будет проходить месячник, посвящённый истории Руси. Вот я как раз для этого и рисую.

– И ещё будут картины?

– Конечно. Планирую по сказкам.

– Тебе бы в крупном городе жить, твои картины бы сразу раскупились. Там это ценится.

Слава вытер кисточку.

– Жаль, Ирина меня не поддерживает, говорит, я ерундой занимаюсь. Вот и приходится в мастерской задерживаться. Да и она в своём театре допоздна. Живём, словно чужие люди.

– Но всё-таки живёте?

– Наш брак едва держится.

– Извини за нескромный вопрос. У тебя никого нет?

– Нет. А вот у неё есть.

– Откуда ты знаешь?

– Догадываюсь. Когда я с выставками уезжаю, что она тут творит? А бывает и сама якобы с гастролей, через неделю возвращается, от неё духами разит, вся весёлая, не чувствуется, что на гастролях своих устала. Слушай, у меня здесь маленькая кухня оборудована. Хочешь со мной поужинать на скорую руку? Меню, правда, простое, яичница, колбаса и чай, но я и этим доволен.

– А Ирка тебя не кормит?

– Она очень поздно приходит, и мне всё самому приходится делать. Надоело уже.

– А ты не пробовал с ней поговорить?

– Пробовал, конечно. Она и слушать не хочет. Считает меня тряпкой.

Морозов дорисовал часть купола, отложил кисти в сторону, протёр руки ацетоном, встал.