Власть, народ и институты

Власть, народ и институты
Даниил Александрович Сторчевой

В работе «Власть, народ и институты» Даниил Сторчевой рассматривает новую институциональную теорию Аджемоглу и Робинсона в контексте гражданского детерминизма. Автор анализирует факторы «силы» институтов, влияющих на экономическое развитие стран. Основным фактором, по мнению автора, является гражданская идентичность ключевых агентов государства: власти и народа.

Даниил Сторчевой

Власть, народ и институты

Вступление

Экономическое неравенство между государствами по праву считается одной из самых трудноразрешимых проблем глобального масштаба. Статистических данных, позволяющих говорить об отсталости бедных стран от богатых, в открытом доступе имеется более чем достаточно. Здесь я приведу основные показатели.

1) По данным ЦРУ, в 59 странах (из числа тех, по которым приведены расчеты) количество населения, находящееся за чертой бедности, составляет 30 и более процентов[1 - CIA. [Электронныи? ресурс] URL: https://www.cia.gov/the-world-factbook/field/population-below-poverty-line/ (дата обращения: 07.12.2021).].

2) По номинальному ВВП на душу населения (2021 год) 24 страны имеют показатель свыше 40 тысяч долларов, 22 страны имеют показатели 1000 долларов и ниже[2 - International Monetary Fund. [Электронныи? ресурс] URL: https://www.imf.org/external/datamapper//export/excel.php?indicator=NGDPDPC (https://www.imf.org/external/datamapper//export/excel.php?indicator=NGDPDPC) (дата обращения: 08.12.2021).].

3) В докладе экономиста Милановича отражено, насколько беднейшие американцы богаче «средних» жителей ряда других, гораздо менее развитых стран: «…самые бедные американцы находятся в 60-м процентиле структуры распределения мирового дохода. Это означает, что их годовой доход на 60% превышает доход мирового населения…»[3 - Миланович Б. Глобальное неравенство доходов в цифрах: на протя- жении истории и в настоящее время: обзор [Текст] : докл. к XV Апр. междунар. науч. конф. по проблемам развития экономики и общества, Москва, 1–4 апр. 2014 г. / пер. с англ. ; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». – М. : Изд. дом Высшеи? школы экономики, 2014. – 31, [1] с. – 1000 экз. – ISBN 978-5-7598-1161-9 (в обл.). С. 25.Несмотря на то, что доклад был опубликован в 2014 году, я считаю важным упомянуть его здесь, при этом следует осознавать, что с тех пор международное неравенство еще сильнее усугубилось.].

Экономическая отсталость государств не есть постоянная категория. Вспомним Китай и другие азиатские страны (Япония, Сингапур, Южная Корея и др.) с их «экономическими чудесами». В 1950-е годы едва ли кто-то предполагал, что Китай будет Великой державой, однако сейчас Китай является одним из полюсов многополярного мира, путь его лежал через культурную революцию, периоды нестабильности и реформы Сяопина. Теперь Китай – первая держава в мире по показателю ВВП (ППС)[4 - The World Bank. [Электронныи? ресурс] URL: https://data.worldbank.org/indicator/NY.GDP.MKTP.PP.CD (https://data.worldbank.org/indicator/NY.GDP.MKTP.PP.CD) (дата обращения: 01.12.2021).]. Конечно, в Китае есть трудности, препятствующие дальнейшему развитию: экологические проблемы, демографические сложности, старение нации, экстрактивные политические институты. В истории подобных примеров «экономических чудес» немало, но немало и обратных процессов – упадка, кризиса экономической системы государства. Примеры вроде Китая или Южной Кореи приводят нас к выводу, что страна, какой бы бедной она ни была на данный момент, имеет шансы при благоприятном стечении внешних и внутренних факторов эволюционировать от отсталой страны к стране развивающейся, а затем, может и вовсе стать развитой страной. Клейма, приговаривающего государства к вечной бедности, нищете, отсталости нет ни на одной стране. В современном глобальном мире малым и средним странам критически важно здраво оценивать тенденции мирового развития и поспевать за ними. Колониальная система была разрушена после Второй мировой войны, сейчас все страны независимы и, во всяком случае формально, равны, что создает хотя бы призрачные шансы, возможности для экономического и политического развития. Бедные государства нельзя назвать безнадежно или категорически отсталыми, на данный момент они являются отстающими от других развиваюшихся и развитых стран.

Гражданский детерминизм и роль гражданской идентичности

Единого, универсального рецепта выхода из экономической ямы, который может быть применен во всех государствах, равно как и единого перечня причин, из-за которых государство впало в состояние нищеты, нет, что опять же подтверждает история. Однако существуют относительно широко применимые теории, являющиеся ключом к пониманию причин нищеты одних и богатства других стран. В книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты»[5 - Дарон Аджемоглу, Джеи?мс А. Робинсон. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты: АСТ; Москва; 2015. 1083 с. ISBN 978-5-17-092736-4.] Дарон Аджемоглу и Джеймс А. Робинсон выдвигают новую институциональную теорию, согласно которой инклюзивные политические и экономические институты являются залогом экономического успеха государств, а экстрактивные институты, напротив, могут обеспечить рост лишь в кратко- или среднесрочной перспективе, далее за этим ростом следуют кризисы, застой и т.д., в итоге, обогащается только элита страны, остальная часть населения вынуждена сводить концы с концами. Инклюзивные институты дают возможность каждому человеку участвовать в политической и экономической жизни государства, раскрывать свои таланты, находить подходящую сферу деятельности, строить карьеру, начинать бизнес, отстаивать свои права (особенно важно, что гарантирована защита прав собственности) и т.п. Теория подкреплена большим количеством исторических примеров. В настоящей работе я ставлю цель выявить, какие факторы способствуют укреплению или, наоборот, неустойчивости экстрактивных или инклюзивных институтов в государствах. Назовем совокупность этих факторов гражданским детерминизмом, потому что в процессе анализа мы придем к выводу, что большинство условий для укрепления или ослабления экстрактивных или инклюзивных институтов вытекают из гражданской идентичности людей, населяющих какую-либо страну.

Гражданский детерминизм включает в себя следующие принципы, от которых зависит «сила» или «слабость» институтов:

«сила» институтов (инклюзивных или экстрактивных) зависит от того,

1) свойственна ли населению какой-либо страны революционная идентичность или же ему типичен определенный «стержень» ценностей, идей, взглядов и т.д.;

2) какой подход к организации общественной жизни принят в государстве, характерна ли населению вера в коллективизм или же в индивидуализм;

3) как следствие, оказано ли народом доверие к властям или народ предъявляет повышенные требования к властям;

4) каковы уровни доступа к достоверной информации в государстве (насколько ограничена информация), образования и грамотности (финансовой, политической, управленческой, информационной);

5) контролируется ли властями деятельность СМИ или СМИ свободны и независимы;

6) какие приоритеты у народа государства, каков уровень его политической «мобильности»: свойственно ему нежелание дестабилизировать политическую ситуацию или нежелание накопления противоречий в государстве;

7) какова идентичность власти (в совокупности с их этико-профессиональными качествами): властям может быть свойственно исключительно стремление к личному обогащению, а могут быть ими приняты высокие этические стандарты;

8) в какую сторону склоняется отношение народа и властей к законам страны: в сторону правового нигилизма или правового идеализма;

9) какова идентичность армии и силовых структур в государстве.

Ключевыми агентами в предлагаемом мною гражданском детерминизме являются власть, экономическая элита (влиятельные предприниматели), армия и остальной народ[6 - Церковь в ряде стран, где религиозные лидеры имеют огромное влияние на массы, тоже можно считать отдельным агентом. Условие для выделения какой-либо Церкви в отдельного агента – выполнение, помимо религиозных функций, функций политических. В данной работе анализ деятельности различных Церквей в качестве политико-религиозных институтов не приведен, так как многие страны являются светскими, хотя до того, как они стали таковыми, роль Церкви, ее воздействие на других агентов были значительными.]. В странах с экстрактивными институтами количество агентов можно сократить, так как элита находится чаще всего при власти или и вовсе сливается с ней.

Суть гражданского детерминизма заключается в следующем: экономическое, политическое, культурное, социальное, институциональное развитие общества и государства зависит от того, как индивидуумы идентифицируют себя в системе государства. Проще говоря, на благосостояние народа (но не страны) влияет то, каковы люди как граждане. Например, ставят ли они законы государства во главу угла или считают, что строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения; или являются ли они сторонниками индивидуализма либо ждут сильной государственной власти, которая будет вести страну к процветанию. Согласно гражданским позициям населения формируются и укрепляются инклюзивные или экстрактивные институты с соответствующим отношением к ним со стороны народных масс и властей.

Первый пункт гражданского детерминизма касается характера формирования идентичности: формируется она революционно или же является традиционной (с определенными «эволюционными» изменениями). Под революционной идентификацией подразумеваются радикальное переосмысление места человека в мире, в обществе и резкий переход к другой идентичности под воздействием как внутренних, так и внешних факторов. В годы революций, государственных переворотов может меняться идентичность под воздействием пропаганды: например, некий православный крестьянин с доверием к Царю-батюшке стал большевиком и атеистом в течение 1917 года; либо под воздействием внутренних факторов сменилась идентичность определенного числа граждан в годы Перестройки, что стало следствием разочарования в коммунистических идеях и причиной возвращения к консервативным ценностям. В зависимости от успешности и массовости пропагандистских акций власть предержащих или на власть претендующих может изменяться идентичность человека, гражданина. От идентичности зависит укрепление или ослабление экстрактивных или инклюзивных экономических и политических институтов. Чем более революционен процесс идентификации, тем более шаткое положение принимают устанавливаемые властями институты. Если экстрактивные институты были установлены в короткие сроки, то велик риск для власти и элиты разрушения этих институтов в краткосрочной перспективе, потому что процесс формирования идентичности у большинства индивидуумов имеет революционный характер, а значит, позиции властей вкупе с функционированием институтов могут пошатнуться при первом же их неудачном действий, что приведет к неутешительным для властей и элиты результату. Однако на многое влияют армия и идентичность каждого солдата, но об этом речь пойдет дальше. Что касается инклюзивных институтов, то они тоже не всегда сразу находят поддержку народных масс и, тем более, элит. Тотальное переустройство общества и смена идентичности революционными темпами вызывают опасения у более консервативно настроенных людей. В девяностые годы в России, после распада СССР многие граждане не были рады столь резкой перемене курса дальнейшего развития страны, отказу от экстрактивных институтов, переходу к капитализму с высокой долей частного сектора и даже демократизации общества. В целом, общество в любой стране можно разделить условно на три составляющих: консервативно настроенные (считают, что менять ничего не надо), прогрессивисты (менять нужно многое и, в большинстве случаев, с опорой на опыт других стран), реакционная часть общества (готова на радикальные шаги). Как правило, во времена, свободные от потрясений, консерваторов больше. В периоды нестабильности переход к новым институтам или сохранение старых во многом зависят от революционности идентификации консерваторов: разочаруются ли они в действующей ситуации окончательно и пойдут вопреки своим ценностям или будут ратовать за сохранение существующих институтов[7 - Народ может выступать за сохранение и укрепление экстрактивных институтов, так как не во всех случаях при их существовании обогащается лишь элита, как показали в своей книге Аджемоглу и Робинсон, экстрактивные институты способны обеспечивать повышение уровня жизни народа, экономическое развитие и т.д., но эти рост и прогресс имеют определенные пределы.]. Итак, революционность идентификации индивидуумов закладывает предпосылки для радикальной или постепенной смены политического устройства общества, экономического уклада и, соответственно, изменения характера институтов[8 - Однако не каждая революция впоследствии приводит к институциональным переменам.]: перехода от инклюзивных к экстрактивным или наоборот.

Противоположную ситуацию мы видим при наличии у подавляющего большинства граждан «стержня» – совокупности ценностей, взглядов, идей традиций, не меняющихся в течение долгого времени. Здесь есть переплетения с культурным детерминизмом, однако к культуре добавляется еще и гражданская составляющая: отношение народа к власти с установившимися институтами. Не дает рухнуть системе с теми или иными институтами этот твердый, непоколебимый стержень в менталитете людей, постоянно подпитывающий почву, на которой исторически растут и укрепляются экстрактивные или инклюзивные институты.

Революционная идентификация с вытекающими последствиями, переосмысление общественного устройства и места конкретного человека в нем может настигнуть практически любого человека, даже позиционирующего себя в качестве аполитичного гражданина (на самом деле, трудно сказать существуют ли абсолютно аполитичные люди, ведь даже не участвуя в выборах, человек принимает участие в политической жизни общества, не отдав голос кандидату, за которого мог бы проголосовать, тем самым, другой кандидат опережает конкурента за счет не полученных последним голосов аполитичной части общества. В современном мире, «глобальной деревне», где информация распространяется с высокой скоростью от политиков и от политики невозможно изолироваться, для этого нужно быть отшельниками и не иметь доступа к Интернету, телевидению и т.д.). Чем большему количеству граждан свойственны революционная идентификация, формирование новой идентичности, тем массивнее будет толпа, скажем, «других» людей, «новых» людей. В толпе уже возможны два варианта дальнейшего развития событий. Если социально-государственной доктриной будет коллективизм, то есть форма организации общественной жизни, при которой каждый член общества на первое место ставит государство (общество) и его интересы, то появится прочный фундамент для формирования экстрактивных институтов, которые создают условия для труда людей во благо всего государства. Пример: толпа – это сторонники большевиков в 1917-м году; после грамотных действий революционеров, пропагандистских акций и, самое главное, после осознания этой толпой всего кома проблем, накопленных в царский период (рабочий, аграрный, национальный, военный, продовольственный вопросы) идентичность толпы революционно поменялась, теперь их связывали вера в коммунизм, большевистские лозунги и т.д., налицо вера в коллективистские идеи и ценности.

Индивидуализм как способ организации общественной жизни означает не совокупность индивидов, действующих, может, и коллективно, но объединение в коллектив продиктовано необходимостью разделения труда, обязанностей и т.д. с целью максимизировать усилия в достижении прибыли. Если мы говорим об экономике, такое вынужденное объединение в коллектив не является коллективизмом, так как личные интересы и выгоды все равно ставятся во главу угла. При коллективизме все усилия индивидов направлены во благо государства, общества. При индивидуализме коллектив – это механизм из индивидов, который, с одной стороны, возникает на добровольной основе, но, с другой стороны, вызван объективными причинами, является вынужденной мерой. Вынужден коллектив, так как коллективный способ организации упрощает работу, каждый элемент механизма ускоряет весь процесс деятельности, а добровольный характер он несет, потому что за участниками сохраняется право свободного входа в коллектив и выхода из него. Иная ситуация складывается при коллективизме. Тут коллектив – это механизм из индивидов, но при этом индивидуальность, личность отходят на второй план, первичным является коллектив, деятельность которого направлена на обогащение всего общества и государства. Если коллективизм навязывается сверху со стороны государства, то нельзя говорить о добровольном характере вход-выхода в коллектив и из него. Соответственно, при индивидуализме намного вероятнее установление инклюзивных институтов, при коллективизме, напротив, экстрактивных. Конечно, нужно учитывать, что коллективизм установлен в государстве, так как, например, в анархо-коллективизме Бакунина коллективизм есть форма организации общественной жизни, но при этом нет ни государства, ни, как следствие, экстрактивных институтов.

В СССР во время культурной революции была разработана концепция «нового человека», для которого общественные интересы выше и важнее частных, что, естественно, исходило из логики устанавливаемых советской властью экстрактивных институтов[9 - Экстрактивные институты СССР отличались от типичных экстрактивных институтов тем, что создавались и укреплялись они вовсе не для обогащения элиты. Но по другим критериям институты СССР были экстрактивны. Подробнее об экстрактивных институтах СССР см.: Дарон Аджемоглу, Джеи?мс А. Робинсон. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты: АСТ; Москва; 2015. ISBN 978-5-17-092736-4. С. 276-294.]. И чем больше людей принимало такую концепцию, тем сильнее становились экстрактивные институты (однако об успехе концепции говорить трудно).

Коллективизм чаще не приводит к обогащению общества, если рассматривать экстрактивные институты согласно новой институциональной теории Аджемоглу и Робинсона, а является предпосылкой формирования политической и экономической элит и их обогащения, что, в свою очередь, есть наряду с централизацией государства основа экстрактивных институтов, так коллективизм – это инструмент обогащения государства, а не народа, т. е. в большинстве случаев государства как синтеза власти с элитой или их слияния в единый организм. Индивидуализм, наоборот, является ключом к инклюзивным институтам, так как при индивидуализме личная инициатива не подавляется государственной идеологией, разрушаются препятствия, не допускающие введение новых технологий и изобретений, начинается процесс «созидательного разрушения». Так в Англии в период Славной революции предприниматели-индивидуалисты смогли сплотиться в сильную коалицию, что в итоге привело к смене абсолютной монархии на конституционную и переменам в характере английских институтов. Антипримерами могут послужить ситуации в большинстве колоний: в них личная инициатива не поощрялась, так как колонизаторы были заинтересованы в сохранении существующего положения дел, обеспечивающего высокую прибыль (описываемая Робинсоном и Аджемоглу энкомьенда в испанских колониях соответствует этому описанию). При нацизме также была сформирована политическая и экономическая элита, не допускавшая индивидуалистских тенденций в деятельности людей, не входящих в нее. Схожая обстановка царила и в фашистской Италии. Известен лозунг Муссолини: «Все в рамках государства, ничего вне государства, ничего против государства», который отражает господство государственных над частными интересами индивидуумов.

Возвращаемся к революционной идентификации. Идентичность человека, изменившаяся под влиянием внутренних (психологических факторов; например, такой пример сложного поиска идентичности можно найти в литературе – главному герою «Тихого Дона» Шолохова Григорию Мелехову свойственна революционно сформировывающаяся идентичность, которая ввиду своей «шаткости», революционного характера формирования, пропаже «стержня» не раз меняется) и внешних факторов (собственно говоря, триггером для утраты Григорием Мелехова старой идентичности и формирования революционной стали происходящие события: ПМВ, революция, гражданская война; поиски Григорием своего места в меняющемся мире не были начаты сами по себе, а были спровоцированы войной и революцией), может закладывать в его менталитете либо государственные, национальные, классовые ценности, либо личные свободы как высшую ценность. Соответственно, первое создает идеальные условия для роста коллективизма, второе – индивидуализма. В свою очередь, коллективизм есть опора экстрактивных институтов, индивидуализм – инклюзивных. Но идентичность, сформированная революционно, а не эволюционно, может также резко и измениться, в совершенно другую сторону могут качнуться ценности человека. Причина такого скачка заключается в том, что люди с революционной идентичностью предоставляют властям определенный кредит доверия и ждут от них выполнения обещаний на пути к идее, в которую они верят. Если власти не выполняют обещания хоть в какой-то степени, то народ, естественно, станет более недоверчив, «нестабилен» в политическом плане, недоволен. Наступит реакция (например, в годы гражданской войны, через четыре года после Октябрьской революции произошел Кронштадтский мятеж против диктатуры большевизма и как реакция на установленные меры «военного коммунизма», причем участниками мятежа были матросы, которые всегда были участниками революционных событий и на которых в разные годы возлагались надежды революционеров). И, наоборот, если власти смогли провести напрашивавшиеся изменения в первое время после своего прихода, то им намного проще контролировать ситуацию в дальнейшем, укреплять институты, которые установлены ими: экстрактивные или инклюзивные. Оправдав доверие в настоящем, власть гарантирует себе стабильность на ближайшее будущее. Тоталитарные режимы до своего краха сохранялись во многом благодаря тому, что давали скорое решение проблем. Например, нацисты решили проблему безработицы в короткие сроки: большинство безработных было направлено в армию или на военно-промышленные предприятия, так как страна готовилась к войне.

Вера в идею свойственна практически любому политическому союзу[10 - Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. – М.: Прогресс, 1990. —808 с.– (Социологич. мысль Запада). С. 691-692.]. В свою очередь, вера в идею порождает доверие народа к власти, реализующей на практике эту идею, что способствует установлению «сильных» институтов.

Идентичность этническая со всеми ее культурными установками в данной работе отделена от идентичности гражданской. Гражданская идентичность в данной теории[11 - Приверженность институциональным нормам есть лишь одно из проявлений гражданской идентичности. Подробнее о гражданской идентичности будет написано далее. В настоящей работе гражданская идентичность, которая является весьма расплывчатым социопсихологическим понятием, обособлена от национальной, этнической, политической и государственной идентичностей, хотя и имеет с ними «точки соприкосновения» (особенно с политическим типом идентичности).] включает в себя приверженность институциональным нормам (нормы, которые создаются институтами – как показано ранее: при инклюзивных институтах – господство индивидуализма и связанных с ним ценностей и норм, при экстрактивных – коллективизма и т.д.). Приверженность этим нормам гарантируется верой народных масс и властей в идею, на осуществление которой направлена деятельность этих институтов, доверием народа к властям, которое есть производное воплощения идеи в жизнь. Соответственно, установление этих норм и отношений формирует «стержень» гражданской идентичности, политико-экономические взгляды (систему взглядов) гражданина той или иной страны, а этот «стержень» превращает институты (либо инклюзивные, либо экстрактивные) в «сильные», устойчивые институты.

Отсутствие же стержня создает возможности для отказа человека идентифицировать себя граждански как образцового сторонника политики государства и его институтов, действий властей. Высоки шансы, что человеку будет свойственна революционно сформировавшаяся идентичность как ответная реакция на политические, социально-экономические (но отчасти исключаем культурные, далее будет объяснена причина обособления культуры) процессов, происходящих в стране. Далее революционная идентификация уже либо не позволит человеку верить в идею, воплощаемую или лишь на словах воплощаемую властями в жизнь, либо подорвет его доверие к властям без потери веры в идею, либо, если последние два фактора дополняют друг друга, заставит разочароваться и во власти, и в идее вне зависимости от того, какая власть ее реализует. Итак, чем больше людей с революционно возникшей идентичностью, тем в более шатком положении оказываются власти, элита и институты, установленные в том или ином государстве: институты становится «слабыми». Однако слабыми институты могут быть без каких-либо последствий для своего существования, так как в такой ситуации многое зависит от армии и силового аппарата и гражданской идентичности ее членов: от командования до простых солдат и правоохранителей. Успех любой революции, а вместе с ней и возможной замены институтов, вернее, изменения их характера зависят, как правило, от того, на чьей стороне армия: революционеров, народа или властей. Вариантов идентичности сотрудников силовых структур и служащих армии немного: либо они идентифицируют себя как исключительно блюстители закона и правопорядка, хранители национальной безопасности, либо как, в первую очередь, сторонников существующего режима, властей, либо, как это часто бывает в периоды революций, они могут идентифицировать себя как часть недовольного народа вне зависимости от предписаний закона и приказов власти. В первом и во втором случаях у народа мало шансов на государственный переворот с сопутствующими переменами в характере институтов, так как несмотря на слабость и неустойчивость установленных институтов свернуть их вопреки букве закона, которую защищают армия и силовой аппарат совместно с правителями и элитой, в разы сложнее, чем в третьем случае. В колониях местное население, разумеется, противилось предпринимаемым мерам колонизаторов, которые исходили из логики установленных институтов, однако мятежи и восстания либо не происходили из-за угрозы применения колонизаторами военной силы, либо чаще всего в скором времени завершались неудачно. Совершенно иначе развивались события во время Февральской и Октябрьской революций в России, когда значительная часть армии приняла сторону революционеров. Итак, армия может быть или барьером, или «катализатором» смены характера институтов. Идентичность армии и силовых структур, однако, меняется в зависимости от того находятся ли они при исполнении (приказов и т.п.) или же в данный момент отождествляют себя с народом – социальные роли солдат играет разные, как и любой человек. Кроме того, армия хоть и строго дисциплинированный механизм применения силы и установления порядка, но в ней также бывают противоречия. Чем меньше раскол в армии, тем более цельна армейская идентичность. Нельзя говорить о цельной армейской идентичности в русской армии во время Первой Мировой войны, когда учащались случаи дезертирства и т.п. При некритичном расколе на первый план выходит принцип большинства, а у меньшинства не остается выхода, кроме подчинения.

Следующим принципом, требующим рассмотрения, является закон, вернее, отношение к закону всех агентов государства: власти (элиты), народа, армии. Про армию и силовые структуры было написано выше, остается разобраться с властью и народными массами. Возможны четыре варианта отношения к законодательству той или иной страны:

–обоюдное пренебрежение законами и со стороны народа, и со стороны властей – правовой нигилизм. Выражаться он может в разных формах, но наиболее часто встречающееся проявление правового нигилизма является коррупция. Коррупционная деятельность властей и элит способствует все большему их слиянию, а значит, все большей оторванности от народа и дальнейшему укреплению экстрактивных институтов. Естественно, в ответ на такое неуважение к праву со стороны властей народ реагирует аналогичным правовым нигилизмом. Но уже «народный» правовой нигилизм может быть разного характера: люди или также нарушают правопорядок в угоду собственным мелким интересам, тем самым, вторя властям и лишь усиливая экстрактивные институты, или устраивают государственные перевороты со всеми (возможными) вытекающими преступлениями в качестве реакции на несоблюдение властями действующего законодательства. Чем выше вероятность второго варианта, тем слабее установленные в государстве экстрактивные институты, и, чтобы не допустить этого, власти повышают уровень контроля за частной и общественной жизнью. Подобный усиленный контроль в большинстве случаев способствует укреплению экстрактивных институтов;

–пренебрежение законами со стороны властей. Этот вариант есть ключевая составляющая предыдущего. Как правило, народные массы пренебрегают законами, если власти подают пример, то есть одностороннее игнорирование властями юридических норм государства возможно лишь при их опоре на силовые структуры, которые не оставляют народу иного выбора, кроме как смириться с положением вещей. Разумеется, смирение едва будет продолжаться долго, рано или поздно наступит реакция народа на беззаконие властей. Однако, как бы ни было, положение вещей, при котором власти не особенно следуют законам своей же страны, укрепляет экстрактивные институты, так как о равенстве прав и возможностей в таком обществе не может быть и речи;

–(одностороннее) пренебрежение законами народом. Этот случай может рассматриваться как недовольство народа, в том числе, действующим законодательством из-за экстрактивности институтов. Закрепление на юридическом уровне принципов и норм, которые являются благоприятной почвой для экстрактивных институтов, есть основа «силы» этих институтов при пассивно-нейтральном или положительном отношении народа к ним, но при росте недовольства народа устойчивость этих институтов вызовет сомнения. Конечно, пренебрежение народом закона может иметь место и при инклюзивных институтах, а ответ властей на это будет вытекать из идентичности самих властей (подробнее об идентичности власти далее): они могут и «закрутить гайки», сделав шаткими, слабыми существующие инклюзивные институты, а могут способствовать мирному урегулированию конфликтов, усиливая существующие инклюзивные институты;

–верховенство закона, близкое к правовому идеализму, следование закону и властями, и народом. Данный тип отношения к закону есть надежная опора частной собственности, равенства прав, а значит, и возможностей, то есть залог сильных инклюзивных институтов. Верховенство закона можно считать частью идентичности граждан США, чья страна имеет исторически сильные инклюзивные институты. Напротив, трудно говорить о верховенстве права в странах с экстрактивными институтами, так как в них власти и элита соединены в один организм, который эксплуатирует народ чаще всего в своих интересах и плодит социальные диспропорции («блат»), а при социальных диспропорциях не может быть равенства перед законом и, следовательно, его верховенства.

Итак, верховенство закона – это фундамент, как мы видим, для сильных инклюзивных институтов, в то время как пренебрежение законом со стороны властей (за редким исключением) является усилением для экстрактивных институтов (во всяком случае, до момента, когда народные массы начнут протестовать против произвола власти или против экстрактивности институтов: экономических, политических или и тех и других). Надлежит обратить внимание читателя на то, что в книге под властью и народом подразумевается большинство людей, относящихся к этим агентам. Безусловно, не весь народ рассматривает право и законодательство своей страны исключительно как благо или как зло, и не все власть имущие люди в государствах с экстрактивными институтами являются нигилистами в вопросах законодательства. Отношение может быть разным, но для формирования серьезного противовеса народа власти или власти закону необходима поддержка большинства (а в случае с властью – поддержка большинства наиболее влиятельных и авторитетных политиков). В данной теории гражданского детерминизма принципу большинства отведена, как бы тавтологически это ни звучало, большая роль, и во многих случаях слово «большинство» замалчивается, используется лишь слова «народ», «власть» и «армия», хотя и подразумевается не весь народ, не вся власть и не вся армия, а бОльшая их часть (однако принцип большинства не всегда уместен в контексте власти, так как здесь может иметь место «культ личности», один человек может решать многое самостоятельно, тем не менее, он все же нуждается в опоре из большинства членов политической и экономической элиты, поэтому лучше держать в уме принцип большинства и в таких случаях).

Следующим важным моментом, достойным внимание при выявлении причин глобального неравенства, является культура. Теория культурного детерминизма не принимается Аджемоглу и Робинсоном в книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты», в качестве одного из примеров авторы берут Ногалес[12 - Город расположен в Мексике и соседствует с американским Ногалесом (США).]: культура жителей мексиканского Ногалеса схожа с культурными установками американского Ногалеса, однако экономически мексиканский город сильно отстает от американского соседа. Безусловно, роль культуры всегда играла, играет и будет играть огромную роль в жизни социума, однако ее влияние на экономику я бы свел к следующем тезисам:

1) культура (а чаще всего ее религиозная составляющая) может быть импульсом в кратко- или (реже) среднесрочной перспективе и изменить отношение религиозных людей к мирской жизни, профессиональной деятельности и т.д., как это произошло в протестантских странах, ставших таковыми благодаря Реформации. Но этот импульс сходит на нет через несколько поколений, т.е. люди не действуют в профессиональной и экономической деятельности согласно религиозным установкам, а действуют согласно опыту, реалиям мира, принятым нормам (которые могут иметь религиозное происхождение, однако они претерпевают трансформации, подстраиваются под поставленные экономические цели). Вот что пишет в завершении работы «Протестантская этика и дух капитализма» Макс Вебер: «По мере того, как аскеза начала преобразовывать мир, оказывая на него все большее воздействие, внешние мирские блага все сильнее подчиняли себе людей и завоевали наконец такую власть, которой не знала вся предшествующая история человечества. В настоящее время дух аскезы – кто знает, навсегда ли? – ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подобной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе»[13 - Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма; [перевод с немецкого М. Левиной]. – М.: Издательство АСТ, 2021. ISBN 978-5-17-133943-2. С. 219.]. Культура с ослаблением этого импульса все сильнее отрывается от экономики. Запрещенное в исламе и христианстве и частично разрешенное в иудаизме («…с иноземца взыскивай, а что будет твоё у брата твоего, прости» (Втор. 15:3)) ростовщичество сейчас практикуется представителями не только иудаизма, но и остальных мировых религий.

2) Высокий уровень экономического развития свойственен не только протестантским странам (и немногим из протестантских стран он свойственен, так как, к примеру, в Гане 60 % протестантов, но страна слабо развита в экономическом плане), а если взять в качестве примера Китай, то, согласно Хантингтону[14 - Хантингтон С. Столкновение цивилизаций М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. ISBN 5-17-007923-0. С. 155-156.], конфуцианство сначала считалось причиной экономической отсталости Китая, тем не менее, уже меньше чем через 200 лет конфуцианство с его трудовой этикой, дисциплиной и т.п. уже называют, напротив, одной из причин успеха Китая. Более того, религиозные и другие культурные установки могут трактоваться в разных случаях по-разному, а иногда и вовсе быть подстроены под процессы модернизации, происходящие в стране.

3) Наконец, два гражданина одной страны могут быть приверженцами одной культуры, однако быть при этом разными гражданами, разными людьми. Один законопослушен, исправно платит налоги, положительно относится к действующей власти, не хочет перемен в социально-экономической модели государства. Другой уклоняется от налогов, оппозиционен, жаждет перемен. Следовательно, можно говорить об еще одном виде идентичности, помимо культурной, этнической, национальной, профессиональной, политической, – гражданской идентичности[15 - См. сноску 11.]. Под этим видом идентичности я подразумеваю отношение человека к сложившейся в его стране системе власти с ее законами, институтами и людьми, занятыми в этой системе. В этой системе человек может идентифицировать себя как сторонника системы, который прикладывает усилия для ее укрепления и возможного развития, или же человек может себя идентифицировать как противника данной системы, как инородный элемент, подчиняющийся требованиям системы, насильно втиснутый в эту систему и зачастую пытающийся высвободиться из ее оков: эмигрировать, постараться смягчить порожденные системой тяготы для себя, возможно, даже пытаться как-то дестабилизировать систему. Соответственно, чем больше людей идентифицируют себя как сторонников системы, тем сильнее действующие в ней институты, и, наоборот, чем больше людей ощущают себя инородными элементами и идентифицируют себя как противников системы, тем более слабы, шатки институты государства. При этом и сторонники, и противники, и «неопределившиеся» (нейтрально относящиеся к системе люди) могут быть приверженцами одной культуры. В США примерно поровну распределены предпочтения граждан между партией демократов и партией республиканцев, что показали прошедшие выборы, и никакого громадного культурного различия между избирателями одной и другой партий нет. И среди сторонников демократов, и среди сторонников республиканцев большинство протестанты, американцы с едиными культурными установками. В данном случае разнится политическая идентичность граждан. Описанная в этом параграфе гражданская идентичность шире политической, хотя природа их, в целом, схожа. Различие заключается в том, что политическая идентичность охватывает идеологию или партию с идеологией (которая находится у власти или борется за нее) в то время, как гражданская идентичность отражает отношение к системе власти как к целостному механизму с ее нормами, ценностями, институтами, законами, а отношение к конкретно партии, руководящей этой системой, не то, чтобы обособленно, но есть лишь часть гражданской идентичности. Важно указать, что в систему власти я включаю конкретных политиков и других людей, занятых в этой системе, так как у людей при одной и той же системе может складываться разное отношение к ключевым фигурам, находящимся на вершине власти: либо неприязнь из-за ряда субъективных и объективных факторов, либо нейтрально-положительное отношение, либо едва ли не их обожествление, создание культа личности.

Помимо гражданской деятельности народных масс необходимо рассмотреть гражданскую и профессиональную идентичности самих властей. Сейчас к власти мы отнесем лишь высокопоставленных чиновников и, собственно, лидеров государств – политическую элиту (помним, что обычно при экстрактивных институтах экономическая элита – крупные предприниматели – сливаются воедино с политическими верхами). Во многом идентичность власти определяется уже сформированными институтами: если институты имеют высокий характер инклюзивности, то, вероятно, что власти, боящиеся своего ухода в условиях сменяемости, будут идентифицировать себя, в первую очередь, как «слуг народа»[16 - Словосочетание имеет свое происхождение в античности, оно было использовано Исократом в труде «Ареопагитик». См.: Исаева В.И. Античная Греция в зеркале риторики: Исократ. – М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература». 1994. ISBN 5-02-017391-6. С. 207.], не имеющих широкого пространства для маневра, превышения своих полномочий, «распила» государственного бюджета и пр. Следовательно, от устойчивости инклюзивных институтов зависят профессиональные качества политиков, руководящих государством. В итоге, исторически прочные инклюзивные институты не позволяют властям действовать в своих интересах, требуют результатов и соответствующих этико-профессиональных качеств – все это укореняется в менталитете граждан, и инклюзивные институты сохраняют и приумножают свою силу. В истории известны случаи, когда население отказывалось от инклюзивных институтов в угоду экстрактивным, так как властям не хватило политической грамотности (речь об этом пойдет дальше), а новые власти смогли предложить скорые решения некоторых проблем и воплотить отчасти свои идеи в реальность (как уже говорилось выше, скорое решение проблем обеспечивало устойчивость определенных тоталитарных режимов). Переход от экстрактивных к инклюзивным институтам, конечно, также возможен, что подтверждают масса исторических примеров (любое государство с инклюзивными институтами проходило через стадию, когда в нем функционировали экстрактивные институты) и установление либеральной демократии в ряде развивающихся стран в конце XX – начале XXI вв. (в большинстве таких государств институты инклюзивны, но «слабы», так как демократические традиции обществу, где экстрактивные институты существовали на протяжении всей истории, чужды и непривычны). Идентичность властей при переходе от экстрактивных институтов к инклюзивным меняется так или иначе в разных случаях:

– если к переходу располагают реалии (политические, экономические, социальные), то политики доказывают, что живут не (или не только) «за счет политики», а «для (ради) политики» как профессии и призвания, о чем писал Вебер[17 - Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. – М.: Прогресс, 1990. —808 с.– (Социологич. мысль Запада). С. 652-653.]. Политики показывают, что идентифицируют себя как слуг народа. Следовательно, устанавливаемые ими институты прочны, ведь народ оказывает, в свою очередь, доверие, учитывает стремление власти к реформам в сложившихся обстоятельствах (кредит доверия обычно у власти во время реформ есть, и оказан он теми классами, слоями общества, которым эти реформы «на руку», однако недовольство может быть вызвано у других социальных групп, которым изменения принесут убытки или нанесут какой-либо еще вред. Именно из-за недовольства консервативно настроенной части элиты в ряде европейских стран откладывались или прерывались аграрные и иные реформы, в том числе реформы Просвещенного абсолютизма). Тем не менее, кредит доверия может быть и исчерпан, когда попытки реформ предпринимаются слишком часто, сами реформы не приносят ожидаемых результатов или же реформы лишь обещаются властями, а до реальных действий дело не доходит;

– если переходу и смене политического режима способствует отказ власти от первоначальной идеологии, при этом факторы отказа от нее не столько объективны, сколько субъективны (давление на лидера другими влиятельными политиками, их возможное желание предотвратить какие-либо колебания в будущем путем перехода к более привлекательной идеологии с соответствующими, подходящими ей институтами), то идентичность власти, как и народа, сменится скорее революционно, нежели эволюционно, что способствует становлению слабых институтов, хотя политики, вероятно, будут идентифицировать себя как слуг народа.

Все это касается инклюзивных институтов, теперь нужно рассмотреть идентичность власти в условиях экстрактивных институтов. Власти могут иметь идентичность слуг народа и при экстрактивных институтах, если последние являются наиболее приемлемым вариантом развития государства, однако, как выяснили Аджемоглу и Робинсон и как показывает история, экстрактивные (в данном случае, экономические) институты не могут обеспечить долговременного развития экономики, и рано или поздно они будут больше обслуживать интересы властей и элиты. Когда экстрактивные институты обслуживают элиту, а эксплуатируемыми остаются народ и государственные ресурсы, идентичность власти совершенно иная, нежели идентичность слуг народа, она определяет характер действий властей и элиты, которые направлены на личное внушительное обогащение, сохранение власти и ресурсов в своих руках, в общем, на создание условий для жизни исключительно за счет политики, а не ради политики и, тем более, не ради народа. Назовем такую идентичность идентичностью «эксплуататоров». Если этих эксплуататоров поддерживает еще и силовой аппарат с армией, идентифицирующий себя как защитника режима, то экстрактивные института сильны в подобном государстве. Сильными экстрактивные институты будут и в случае, если здесь и сейчас они обеспечивают экономический рост и приемлемый уровень жизни большей части населения. Слабыми экстрактивные институты становятся обычно в трех случаях:

1) если власти и элита с идентичностью эксплуататоров теряют поддержку в виде армии и силовых структур вдобавок к снижению популярности и потере авторитета в глазах народа;