Шрам

– Да, – сказал Иоганнес, тщательно подбирая слова. – Именно так, Беллис. Именно об этом я и хотел с вами поговорить.

Ей вдруг стало ясно, что он сейчас скажет, и от этой уверенности тошнота и отвращение подступили к ее горлу, и тем не менее она все еще симпатизировала ему, искренно симпатизировала и так хотела ошибиться, что не встала и не ушла. Она ждала: вот сейчас он развеет ее опасения, но в то же время была уверена, что этого не случится.

– Это не было совпадением, Беллис, – услышала она. – Не было. У них есть агент в Салкрикалторе. Они получают список пассажиров, едущих в колонии. Они знали о нас. Они знали обо мне.

Дверь открылась и закрылась, закачались бумажные фонарики. С соседнего столика послышался переливчатый смех. Запах тушеного мяса был восхитителен.

– Поэтому-то они и захватили наш корабль. Им нужен был я, – тихо сказал Иоганнес, и Беллис закрыла глаза в знак поражения.

– Ах, Иоганнес, – сказала она срывающимся голосом.

– Беллис… – Он встревоженно протянул к ней руку, но она резким движением пресекла этот порыв.

«Ты что, думаешь, я расплачусь?» – сердито подумала она.

– Позвольте мне сказать вам, Иоганнес, что есть огромная разница между пятилетним, десятилетним и пожизненным сроком. – Она не могла заставить себя посмотреть на него. – Вполне возможно, для Мериопы, для Кардомиумов, еще для кого-нибудь Нова-Эспериум означал новую жизнь. Но не для меня… Не для меня. Для меня это было бегство, вынужденное и временное. Я родилась в Хнуме, Иоганнес. Образование получила в Мафатоне. Предложение мне сделали в Эховой трясине. А развелась я на Салакусских полях. Нью-Кробюзон – мой дом, и он всегда будет моим домом.

Иоганнес поглядывал на нее с нарастающим беспокойством.

– Меня не интересуют никакие колонии. Никакой этот ваш долбаный Нова-Эспериум. Никакой. Я не хочу жить среди продажных недоумков, неудавшихся спекулянтов, обесчещенных монахинь, чиновников, чья некомпетентность или слабость закрывает им дорогу домой, негодующих запуганных аборигенов… Дерьмо небесное, Иоганнес, меня абсолютно не интересует море. Холодное, мерзкое, грязное, однообразное, вонючее… Меня совершенно не интересует этот город. Я не хочу жить в лавке диковинок. Это какая-то глупая постановка, страшилка для детей. «Плавучий пиратский город»! Мне этого не надо! Я не хочу жить на этом огромном, вечно бултыхающемся в воде паразите, на этом водяном жуке, высасывающем соки из своей жертвы. Это не город, Иоганнес. Это глухая деревушка меньше мили в поперечнике, и мне она не нужна… Я всегда собиралась вернуться в Нью-Кробюзон. Я не могу себе представить жизни вне него. Он грязный, жестокий, суровый, опасный (в особенности для меня и в особенности теперь), но он – мой дом. Нигде в мире нет того, что есть там: культура, промышленность, население, магия, языки, искусство, книги, политика, история… Нью-Кробюзон, – медленно произнесла она, – величайший город в Бас-Лаге.

Этот панегирик из ее уст, из уст человека, который отдавал себе отчет во всей жестокости Нью-Кробюзона, в его убожестве, в его насилии, звучал намного убедительнее, чем если бы его произнес краснобай из парламента.

– И вы хотите мне сказать, – завершила Беллис свою речь, – что я навсегда лишилась моего города из-за вас?

Иоганнес смотрел на нее как побитый.

– Беллис, – медленно проговорил он. – Я не знаю, что вам ответить. Могу только сказать, что… мне очень жаль. Это был не мой выбор. Любовники знали, что я среди пассажиров, и… Это не единственная причина. Им нужны пушки, так что, возможно, они все равно захватили бы «Терпсихорию», но… – Голос его сорвался. – Хотя, возможно, это не так. Прежде всего им нужен был я. Но, Беллис, послушайте меня. – Он взволнованно наклонился к ней. – Это был не мой выбор. Не я все это устроил. Я понятия ни о чем не имел.

– Но вы согласились с этим, Иоганнес, – сказала Беллис. Наконец она встала. – Согласились. Вам повезло, вы здесь нашли себя, Иоганнес. Я понимаю, это был не ваш выбор, но, надеюсь, вы понимаете, что я не могу сидеть здесь и делать вид, будто все в порядке, вести с вами светскую беседу, когда по вашей вине я лишилась дома… И не называйте этих двух, будь они прокляты, Любовниками, словно это какой-то титул или, там, небесное созвездие. Вы просто в восторге от них. А они ничем не отличаются от нас, у них есть имена. Вы могли сказать «нет», Иоганнес. Вы могли отказаться.

Беллис повернулась, чтобы идти, но он ее окликнул. Она и не подозревала, что его голос может быть таким – холодным, яростным. Это потрясло ее.

Иоганнес поднял на нее взгляд, руки его вцепились в столешницу.

– Беллис, – повторил он тем же голосом. – Мне жаль, очень жаль, что вы чувствуете себя похищенной. Я понятия не имел. Но против чего вы возражаете? Против того, чтобы жить в городе-паразите? Сомневаюсь. Может быть, Нью-Кробюзон и утонченнее Армады, но попробуйте-ка сказать жителям разрушенного Суроша, что Нью-Кробюзон – не пиратское государство… Культура? Наука? Искусство? Беллис, вы даже не понимаете, где вы оказались. Этот город – сумма сотен культур. Любой народ, живущий на берегах моря, терял корабли – они терпели поражения в боях, их захватывали пираты, угоняли дезертиры. И вот теперь они здесь. Они – то, из чего состоит Армада. Этот город – сумма потерянных за всю историю мира кораблей. Они бродяги и парии, а их потомки принадлежат к цивилизациям, о которых Нью-Кробюзон даже не слышал. Вы это понимаете? Вы понимаете, что это означает? Те, кто отринул свое прошлое, встречаются здесь, они переплавляются, как в котле, образуя нечто новое. Армада бороздит воды Вздувшегося океана практически с незапамятных времен, она отовсюду подбирает изгнанников и беженцев. Беллис, дерьмо небесное, да вы хоть что-нибудь о них знаете?.. История? Об этом народе мореплавателей многие века ходят легенды. Вы об этом знали? Вы знаете, о чем рассказывают моряки? Самому старому из судов Армады больше тысячи лет. Корабли могут меняться, но Армада ведет свою историю по меньшей мере от Людоедских войн, а некоторые говорят, что и от империи Призрачников, черт бы ее драл… Вы говорите – деревня? Никто не подсчитывал населения Армады, но это несколько сотен тысяч, никак не меньше. Пересчитайте все эти бесчисленные палубы. Длина улиц в общей сложности здесь ничуть не меньше, чем в Нью-Кробюзоне… Нет, Беллис, я вам не верю. Я не думаю, что у вас есть объективные причины не желать оставаться здесь и предпочитать Армаде Нью-Кробюзон. Я думаю, вы просто скучаете по дому. Поймите меня правильно. Я не прошу от вас объяснений. Ваша любовь к Нью-Кробюзону вполне понятна. Но вот что вы сейчас говорите: «Мне здесь не нравится. Я хочу домой».

Впервые он посмотрел на нее с чувством, похожим на неприязнь:

– А если положить на одну чашу весов ваше желание вернуться, а на другую – желания нескольких сотен переделанных с «Терпсихории», которым теперь позволено жить не как животным, то, думаю, ваши затруднения покажутся не такими уж существенными.

Беллис не сводила с него глаз:

– Если бы кому-нибудь пришло в голову сообщить властям, что я – подходящая кандидатура для заключения и перевоспитания, то, клянусь вам, я покончила бы с собой.

Эта угроза была глупой и не имела под собой почвы, и Беллис не сомневалась – Иоганнес чувствует это, но опуститься до прямой просьбы к нему она не могла. Она знала, что в его силах устроить ей крупные неприятности.

Он был коллаборационистом.

Она повернулась и вышла в дождь, который все еще хлестал Армаду. Она столько всего хотела сказать ему, о стольком попросить. Она хотела поговорить с ним о платформе «Сорго», об этой огромной огнедышащей загадке, оказавшейся теперь в небольшой бухте, образованной кораблями. Она хотела знать, зачем Любовники похитили эту установку, для чего она предназначена и что они собираются с ней делать. Где теперь команда с установки? Где геоэмпат, которого никто не видел? Беллис была уверена, что у Иоганнеса есть ответы на все эти вопросы. Но теперь она ни за что не стала бы с ним говорить.

Она не могла отделаться от его слов и только надеялась, что и ее слова все еще не дают ему покоя.

Глава 8

Когда Беллис на следующее утро выглянула в свое окно, она по крышам и трубам увидела, что город движется.

Ночью сотни буксиров, которые постоянно мельтешили вокруг Армады, как пчелы вокруг улья, впряглись в город. К бортам судов, образующих внешний периметр города, были прикреплены толстые цепи. Выбрав их, буксиры начали свою работу.

Беллис уже привыкла к переменчивости города. Сегодня солнце всходило слева от ее трубы, а завтра – справа. Это означало, что Армада за ночь развернулась. Такие штуки сбивали с толку. В отсутствие видимой земли определять местонахождение можно было только по звездам, а глазеть на небеса – нет, это занятие было не для Беллис. Она не принадлежала к тем, кто в мгновение ока мог узнать Треуголку, Детку или другие созвездия. Ночное небо ничего ей не говорило.

Сегодня солнце встало почти прямо над ее окном. Корабли, тащившие Армаду за натянутые цепи, были на одной линии с солнцем, и Беллис, подумав немного, решила, что они направляются на юг.

Такая чудовищная затея внушала ей благоговейный трепет. Множество судов, тащивших город, казались рядом с ним карликами. Оценить скорость хода Армады было нелегко, но по воде, перемещавшейся между судами, и по волнам, ударявшим в кромки города, Беллис сделала вывод, что движутся они удручающе медленно.

«Куда это мы направляемся»? – беспомощно спрашивала она себя.

Странным образом она чувствовала что-то вроде стыда. Прошло уже несколько недель после ее прибытия в Армаду, а она только теперь поняла, что ни разу не задавалась вопросом о движении города, о его переходах по морю, его маршруте, о том, как его пиратские суда, бороздящие морские просторы, находят путь к дому, если дом не стоит на месте. Она с неожиданным содроганием вспомнила разнос, который учинил ей Иоганнес предыдущим вечером.

Отчасти он был прав.

Но конечно же, во многом была права и Беллис, и она до сих пор злилась на него. Она не хотела жить в Армаде, и при мысли о том, что ей придется прожить всю жизнь на этих гниющих лоханках, губы кривились от гнева такого неистового, что она сама чуть не пугалась. И все же…

И все же она и в самом деле замкнулась в своем несчастье. Она не хотела знать ничего – ни своего положения, ни истории Армады, ни ее политики, понимая при этом, что такое неведение опасно. Она не понимала экономики города, не знала, откуда приходят корабли в гавани Базилио и Ежовый хребет. Она не знала, где был город вчера и куда направляется сегодня.

Стоя в ночной рубашке и глядя на солнце перед корабельными носами – перед медленно двигающимся городом, – Беллис задумалась о происходящем вокруг. Она чувствовала, как в ней просыпается любопытство.

«Любовники, – с отвращением подумала она. – Начнем отсюда. Дерьмо господне эти Любовники. Кто они есть, Джаббер милостивый?»

Беллис и Шекель пили кофе на верхней палубе библиотеки.

Он был все время чем-то увлечен. Он сказал Беллис, что занят одним делом с одним человеком, а кое-чем еще – с другим, что подрался с третьим, что такой-то – четвертый – живет в квартале Сухая осень, и ей оставалось только удивляться его знанию города. Беллис снова испытала стыд за свое невежество и внимательно слушала его болтовню.

Шекель рассказал ей о Хедригалле – летчике-какте, поведал о его пиратском прошлом на службе Дрир-Самхера, описал путешествия Хедригалла на жуткий остров к югу от Гнурр-Кетта и его торговые сделки с анофелесами.

Беллис расспрашивала Шекеля о частях города, о Заколдованном квартале, о маршруте, по которому движется Армада, о платформе «Сорго», о Тинтиннабулуме. Она переворачивала свои вопросы, как карты.

– Да, – неторопливо отвечал он. – Я знаю Тиннабола. И его дружков тоже. Странные ребята. Маклер, Мецгер, Промус, Тиннабол. Одного из ихних зовут Аргентариус. Он совсем дурной, его никто никогда не видит. Других мне что-то не вспомнить. А внутри «Кастора» полным-полно всяких трофеев. Жуткое дело. Морские трофеи. На всех стенах. Набитые паклей головы молот-рыб и касаток, всякая живность с клешнями и щупальцами. Черепа. И гарпуны. И гелиотипы – команды стоят на телах таких тварей, каких я в жизни не хотел бы увидеть… Они охотники. Они подолгу не бывают в городе. И вообще они не местные. Чем они занимаются, зачем они здесь, – об этом ходит много всяких рассказов и слухов. Вроде как они ждут чего-то.

Беллис понять не могла, откуда Шекелю столько известно о Тинтиннабулуме. Парень ухмыльнулся и продолжил:

– У Тинтиннабулума есть… помощница, – сказал он. – Ее зовут Анжевина. Такая интересная дама.

Он снова усмехнулся, и Беллис отвернулась, смущенная его неловким энтузиазмом.

В Армаде была своя типография, свои авторы, редакторы и переводчики, выпускались новые книги и переводы классических текстов на соль. Вот только бумага была редкостью, и тиражи получались крошечными, а книги – дорогими. Все кварталы зависели от библиотеки «Большие шестерни» Книжного города и платили деньги за доступ к фондам.

Библиотека пополнялась главным образом за счет пиратов Саргановых вод. Уже много веков самый могущественный квартал Армады дарил все добытые ими книги Зубцу часовой башни. Кто бы ни стоял во главе Книжного города, эти дары обеспечивали Саргановым водам дружбу с Зубцом. Другие кварталы пытались подражать, хотя, вероятно, действовали не так систематично. Они иногда оставляли своим пленникам том-другой, а могли и выменять захваченную инкунабулу на что-нибудь ценное. Но в Саргановых водах дела обстояли иначе – махинации с книгами там рассматривались как серьезное преступление.