Кривая дорога

Анчутка не поленился выглянуть из своего укрытия, чтобы посмотреть на меня, как на полную дуру. Убедился, что не шучу, и заключил:

– И не подумаю!

Ну, на нет и суда нет. Я цепко схватила его прямо за мокрый приплюснутый нос. Беспятый так и не понял, откуда в простой деревенской бабе столько силы и ловкости. Испуганный, уменьшившийся до пяди[12 - Пядь – это расстояние между большим и указательным пальцем. Совершенно безобидный такой бесёнок.], он упирался и возмущался, пробовал кусаться, но, кажется, становился тем слабее, чем меньше я его боялась. А не боялась я уже совсем.

Анчутка верещал и рвался. Я победно ухмылялась, чувствуя, как изменяются в челюсти зубы, как требуют крови врага.

Пленник извернулся чудом. Как выскочил из ладони, сама не уразумела. Тут же расправил крылышки и метнулся под самую крышу, попутно скинув мне на голову веник чего-то кривого и вонючего, похожего на полынь.

– Куда тебе, неуклюжая!

Ах, это я неуклюжая?!

Подпрыгнула, цапнула пальцами пустоту, запустила в поганца пустым ведёрком, мало не проломив крышу.

– Не достанешь, не достанешь!

Бесь летал из угла в угол, роняя с балок сухие пучки, засыпая мусором глаза.

А я злилась.

Раз удар: анчутка подобрался со спины.

Два удар: треснул по темечку.

Три: дёрнул за долгую косу, зацепил её концом за гвоздик.

Я взвыла.

Дыши!

– Ты же не хочешь никому навредить? – Серый с такой надеждой заглядывал в глаза, что пришлось подтвердить: не хочу. – Значит, надо себя держать в руках до поры. Обращаться будем в лесу. Вместе. А на людях – дыши.

Наука не давалась. Серого учили быть оборотнем с рождения, мне же и дня на подготовку не дали. Люди… злили. И манили. Нутром знала: волчица хочет охотиться. Ей мало тех жизней, что она забрала, когда впервые стала мной. Когда я стала ею.

Я боялась.

Дыши.

Она сильнее.

Дыши.

Она не слушается.

Дыши!

Она снова и снова побеждала.

Анчутка цеплял, кусал, больно щипал, оставлял синяки и глубокие порезы. Мелькали полуруки-полулапы. Мои? Клацали зубы. Волчьи?

Бесь, почуяв победу, снова начал расти. И росли раны, оставляемые им.

Я не хочу обращаться.

Месяц. Месяц нам пришлось провести в лесах, в зверином обличии, чтобы ослабить волчицу, чтобы я хоть на день стала человеком.

И я до сих пор не уверена, стала ли им.

Научусь ли снова?

Я стараюсь.

Я дышу.

А волчица рычит.

И снова берёт верх.

– Не признааааал!

Беспятый камнем рухнул вниз. Замер, дрожа, боясь поднять сморщенную розовую мордочку.

– Не признал… Маренушкой… Смертушкой… – лепетал он еле слышно.

– Смотри на меня, – приказал чужой холодный голос. Мой?

Бесёнок поднял влажные глазки и чётко произнёс:

– Маренушкой примечена. Смертушкой отмечена. Приказывай – всё исполню.

«Сгинь» вертелось на языке. «Сгинь, пропади, не трогай старушку, не возвращайся в дом».

А потом чужим холодным голосом я произнесла:

– Запомни, кто главный.

Верста 3. Колдобина

Серый сидел в тени раскидистой берёзы, любуясь на рыжеющее к вечеру солнце, и с наслаждением потягивал квасок. Устроился перевести дух неподалёку от дома старой Весеи: притомился за день.

Хорош. Мечтательный, с затуманившимися, мерцающими одной мне видимым золотом глазами, он, кажется, совсем расслабился. Немногие знали: этот худой мужчина с совершенно невинным детским лицом в миг[13 - Нет, это не ошибка. В одной секунде 1888102,236 мигов. Так что, здесь «в миг» пишется раздельно.] подорвётся с земли, напряжёт до предела подтянутое тело и собьёт с ног врага прежде, чем тот успеет помыслить о нападении. И сила в этих нежных руках недюжая: троих свалит сразу, четвёртого – чуть погодя. Я невольно загордилась. Мой ведь.

Мужчина тряхнул лохматой головой (вот постригу, когда-нибудь точно постригу: так и лезут волосы в глиняную кружку да в рот) и улыбнулся. Принесшая напиток фигуристая девка зарделась, продолжая теребить кончик светлой косы. Единственной. Значит, не замужем пока. То-то стреляет глазёнками бесстыжими! Даже у сестрицы Любавы такой копны не было: в кулаке не сразу сожмёшь, вкруг локтя трижды обмотаешь. Я девку запомнила. Волосья-то ей при случае повыдергаю, чтобы чужим мужьям лакомства носить неповадно было. Небось, не я одна в Озёрном краю зуб на красавицу Всемилу точу.

Девица застенчиво хихикнула, отвечая на белозубый оскал Серого. Шутят. Тошно.

Я уже близко подошла и голоса различала: