В час ворон

После обеда мы пустились в обратный путь, и Адэйр пересказывала мне последние серии «Придурков из Хаззарда», которые я пропустила, потому что у нас не было телика, когда я шипением заставила ее замолчать.

– Слушай, – сказала я, показывая на канаву.

Мне показалось, что я слышала стон, но остановило меня другое. Это был звук, скрывавшийся под стоном, который могла уловить только я.

Песня души.

Этот звук щебетал и растягивался, будто кто-то зевал.

Звук, который могло издавать только раненое животное.

Канава наглухо заросла сорняками. Мне грозило быть сожранной клещами или покрыться волдырями от ядовитого дуба. Или и то и другое. Но мне было плевать, как и Адэйр.

Он был крупным псом с шерстью цвета никелевой монетки. Задняя лапа была определенно сломана. Одно плечо он ободрал об асфальт. С челюстью тоже что-то было не так.

– Помоги ему, Уэзерли. – Я впервые услышала в голосе Адэйр страх.

Я села на колени рядом и подняла ладони над его телом. Мерцание его души слабело.

Слезы лились по моим щекам так сильно, что зрение помутилось.

– Все будет в порядке, – сказала Адэйр. Я не была уверена, обращается она ко мне или к собаке, Блу – так было написано на его медальоне.

Я глубоко вдохнула, чтобы привести себя в чувство, а затем наклонилась ближе к нему и осторожно взяла его лапу в свою ладонь.

Я погладила тыльной стороной пальца грубую подушечку его лапы. Мягкое прикосновение, дающее смерти знать, что я тут. Затем я прижалась еще ближе и прошептала в его лапу тайные стихи – так тихо, чтобы слышала только смерть. Слова, которым научил меня дедуля, – смерть игнорировать их не может.

Воздух похолодел – смерть готовилась явиться. Душа Блу окрепла, выскальзывая из хватки смерти, давая мне знак. Я стала напевать собственную песню – безымянный гимн, который поют у могилы, вот только он играл в моей голове, сколько себя помню. Он приглашал душу собаки присоединиться к моей, станцевать у меня на ладони.

Я раскрыла руки, готовясь соединить наши души, чтобы оттолкнуть смерть.

Раздался пронзительный гудок пикапа, заставляя меня подпрыгнуть, а Блу дернуться. Бубба Дунн на своем старом «шеви» с визгом затормозил на обочине возле нас.

– Давай, Уэзерли. Мне велели тебя привезти побыстрее! – крикнул он из окна пассажирского сиденья. Его старший сын выпрыгнул из салона и кивком велел мне забираться внутрь.

Но я не хотела ехать. Я хотела спасти Блу.

– Ты меня слышала, девочка! – рявкнул Бубба. – Оставь несчастное животное в покое и лезь в машину!

Его сын вздернул меня за локоть и затолкал в пикап, будто я была капризным ребенком, с которым нельзя было справиться уговорами.

Я слышала, как позади Адэйр, выругавшись, спешно запрыгнула в кузов, прежде чем мы тронулись.

– Сработало? – крикнула я ей через заднее стекло. Она сидела в кузове на коленях, вытянув шею и выглядывая, не пошевелилась ли собака.

Когда мы отъехали слишком далеко, чтобы можно было что-то рассмотреть, она развернулась и пожала плечами, а затем опустилась в кузов. На душе у нее было так же тяжело, как и у меня, а слезы были готовы заструиться по щекам.

Грудь сжалась, когда легкие загорелись страшным огнем. Я кашлянула, потом еще раз. Я быстро схватила с пола грязную тряпку для смазки и отхаркнула небольшой комок черной слизи. Масло пожирателя грехов. Немного, но мне хотелось надеяться, что я спасла Блу.

Когда мы добрались до дома, на подъездной дорожке нас встретила бабуля. Рассерженная и с нахмуренным лицом, она резко развернулась, увидев, как мы приближаемся, и пошла к дому, отмахиваясь от Могильного Праха.

Не нужно было спрашивать, что случилось. Я знала. Кто-то умирал и нуждался во мне. Судя по виду, кто бы это ни был, бабуля не одобряла.

Я молча забралась в пикап к Могильному Праху, через боковое зеркало следя за Адэйр – она стояла, сложив руки на груди и нахмурившись от злости.

Могильный Прах, в желтой клетчатой рубашке и штанах цвета хаки для работы в саду, с нахмуренными бровями вел машину, будто это было его единственной миссией. Он не сказал ни слова. Как всегда, невозмутим как скала.

– Если это миссис Коберн, я ничего делать не буду, – сказала я ему после длительного молчания. – Эта старая карга однажды плюнула в меня и назвала дьявольским отродьем. – Конечно, причиной тому было то, что мы с Адэйр закидали яйцами и туалетной бумагой ее дом, но это только потому, что она настучала проповеднику, как мы курили за церковным сараем.

Когда мы приблизились к центру, вместо того чтобы ехать в пригород, к церковным, Могильный Прах повернул на север, в горы.

– Зачем нам туда? – В груди закрался страх. Мы жили на границе Аппалачей, не в чаще. Не горцы, но и не жители равнин.

А на север нам было нельзя.

Ну, Агнес Уайлдер нельзя.

Дедуля никогда не рассказывал, что такого натворила бабуля, раз ее выгнали из гор, выпнули прямо с вершины и пожелали хорошей дороги.

Мы ехали на самый верх горы, где дороги узились и петляли. Сосны тянулись к небу и теснились друг к другу. Дома, редкие и ветхие, выглядели так, будто готовы съехать к подножию горы при первой возможности.

Узкая грунтовка привела к маленькому квадратному домику. Старый дом, обложенный выцветшим серым сайдингом и милейшими бледно-розовыми ставнями. Во дворе росло бутылочное дерево размером с Могильного Праха. Оно склонялось набок под весом стеклянных бутылок всех оттенков синего, привязанных к ветвям для поимки духов, пытавшихся пробраться внутрь.

Ширококостная пожилая женщина в домашнем платье в цветочек вышла на крыльцо встретить нас. От одного только взгляда на нее мне показалось, что она должна пахнуть домашней едой и Иисусом.

Лоб у нее был сморщен от переживаний, но при виде нас ее плечи опустились от облегчения. Я понятия не имела, кто она, но по уверенному шагу Могильного Праха и тому, как осторожно он взял ее руки в свои, было ясно, что она ему близка. Я не встречала его друзей, не знала даже, что они существуют. Но его тяжелое бормотание успокоило ее так, как могут только люди с давними отношениями.

Я почувствовала смерть до того еще, как ступила на крыльцо. Застоявшийся запах. Как гнилая вода в остове пня, где развелись комариные личинки.

– Ты уверен? – спросила она Могильного Праха, осмотрев меня сверху вниз. – Она кажется ужасно юной.

Он кивнул.

– У нее это от Августуса, – сообщил он ей. Дедулино имя, хоть замаранное браком с бабушкой, оказалось пропуском в дом.

– Она похожа на мать, – сказала она, изучая мое лицо. – Клеодора, – представилась она, открывая мне расшатанную дверь-ширму. – Но ты можешь звать меня мисс Дора.

Внутри было чисто до скрипа и пахло средством для мытья пола и свежим печеньем. Каждый уголок комнаты был заставлен шкафами-витринами, набитыми всевозможными религиозными статуэтками: ангелами и крестами, миниатюрными церквями, младенцами Иисусами и распятиями. Шкафы стояли вдоль стен комнаты и коридора.

Я тяжело сглотнула, чувствуя, будто моя нечестивость торчит, как непослушная прядь.

– Это мой внук Лаки. – Она отошла в сторону, чтобы мне был виден несчастный мужчина, лежащий на диване под вязаным пледом. Может, под тридцать. Вокруг запавших глаза были темные круги. Высохшие губы обветрены до безобразия. Его отличала знакомая хрупкость, которую я уже пару раз видела. Рак.

Не уверена, чего именно. Это не было важно.

Смерть подползала к нему, как тень, с каждым днем все ближе подбираясь к телу. Она не собиралась приходить еще несколько недель, но она близилась.

Я подумала сперва, что на входе услышала приглушенный церковный хор по радио. Но тихая гармоничная музыка шла от этого мужчины. Песня его души была прекрасна. Кем бы он ни был, он стоил спасения.