Говор камней. Ирод (сборник)

– Голова за голову – таков суд Иеговы, – продолжал Антигон, нервно утирая слезы. – И что же? Мы, цари Иудеи, потомки славных Маккавеев, изгнанники! Нас, как бродяг, как нищих, великодушно принял Птолемей, владетель Халкиды… И вот я перед тобой, великий Цезарь, я – жалкий проситель за себя, за мать свою, за братьев, за сестер… А тот, который из лести подвязывал ремни у сандалий Помпея, тот, который…

Антипатр не выдержал. В нем заговорила идумейская кровь. Ирод тоже схватился под плащом за свой дамасский меч. Но отец предупредил его. Несмотря на присутствие Цезаря, он заметался, как тигр, и стал срывать с себя одежду.

– Смотри! – захрипел он злобно, показывая на свои раны. – Чтобы доказать мою верность великому Цезарю, я не буду прибегать к словам; если я даже буду молчать, мое тело слишком громко говорит за меня.

Он стоял страшный, обнаженный до пояса. Все мускулистое смуглое тело его было в рубцах. Иные раны были свежеперевязанные.

– Смотри, – продолжал он, – это раны свежие, которые еще не затянулись… Их обмывали воды в тот день, когда великий Цезарь вводил Клеопатру во дворец ее предков. Из этих ран еще сочилась свежая кровь, когда из Нила вынули мертвое тело Птолемея, противника великого Цезаря. А кто загнал его в Нил? Вот этот идумейский меч, который иззубрен о доспехи египтян. А ты что делал в это время?

– Но у меня не было войска, – отвечал Антигон, – оно оставалось в Иерусалиме, у моего дяди, у первосвященника Гиркана.

– Да! – возразил Антипатр. – Но дядя не прислал этого войска племяннику, Гиркан доверил его мне, идумею, а не потомку Маккавеев. Мало того, он через меня писал египетским евреям, чтобы они приняли сторону Цезаря, а не сторону Птолемея.

– Вот его письмо, – сказал Ирод, показывая сверток. – Повелитель! – обратился он к Цезарю. – Позволь мне к словам моего отца присоединить и мое слово. Когда мы вместе с этим человеком, – он указал на Антигона, – учились в Риме эллинской и римской мудрости и однажды спускались с высоты Капитолия на Форум, этот человек, остановившись перед изображением волчицы, кормящей Ромула и Рема, сказал: «Вот Рим, детище волчицы, в каждом римлянине течет кровь волка, и оттого ненасытный Рим жаждет пожрать вселенную; теперь Цезарь пожирает Галлию и Британию, Серторий – Иберию, Помпеи – Сирию; они пожрали Грецию, скоро пожрут Египет. Но Иегова не допустит их пожрать Иудею с народом избранным: ему уготовано владычество над миром, а мы, Маккавеи, посланники Иеговы. Как Иисус Навин остановил солнце, так мы остановим римских орлов – ни шагу далее». Вот его слова, великий Цезарь.

Цезарь слушал молча, как беспристрастный судья слушает тяжущиеся стороны. Антигон был бледен.

– Да, – сказал он глухо. – Да, Ирод, мы вместе с тобой учились у Цицерона красноречию, и ты теперь доказал, что ты его ученик. Но если бы бронзовая волчица, о которой ты говоришь, слышала тебя теперь, то бездушная медь, наверно, воскликнула бы: «Ты лжешь, Ирод, перед лицом Цезаря!»

Тогда выступил Митридат.

– Нет, лукавый иудей, – сказал он, – если бы ты повторил эти слова перед бронзовой волчицей, то ее металлическая лапа дала бы тебе пощечину. Не ты ли, встретив меня у Пелузиума, когда я спешил на помощь к Цезарю, сказал окружавшим тебя онийским евреям: «Вот идет евнух Цезаря!» – и при этом воскликнул: «О Сион! Да будет бесславие Пергама тебе уроком! А ты, евнух римского волка, – крикнул он мне, – иди и скажи этому волку, что Иегова не позволит ему ворваться в овчарню избранного народа; уже подали ему на блюде голову другого волка – Помпея! Скоро и его плешивая голова будет гнить на том же блюде».

– Это он говорил так дерзко потому, – пояснил Ирод, обращаясь к Цезарю, – что тогда прошел слух, что римляне будто бы заперты в Брухиуме и скоро все римляне будут перерезаны, а за твою голову, повелитель, будто бы Птолемей обещал золота весом, равным весу головы.

– Маловато, – улыбнулся Цезарь, – мою голову, когда я был еще почти мальчиком, пираты оценили в двадцать талантов, а я им дал пятьдесят.

Антигон был уничтожен. Он стоял бледный, растерянный.

– Успокойся, потомок Маккавеев, – обратился к нему Цезарь, – римский волк не только не ворвется в овчарню Иеговы, но он даже прикажет ее починить… Какая часть иерусалимских стен разрушена Помпеем? – спросил он Антипатра.

– Разрушена часть северных стен и башня, – отвечал последний.

– Хорошо. От имени сената и народа римского я позволяю возобновить разрушенные стены, – сказал Цезарь.

Антипатр и Ирод поклонились в знак благодарности.

– Гиркана же я утверждаю в сане первосвященника иудейского народа. Я знаю – народ его любит. Сам же он, по кротости характера и по благочестию, достоин быть судьею своего народа. Ты же, достойный вождь Иудеи, – обратился Цезарь к Антипатру, – избери высокий пост по твоему собственному желанию. Какой именно?

Антипатр уклонился от прямого ответа. В душе он лелеял царский венец.

– Великий Цезарь! – отвечал он после недолгого молчания. – Позволь мне предоставить меру награды самому награждающему.

Цезарь, немного подумав, сказал:

– Ты заслужил высшей награды, какую только может предоставить тебе Рим: именем сената и народа римского я назначаю тебя прокуратором над всей Иудеей. Этот акт дружеского союза с Иудеей я отправлю в Рим, дабы вырезан был на медной доске и поставлен в Капитолии вместе с другими государственными актами.

Ирод, отошедший в эту минуту за колонны, поддерживавшие передний купол дворца, появился оттуда, держа в руках массивный золотой щит художественной чеканки.

– Щит этот, работы иерусалимских художников, подносит Иудея Риму как эмблему того, что последний с этого знаменательного дня станет навсегда несокрушимым щитом первой, – сказал Антипатр, передавая щит Цезарю.

– Что же мне остается от наследия моих предков? – в порыве отчаяния воскликнул Антигон. – Права рождения… царственная кровь, текущая в моих жилах… великие заслуги Маккавеев перед иудейским народом… все это попрано, забыто!

– Нет! – строго отвечал Цезарь. – Права рождения, царственная кровь в твоих жилах, древность рода – все это остается при тебе; заслуги Маккавеев также почтены иудейским народом и историей. Но где твои личные доблести? Что ты сделал для Иудеи? Царские дети, как и дети рабов, не рождаются в порфире и со скипетром в руке. То и другое они должны заслужить сами. Наследие отцов – это пагуба для их детей. Богатство отцов, слава их имени, власть, скипетр, переходя по наследству к детям, только развращают их, делают беспечными к оказанию личных доблестей.

В это время в перспективе между колоннами дворца показалась блестящая группа. То Клеопатра, в сопровождении многочисленной свиты из придворных и рабынь, направлялась на половину Цезаря.

Неразгаданная улыбка скользнула по серьезному лицу завоевателя.

«Какие доблести совершила эта блестящая куколка? – казалось, говорила неразгаданная улыбка. – Что сделала она для Египта?.. А между тем…»

Цезарь вспомнил что-то, и на его морщинистом, цвета старого пергамента лице показалась краска.

IV

Действие переносится в Иерусалим.

На южной галерее дворца иудейских царей, откуда открывался прекрасный вид на Гефсиманский сад с его столетними седолиственными маслинами и на всю Елеонскую гору, в тени навеса сидела вдовствующая царица Александра. Это была женщина еще нестарая; правильные, нежные черты лица изобличали былую красоту – красоту яркую, жгучую; но годы дум, забот и дорогих утрат наложили на это прекрасное лицо печать уныния. Царская семья, к которой она принадлежит, стала как бы чуждою в Иудее. Позади – столько близких ей покойников, которых она еще вчера посещала в царских гробницах. Впереди – беспросветный мрак. Что станется с ее дорогими детьми-сиротками? Их дедушка первосвященник Гиркан – только тень главы иудейского народа. Над всем господствует хищная семья идумеев: сам Антипатр, слуга языческого Рима, прокуратор Иудеи, кровожадным коршуном носится над несчастной страной, отягощая ее поборами в пользу алчного Рима. Старший сын его, Фазаель, свил гнездо в самом Иерусалиме и держит в тени и первосвященника, и весь синедрион[13 - Синедрион – верховный суд иудеев, находившийся в Иерусалиме под председательством первосвященника. Состоял он из 72 членов и существовал до 425 г.]. Второй сын, Ирод, в качестве наместника Галилеи льет кровь приверженцев царского дома. А разрушенные стены Иерусалима все еще зияют своими развалинами, напоминая страшные дни осады города жестоким Помпеем. Храм Соломона и Зерувавеля все еще стоит обнаженным. Около Овчей купели груды неубранных камней.

Царица так углубилась в свои грустные думы, что даже не слышала детских голосов, которые спрашивали: «Где же мама? Где дедушка?»

И вдруг на галерее показалась прелестная девочка лет шести-семи с золотистыми волосами, а за нею почти таких же лет мальчик.

– Ах, мама, как нам было весело! – защебетала девочка, кладя руки на плечи матери.

– Где же вы были так долго? – спросила последняя.

– У пророков и патриархов, – поспешил ответить мальчик.

– Как? Зачем? Да ведь это далеко – за Кедронским потоком и Иосафатовой долиной.

Дети лукаво переглянулись.

– Это все дедушка, – сказала девочка. – Когда ты вчера посещала гробницу нашего отца, дедушка рассказывал о наших пророках – что они делали, как жили.

– И где они лежат теперь – вон там, там! – пояснил мальчик, перебивая сестру.

– Мы и просили дедушку, чтобы он позволил нам туда сходить, – торопилась девочка.

– Нет, Мариамма, не сходить, а съездить, – снова перебил мальчик.

– Ах, Аристовул, ты все перебиваешь, – возразила горячо девочка, – я и хотела сказать потом, что мы ездили, а не ходили; а прежде мы думали, что пойдем.

– Вот и нет! Я не думал, что пойдем: туда далеко.

– Ах, Аристовул, да ты и не знал, что это далеко.

– Нет, знал! Нет, знал!