Человек, по спирали скрученный. Роман

В начале очереди с пригоршней монет стояла старушка и медленно их отсчитывала. Мелочь тихо бряцала, перекатываясь с припухшей ладони на прилавок. Мешки под ее глазами были похожи на высохшие чайные пакетики, а сама она – на Назарову[4 - Назарова Александра Ивановна (1940—2019) – советская и российская актриса театра и кино.], которая умерла пару дней назад. Я тянул шею, думая, что смерть в этом возрасте становится с любым человеком заодно, и бросал взгляды на других.

Передо мной стояла женщина, она то и дело поворачивала голову, должно быть, к своему внуку, снова и снова пытаясь сказать так, чтобы на этот раз он точно замолчал, но мальчик продолжал что-то вопить. У нее был рот, какие я много видел на своей кафедре, неприятный рот. Я с содроганием смотрел на глубокие вертикальные морщины над ее верхней губой – такие для меня всегда отличались особой жеманностью, строгостью и уличали человека в бесчувственности. Мне кажется, люди не должны так часто поджимать губы, иначе это грозит тем, что в один день они не выдержат старушки в очереди, не поделят чего-нибудь с кричащим внуком и, наверное, далеко не впервые выйдут из магазина. Между тем, за его дверьми, я только тогда приметил, стоял твой парень, стоял под козырьком, я видел его со спины. Он, мне показалось, важно опирался на зонт-трость.

Меня вслух насмешило, как ты довольно громко сказала «Какой неугомонный ребенок. Дай ему Бог здоровья» на нашем, barbarianskom, и поспешила перейти на английский, протягивая кассиру восхитительно новенькую купюру, какими снабжены все туристы после валютообменника. Я стоял совсем близко, но не помню, что ты покупала (ты подсказываешь, что персики в сиропе), зато помню, что от белой футболки, которая была на тебе, пахло древесным и терпким запахом. Он остался в воздухе, даже когда ты слишком быстро ушла, перебрав сдачу не сосчитав, потому что тебя ждали снаружи. Я попросил сигареты и полез в карманы, чтобы расплатиться. Я чувствовал, что тем вечером буду избегать смотреть по сторонам, пока не окажусь в своем номере, буду избегать себя несчастного.

Поднять глаза меня заставил звон колокольчиков на входе: ты что-то забыла и вернулась, встала сразу за мной. Наверное, смотрела в мою спину. Чтобы это проверить, я обернулся и уже тогда понял: в твоей внешности было прямое отражение твоего нутра. Словно ты абсолютно голой стоишь перед людьми в шеренгу. На всех маски. Ты чувствуешь, чувствую и я, как некоторые кривят губы, хоть мы и не видим их лиц. Некоторые, и вовсе завороженные, не могут отвести глаз. Но они все тебя за что-то осуждают. Все до единого. Идет ли дождь или снег, палит ли солнце, они не двигаются и скользят взглядами по тебе сквозь узкие прорези масок. А ты с плотно сжатыми губами гордо вскидываешь подбородок, простираешь руки в разные стороны и вопрошаешь «Ну? Я вам нравлюсь?». Хотя внутри ты дрожишь, дожидаясь ответа. Гробовое молчание.

Я отвернулся, взял пачку и вышел. Ей-богу, я должен был уйти ради приличия. Меня все еще ждала долгая ночь.

3

Мы познакомились, когда я был выглаженной рубашкой и приталенными брюками за столиком на четверых без компании, пока кафе ломилось молодыми людьми на обеденном перерыве. Они гудели, как рой пчел. Я ел и пил пиво. Механически сменял руки. Пару раз, когда ко мне пытались подсесть, я коротко грубил словом «Занято», хотя было не похоже, чтобы кого-то ждал – на дверь-то даже не посматривал. Но когда ты (здесь и далее нужно взять курсивом) шла мимо, ты сделала несколько шагов назад, будто в пленочную кассету засунули карандаш и покрутили запястьем против часовой стрелки, слегка, а потом на секунду приостановилась – изображение удержали на паузе – посмотрела на меня и двинулась дальше и дальше. Я не проводил тебя ни глазом, ни бровью, знал, что других мест не было, и ты вернешься, как раз тогда, когда мои «Занято» успели закончиться.

Может, уже после я расскажу, с какой фразой ты ко мне возвратилась и заняла стул напротив, но фраза была довольно хлесткой – и я тут же понял, что с тобой хочется делить самые крохотные только столики.

Когда ты ко мне возвратилась, я ощутил улов: то, что я тогда силился разглядеть, было похоже на улов в рыболовной сети на дне глубоководной речки с бурным течением. Спустя годы учебы в университете, монотонной работы, показавшиеся мне жизнью чужого человека, отчего-то случившейся со мной, я, наконец, захотел писать вновь. Я почувствовал, что по натяжению сети, врезавшейся мне в ладони, это было прекрасно. Если хотите, это было тем фейерверком, россыпь опасных, точно на раскаленном станке высекаемых искр которого можно было увидеть в угольном небе, охватить взглядом издалека.

В тот день, когда мы заговорили впервые, у тебя была такая улыбка, которая никого и никуда не звала. Хотя на меня эта улыбка не была направлена ни разу, я вместе со своей пинтой пива довольно скоро почувствовал себя непрошенным гостем. Именно она дала нащупать, какая у меня внутри сиротливость.

– Мне так тоскливо. Хрен знает, на самом деле. Может, я просто голодная, – ты дернула плечами наверх и вызвала меня на пару сигарет. Уже на крыльце кафе продолжила. – Я как-то сказала одну вещь: если ты лучше всех для одного, но очень важного человека, наверное, не нужно пытаться быть лучшим для остальных.

– И для самого себя даже?

– Раньше я видела себя и судила себя только через глаза других людей. Если меня любили, то и я себя любила тоже.

– А сейчас – нет?

– Сейчас – нет, – и прибавила, стряхивая пепел щелчком большого пальца, – к счастью, нет.

– Где, кстати, твой бойфренд?

– Где надо, – ты ответила без особого интереса. – А я сразу поняла, что ты наш, кстати.

– Правда?

– Правда. Пойдем в другое место, туда, где потише. Мне нужно понять, хочу ли я есть или все же удавиться.

– Если только бегом, – я взглядом указал на карниз: дождь звучал так, будто над бумажным барабаном кто-то лил свои слезы.

Меня перебили.

– Спасибо.

– За что?

– За компанию.

Чуть погодя, держа остаток сигареты, как карандаш.

– Еще. В твоих, нашенских глазах я не хочу выглядеть никак иначе, кроме как собой. Я это сразу почувствовала. Посмотрела на тебя и подумала: «Да, с ним не надо притворяться, воображать».

– У тебя слишком говорящее лицо, чтобы притворяться.

– Я бы даже сказала, вопящее и кричащее, – ты вдруг усмехнулась тому, что вспомнила, и поделилась со мной. – Как-то раз в свой адрес услышала, например, что мне если и врать в ответ на вопрос «Как дела?», то в мотоциклетном шлеме, непроницаемом таком, – ты рукой изобразила заслон перед лицом.

– Ты что? Ни в коем случае нельзя. Незачем.

И мы выбросили окурки, и побежали бегом. Мне не хотелось ничего другого: лишь прояснить раз и навсегда, хотела ты удавиться или была тривиально голодна. Нечто шепотком подсказывало на ухо, что это будет непросто.

Пока ты колола еду вилкой без аппетита, мне пришло на ум признаться:

– Мне было любопытно, что если ты подсядешь. У тебя взгляд такой…, – я прикрыл губы рукой, чтобы подобрать выражение, – его не все выдержат, словом.

Ты чуть не подавилась – так и поперхнулась.

– И что же? Пока выдерживаешь?

Я рассмеялся. И, прежде чем ответить, похрустел шеей: было похоже, будто кто-то ломал плитку горького шоколада. Встряхнулся и отвел волосы со лба.

– Послушай меня, когда я звоню себе, на линии всегда занято. Кто ж знает, – под тем самым взглядом мне пришлось оставить всякие шуточки, и я выдохнул. – Наверное, у меня иммунитет.

– Я это запишу. Пока что карандашиком. Скажешь что-нибудь поинтереснее – заслужишь, быть может, и ручку, – выходило, что ты тоже писала.

– Хорошо. Тогда скажу вот еще что: мы с тобой будто от одного мультипликатора: очень похожи. Обычно я не завожу знакомства так просто.

– Соглашусь. Но мы похожи снаружи меньше, чем изнутри.

– Поясни.

Ты ответила почти не задумавшись, пальцами оставив борозды во влажных волосах, коротких – до подбородка. Их ты зачесала назад и прижала к голове за ушами.

– Мне кажется, ты хочешь сделать так, чтобы все машинально сводили лопатки, стоит тебе появиться в их поле зрения.

У меня это вызвало улыбку. Ты была абсолютно права.

Помню, насколько сильно мне понравился наш с тобой разговор. Он не прерывался, даже когда мы замолкали, позвякивая льдом в бокалах, он напоминал интеллектуальную игру, в которой не было проигравших, как в партии в дурака на раздевание. Так мы провели пару часов. Я не спросил ни о том, из какого ты города, ни как проводишь последнюю неделю лета в Ливерпуле. Тогда это было не важно. Я нашел отличного собеседника. Прекрасного.

Тем временем лед растаял, и мне стало грустно. За окнами заведения продолжал идти дождь, перерос в ливень, мы не спешили, но ты была первой, кто поднялся из-за стола.

– Ладно, пока.

– До свидания, – я легонько пожал бледную руку, по кончики пальцев существовавшую в рукаве растянутого свитера, и до твоего вопроса мучительные две секунды чувствовал себя за скобками.

– Когда следующее?

– Завтра. В десять утра.

Я проснулся необыкновенно рано. Наверное, боялся опоздать. Отель еще не пробудился, и было совсем тихо. Небо в мягких рваных облаках постепенно бледнело. Луна выглядела при этом так, будто я смотрел на нее через запотевшую стенку душевой кабинки. Ее сияние было рассеянным. Вокруг отеля росли деревья, в их листве с густыми тенями щебетали птицы. Вдруг одна с резким криком вспорхнула в туман.