Как мысль, неуловимый, или звуки,
Бесплотный дух передо мной стоял…
Тогда от удивленья, может статься,
Я стал бледнеть, в лице своем меняться,
И, на меня бросая добрый взгляд,
Тень начала безмолвно улыбаться
И тихо отодвинулась назад,
Но я не перестал к ней подвигаться,
Желая дальше следовать за ней.
Но тут она меня остановила
И кротко надо мной проговорила,
Чтоб далее не шел я. Звук речей
Открыл мне имя тени той прекрасной,
Ожившей снова в памяти моей.
Я умолял, чтоб этот призрак ясный
Не уходил, просил позволить мне
Поговорить с ним вместе в тишине.
И тень тогда мне тихо отвечала:
«Тебя люблю я нынче, как тогда,
Когда мой дух плоть смертных облекала,
А потому могу я без труда
На краткий срок с тобой остановиться.
Но ты, ты сам, скажи – идешь куда?»
«Я, мой Козелла[223 - Козелла – известный певец и композитор, пользовавшийся особенной дружбой и расположением поэта.], должен возвратиться
Туда, откуда я пришел сюда.
Но как ты здесь? Могу ли не дивиться,
Что ты до этих пор не впущен был
В желанную обитель очищенья?»
И призрака ответ я уловил:
«Еще в том нет большого оскорбленья,
Что тот, который может всех впускать
И не пускать[224 - «Что тот, который может всех впускать и не пускать…» – Богомольные странники, скончавшиеся с 1300 г. и воспользовавшиеся душеспасительным юбилеем, объявленным папой Бонифацием VIII, не могли быть осуждены на адские муки.], мне не дал разрешенья
На пропуск, пожелавши отказать
В моей мольбе… и было бы безбожно
Корить его за то, что невозможно:
Не каждому дается благодать.
Три месяца он пропускал свободно
Всех тех, кто мог сюда вступить
С душевным миром… Так ему угодно.
Так, наконец, и я был принят им,
Когда пришел к тем берегам морским,
Где воды Тибра солоны бывают.
Теперь к тому он устью полетел,
И там-то многих призраков сбирают,
Которые не сходят в Ахерон…»
И я сказал: «Когда Небес закон
Тебя воспоминаний не лишает
И песни невозвратных уж времен
Тебе доныне петь не запрещает, —
Их некогда, забывши труд и сон,