Про то, как враг народов войну выигрывал

Рушилось разом все, так и вся, однако им именно со своим народом воевать всегда было намного сподручнее, как и во всем на редкость привычнее, и именно в этом они и были неизменно басовито деловиты, а также еще и совсем не безгласно вопиюще сноровисты…

К тому же именно посредством данной хлебной и сытой должности и от того всепоглощающего адового пекла было значительно весьма ведь далече – небось, немец не искалечит, не испепелит, не изжарит…

25

А потому ловить и расстреливать трусов и паникеров и стало вот делом всяческого разнообразного рода заплечных дел бравых моралистов…

И это именно они и заняли позицию отчаянных радетелей и заступников за весь уж тот еще от века им родимый край, а потому и начали они сражаться более чем так недвусмысленно смертоносными резолюциями буквально за каждый тот еще сантиметр советской земли.

А потому и указ Сталина «НИ ШАГУ НАЗАД» был собственно вполне лаконичным призывом лечь костьми на пути врага, а вовсе не победить его в ратном бою…

И этот беспрецедентно преступный в истории всех войн приказ начали применять к действию еще с того самого августа 1941-го года, попросту тогда его, официально повсюду вывешенного в войсках, нигде пока нисколько уж вовсе не наблюдалось.

Однако во всех инструкциях для армейского начальства данный приказ был оформлен в те самые безапелляционные, не терпящие никаких возражений рамки ничем не сгибаемой воли вождя, да и было оно, кстати, с этим самым лозунгом всецело досконально вполне ознакомлено.

И есть ведь тому более чем яркий пример из книги военного корреспондента «Красной Звезды» Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».

«Знаете приказ: «Ни шагу назад»? Вот молотит немец по сотням людей, а стоит отвести их за обратный скат высоты, и люди будут в безопасности, и тактического проигрыша никакого, и техника сохранится. Но вот есть приказ: «Ни шагу назад» – и держат под огнем и губят технику, губят людей.

– Вот-вот, совершенно верно, – сказал Бова, – в сорок первом году двух полковников к нам в армию из Москвы прислали проверить этот самый приказ «Ни шагу назад». А машины у них не было, а мы за трое суток от Гомеля на двести километров драпанули. Я полковников взял к себе в полуторку, чтобы их немцы не захватили, а они трясутся в кузове и меня просят: «Дайте нам материалы по внедрению приказа „Ни шагу назад“… Отчетность, ничего не поделаешь».

26

Отчетность во всем, подотчетность и явное вприсядку заискивающее перед всяким высоким начальством мучительно вкрадчивое низкопоклонное очковтирательство…

И главное тут было именно в том, чтобы все, значится, шло по единому плану и буквально безо всяких излишних задержек.

Ну и скольких человеческих жизней те бумажки, где-то в тыловой тиши бездумно и многослойно составленные, нашей тогда еще всецело общей отчизне… на самом-то деле, поистине стоили?

Бумажные планы били по рядам наших солдат явно сколь и впрямь значительно похлеще вражеских пуль.

И как это, собственно, вообще могло восприниматься многомиллионными массами в серых шинелях?

А солдат между тем и близко никак не дурак, а потому дело ясное – все-то он себе на ус враз мотает, и, кстати, более чем закономерные выводы он уж, поверьте, всенепременно еще всегда, собственно, сделать сумеет.

27

Вполне естественно, что тот повседневно им наблюдаемый дикий кавардак поначалу действует на него крайне угнетающе, ну а затем и впрямь беззастенчиво разлагающе!

Кавардака никакого не было, все о нем праздные разговоры – сущие происки ярых врагов развитого социализма?!

Да нет уж, именно ему и было суждено всецело стать самой неотъемлемой частью всего-то как есть большевистского краснознаменного бытия, и был он, кстати, именно таков, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Вот он, тому до чего и впрямь яркий пример из рассказа Владимира Тендрякова «Донна Анна».

«Это было началом нашего отступления. До Волги, до Сталинграда…

Я видел переправу через Дон: горящие под берегом автомашины, занесенные приклады, оскаленные небритые физиономии, ожесточенный мат, выстрелы, падающие в мутную воду трупы и раненые, лежащие на носилках, забытые всеми, никого не зовущие, не стонущие, обреченно молчаливые. Раненые люди молчали, а раненые лошади кричали жуткими, истеричными, почти женскими голосами.

Я видел на той стороне Дона полковников без полков в замызганных солдатских гимнастерках, в рваных ботинках с обмотками, видел майоров и капитанов в одних кальсонах. Возле нас какое-то время толкался молодец и вовсе в чем мать родила. Из жалости ему дали старую плащ-палатку. Он хватал за рукав наше начальство, со слезами уверял, что является личным адъютантом генерала Косматенко, умолял связаться со штабом армии. Никто из наших не имел представления ни о генерале Косматенко, ни о том, где сейчас штаб армии».

28

Да уж, поистине достойные были некогда генералы в той сколь нарочито старательно очищенной от всякой скверны самостоятельных дум и личной ответственности Краснознаменной армии!

Мало-то в ней тогда оставалось тех кадров, которые при любых обстоятельствах были сколь неизменно приучены думать именно родной своей светлой головой, да и при случае ей же были за все готовы разом пред воинским трибуналом ответить.

Все в той доблестной армии отныне теперь полагалось делать исключительно массово и лавинообразно аврально, да еще и между тем явно возлагая надежды на один лишь безумно и беспрестанно яростный общечеловеческий фактор…

Причем любая здравая инициатива была нынче более чем принципиально наказуема, да даже и в случае более чем наглядного, видимого успеха…

Хотя как оно и понятно, что в результате неистово смелой победы здравого смысла над явной нисколько так не в меру ухватистой штабной воинственной тупостью, шибко грамотного командира попросту могли отправить на верную погибель, а не расстрелять…

Да и вообще, тогда, после всех тех исключительно въедливых и широкомасштабных чисток во всем том еще довоенном армейском корпусе более совершенно попросту не было никакого прежнего числа командиров, которые все бы решали именно сами, без той вот более чем бесцеремонной и крайне во всем навязчивой подсказки сверху.

Красная армия почти уж перед самой войной была варварски омыта чудовищной кровью, до самого блеска всецело очищена от почти всех тех действительно профессионально знающих свое дело военных.

При той сколь неистово и никак не кособоко проведенной еще в 1937 году хирургической операции по удалению у нее весьма же значительной части «костного мозга» была пятой НКВД раздавлена не только бледная как сама смерть воинская оппозиция Сталину, но и многие настоящие умные люди, просто кое-кому нелепо попавшиеся под руку.

И вот на место тех настоящих кадровых военных были тогда посажены марионетки, которыми вождь мог шевелить, словно пальцами на своей руке.

Это ведь разве что сталинской скороспелой выпечки генерал и мог более чем недвусмысленно догадаться, раздеть своего адъютанта догола, а свои личные шмотки попросту вот выкинуть, а то и вообще их где-нибудь в великой спешке зарыть.

Генералы бесславного образца 1937 года вообще были на одну веселую свадьбу наспех-то более чем недвусмысленно ряжены.

И это, кстати, именно в их пролетарски праведном духе и было именно этак ведь поступить при одном том более чем отчаянно ноющем в самой глубине чьей-либо неказисто серой душонки сущем, скверном предощущении, непременно и вправду вполне уж еще возможного грядущего плена.

29

Ну а маршалы и подавно были людьми во всем до чего только безликими и отчаянно недалекими, исключая, быть может, разве что одного того бывшего полковника царской армии – Шапошникова.

Недаром в тот момент, когда все планы экспансии коммунизма в Европу попросту сходу разом вот с великим грохотом рухнули в сущее небытие, товарищ Сталин именно его и сделал начальником генштаба, пока, конечно же, звезда удачи не стала вновь ему улыбаться своим волчьим большевистским оскалом.

Причем все те совершенно иные бравые пролетарские воеводы завсегда уж были на более чем запредельной высоте ото всех тех сколь немыслимо простых солдат, и это, прежде всего, было касаемо одного лишь их беспорочно и беспочвенно вознесенного на самый верх статуса, а вовсе-то никак не различия в уровне менталитета и интеллекта.

Вот какие слова о Жукове говорит без тени сомнения великий писатель, все свои силы отдавший более чем достойному и достоверному освещению всей той военной поры, Василь Быков, «Долгая дорога домой»:

«Вечером один из больных, артиллерийский капитан, который воевал в составе 1-го Украинского фронта, рассказал, как командующий фронтом Жуков осенью 1943 года ликвидировал немецкий прорыв под Житомиром. Носился по боевым порядкам частей на своем неизменном «виллисе» в сопровождении бронетранспортера с головорезами-автоматчиками на броне и автомобиля, в котором сидели чины военного трибунала. Там, где замечал малейшую растерянность или подавленность, приказывал автоматчикам схватить первых же попавшихся под руку солдат или офицеров и расстрелять их на месте. Из карманов еще теплых трупов трибунальщики доставали документы и оформляли приговор. Что ж, маршал сам никого не убивал и приговоры трибунала не подписывал, это делали другие – по всем правилам военной юриспруденции.

Великий был маршал!»…

Да уж, этого у него точно никак не отнимешь, а ведь это именно под его сверхгениальнейшим руководством столь чрезвычайно много бед понаделало и сотворило то самое панически удирающее в тыл начальство, без чьей высочайшей санкции никто попросту совершенно не смел любой мост загодя успеть вовремя же подорвать.

А потому немецкие танки перли и перли вперед безотказно и полностью результативно, разом захватывая новые и новые плацдармы, а еще и заодно доводилось им это делать довольно-таки явно и впрямь беспечно, радостно и беспрепятственно…

Армия тем более гниет с генерала, если уж тот буквально до колик в брюхе боится гнева своего тылового маршала…

30