Наложница в Гиве

– Ты раздуваешь его достоинства, Офир! – всплеснула руками Офира, – его богобоязненность сродни исступлению, и замечен в измене однолюб!

– Мне нужны подробности, – строго заметил Атар-Имри.

– Есть изъян в натуре Цадока, – признал Офир, – он непомерно склонен к винопитию, и Дина, которую он любил безмерно, не желала мириться с этой слабостью.

– А еще Дина упрекала Цадока за чрезмерное увлечение молитвами. Бедняжка хотела его внимания к себе, а не к Богу! – добавила Офира.

– Короче, не мирясь и упрекая, Дина лишила Цадока своих ласк и уподобилась блуднице в надежде наказать и образумить. Раненый в самое сердце левит отправил наложницу к ее отцу, – продолжил Офир.

– Сердечная рана твоего праведника быстро затянулась и он утешился с другой! – поспешила возразить Офира.

– Не надо упрощать, Офира! Кому под силу долго сносить одиночество?

– Согласна, Офир! Ни вино, ни молитва не заменяли ему лобзаний!

– Кто эта другая женщина? – спросил Атар-Имри.

– Ее имя Мерав. Она живет неподалеку. Она беззаветно полюбила Цадока…

– Как кошка! – вставила Офира.

– Мерав ненавидит Дину, – продолжил Офир, – и, я уверен, рада будет ее смерти. В последнее время Цадок охладел к Мерав. Он скучал по Дине. Он не мог жить без нее. Возможно, и она раскаялась в легкомыслии. Не в силах противиться воле чувств, он решился вернуть ее. Мерав сходила с ума от ревности, но не вызволить из плена сердце любимого…

– Расскажите о семье Мерав, – потребовал Атар-Имри.

– Она живет с двумя братьями и отцом, – сообщил Офир, – весьма имущее семейство. Владеют большим наделом земли. Весной и летом растят овощи и хлеб. Осенью и зимой вялят мясо. Мужчины охотятся на оленей, свежуют туши, выделывают шкуры. Мерав нарезает, солит, вымачивает и сушит оленину на ветру. Потом ловко продает с прибытком.

– В их казне семейной, поди, уж места нет для серебра! – добавила Офира.

– Их трудолюбие – залог богатства и наглядный образец для многих. Учиться у них, а не завидовать! – заметил Офир.

– Благодарю вас, молодожены, – сказал Атар-Имри на прощание, – вы помогли мне. Я еще наведаюсь в ваше поселение.

5

“Менахем с Наамой и Офир с Офирой, похоже, люди без затей, и нет лукавства в их словах, – размышлял Атар-Имри, – но прежде, чем явлюсь к левиту, разузнаю-ка я побольше о нем самом и о наложнице. Надо навестить отца Дины в Бейт-Лехеме.”

Утром, когда Атар-Имри выезжал из городских ворот Гивы, колеснице преградил путь Бнаяу.

– Почтенный гость наш! – воскликнул старейшина, – гонец из Иевуса привез тебе привет от благоверной твоей супруги. Она просила передать, что сильно скучает и хочет знать, когда ты вернешься. С каким сообщением я должен вернуть гонца?”

– Пусть сообщит, что и мне разлука тяжела, но я занят по горло, и дохнуть некогда, а когда вернусь – не знаю. Эту монету, будь добр, вручи посыльному!”

– Счастливый муж, – пробормотал Бнаяу всед удаляющейся колеснице, – впрочем, моя Анат тоже отменно радует меня!

Открыв незапертую дверь, Атар-Имри решительно вступил в дом несчастного отца Дины. Он прошел на середину комнаты и сообщил хозяину свое имя и намерение, с которым явился. В ответ Эйнав назвал себя и указал вошедшему место, где присесть.

– Я пребываю в трауре, иноплеменник, – тихо произнес Эйнав, – в силах ли твоих найти виновных? А если преуспеешь – не будет толку для меня. Ты вернешь мне дочь, ты чудодей?

– Поверь, Эйнав, я скорблю с тобою вместе. Ты прав, я не творю чудес. Пусть я не в силах отцовскому горю помочь, зато, способствуя миссии моей, ты окажешь услугу народу твоему. А иудеи помнят добро, не так ли? Я жду от тебя правдивых ответов на мои вопросы.

– Спрашивай, Атар-Имри… Хочешь пить с дороги? Вон в углу стоит бочка со свежей водой, зачерпни ковшом, утоли жажду. А потчевать тебя – не настроен мой дух.

– И на этом спасибо. Расскажи мне, Эйнав, о зяте твоем и о супружестве Цадока и Дины.

– Цадок обожал Дину, признаю. И она его любила. Но случился разлад меж ними…

– Почему он изгнал ее и вернул тебе?

– Левит сей, попросту говоря, пьяница, а дочь моя ставила ему на вид. Он же не терпел порицаний, хоть и справедливых, и придумал, как благовидно ее спровадить. Потом раскаялся, потому как не мог жить без нее. Я многое ему прощал – ведь он Дину мою любил.

– Что изобрел твой зять?

– Святоша сей и к бессовестному поступку благоприличную причину подведет. Увидал муху в похлебке и упрекнул Дину, мол, невнимательна ты ко мне. Другой раз выловил из миски муху – ногами затопал в гневе притворном. А уж как заметил в каше волос, то немедленно вернул мне дочь!

– По мнению Цадока волос в еде мерзее мухи?

– Не понимаешь ты, язычник! Наши мудрецы растолковали, что муха может залететь в кушанье за мгновение до того, как оно будет подано мужчине, стало быть, женщина не всегда успеет заметить насекомое, и вина ее умеренна, если не повторяется. Другое дело – волос! Тут уж непочтение к хозяину налицо, и за эту провинность муж вправе изгнать жену. Цадок во всем следует ученому слову.

– Поставим ему это в заслугу. Утонченное рассуждение, однако! А теперь припомни, Эйнав, те дни, когда Цадок гостил у тебя, собираясь увезти Дину.

– Прожил он у меня трое суток. С ним был слуга Ярив. Мы с Диной старались, угощали его самым лучшим. Я просил его побыть еще денек-другой. Но он заторопился. Я-то знаю, почему. Он Дину сильно любил, не терпелось ему с ней уединиться. Ну что ж – дело молодое, законное! Всякому отцу приятно знать о счастье чада своего.

– Ты всё мне сказал, Эйнав?

– Вроде, да. Говорят, бедняжка умерла от мук, а потом Цадок разрезал плоть ее на части. Я верю! Безумный этот пустосвят мог своими руками на бесчестие ее отдать и над телом надругаться, чтоб потрафить чудовищу безгрешия…

– Я в твоей вере не силен, но сдается мне, ты молвишь богопротивное. Но я о другом тебе скажу. Ты обманул меня, Эйнав! Ты утаил, что Дина изменяла Цадоку. Не потому ли он изгнал ее? А ты мне толковал про муху, да про волос!

– Не зря говорят, что сыскарей гложет страсть заглядывать в темные углы. Я рассказывал со слов Дины. А слухам я не верю!

– Слухи небеспричинны. Прощай, Эйнав, я сострадаю твоему горю.

6

“Теперь, потолковавши с тем, с другим и с третьим, я представляю характер левита, – рассуждал Атар-Имри, – и я задаю себе вопрос: мог ли богобоязненный Цадок своей рукой убить женщину? Навряд ли, но для заключения нужны еще сведения. Пора снова ехать на Эфраимову гору и знакомиться с левитом.”

Старейшины попросили Атара-Имри подняться в их апартамент.

– Как подвигается расследование, – спросил Баная, – и что ты думаешь делать дальше, дорогой наш Атар-Имри?

– Я не думаю! – с раздражением ответил Атар-Имри, очень не любивший такого рода вопросы, – и я не знаю, что буду делать дальше! Пока я намереваюсь встретиться с левитом. До свидания.

Атар-Имри вошел в дом Цадока. Перед ним стоял мрачного вида молодой мужчина. Тяжелый взгляд, нечесаная борода, неумытое лицо и небрежная одежда старили левита.

– Проходи, Атар-Имри. Я ждал тебя. Садись. Выпьем для бодрости по кружке вина.

– Я не пью вина, Цадок. Надеюсь, и без твоего любимого напитка нам достанет бодрости обсудить дела.