Шрам

Градостроительный Мьевилль написал роман о нелегкой судьбе переводчика в открытом море. В отношении собственных текстов Мьевилль обычно поступает как, скажем, мегаломужик. Он строит город, сажает героя и выращивает чудовище. Чаще всего – много чудовищ. Нет, чаще всего всё выглядит так, будто у Мьевилля в голове инкубатор, из которого то и дело проклевывается что-то многорукое, многоногое и многообещающее. В «Шраме» - продолжении Perdido Street Station по географическому признаку – кроме уже привычных говорящих кактусов и vodyanoi появляются жаброчеловек, женщина-тележка с буржуйкой вместо пламенного мотора, мужик, выкормленный зомби, подводное млекопитающее размером с малую азию и переводчик. Переводчик, точнее переводчица-синхронистка по имени Беллис Колдвайн нанимается на корабль, идущий в далекую колонию, чтобы заплатить за билет переводами с языка рагамолл на язык солтеркрик. (В сторону – единственное, что меня несколько смущает в лингвистической буйности Мьевилля, и не только Мьевилля, впрочем, этим грешат отчего-то все писатели, пишущие в плоскости хоть сколько-нибудь фантастического романа – это то, что в какой-то момент из нее обязательно лезет что-нибудь похожее, на алфавит, пропущенный через мясорубку. Вот все как бы хорошо, и тут появляется вдруг язык хырбырдыр, район жопхлопстоп или кто-нибудь по имени рваоршгзфолвтмалорбылвоало. Не всегда понимаешь, это фантазия, художественный прием, артрит или кошка на клавиатуре).
Разумеется, доплыть до колонии Беллис не очень удается, потому что корабль захватывают пираты со всем последующими приключениями. Беллис попадает в город на воде, целиком состоящий из похищенных кораблей, и всю дорогу пытается каким-то образом попасть домой, в то время как вокруг нее люди заняты более важными вещами: захватом того самого безразмерного водоплавающего, организацией визита к губожопым мужчинам-комарам, поисками места, где земля закругляется, дележом власти между парой мазохистов, которые «Вася+Маша» вместо забора вырезывают друг на друге, районными упырями и просто лоббистами и ссыкунами с промежуточных кораблей. Временами Мьевилль включает в себе режим генплана и вместо сюжета чертит долгие-предолгие описания города на воде: вот тут в корабле прорастили парк из захваченной земли, вот тут библиотека сплошь из ворованных книг, вот тут самый благополучный район, только его контролируют местные вампиры, которые за право проживания ежемесячно отжимают у местных по пузырьку крови, а вот – ну, что-нибудь из жизни морепродуктов. Впрочем, героиня нам в данном случае важнее внутренней жизни морских гребешков, потому что в ее личном сюжете как раз и скрыта некоторая нужная правда о смысле переводчика. Беллис в принципе думает о себе много и хорошо. Она знает, что она – отличный специалист. Она написала, допустим, четыре книги – о грамматике подприумершего языка пилвапшукшщпола (набор букв произвольный) и о синтаксисе еще чего-нибудь такого же. Она – единственный в галактике человек, который владеет кликсовым языком бушменов (ну, можно сюда подставить что-то умеренно-фантастическое). Она – идеальный переводчик, который в рабочие моменты превращается в ротовое отверстие, через которое звуки ходят туда-сюда, не оседая в голове никакими тайнами. В общем, если бы язык был сантехником, то Беллис была бы лучшим в мире вантузом. Вот только у вантуза не очень хорошо получается командовать сантехником. Беллис в книге – удивительный образчик героини, у которой есть голова, но нет возможности поступать по-своему. Всю дорогу Беллис напоминают, что ей лучше бы засунуть голову в жопу, по возможности высунуть оттуда только рот, чтобы переводить было бы можно, а вот воспринимать себя как отдельную единицу – не очень. Весь сюжет книги строится на том, что то один, то другой персонаж раскрывает Беллис как энциклопедический словарь, чтобы выудить из нее, допустим, значение слова «факельцуг», а потом закрывает и ставит на полку. Она, несомненно, двигает роман вперед, но только потому, что другие люди то и дело двигают ее. Единственный раз, когда Беллис предоставляется возможность совершить отдельное активное действие, бросает ее в слезы и необходимость просить помощи у жабромужика, что, впрочем, не так уж плохо, потому что иногда мужик не хуже мультитрана – столько возможностей, столько вариантов.Разумеется, в таком разрезе образ кажется донельзя инвалидирующим. Как будто у героини нет ручек и ножек в комплект не доложили, а она все метит и метит в скалолазы. Однако же она – героиня. Пока вокруг нее один мужик тычет во всех вокруг волшебным вроде-мечом, а другой ворует-врет-шпионит, а третий учится читать, а четвертый ловит чудо-юдо-рыбу-кита, Беллис переводит. Потому можно сколько угодно крошить людей в селедку под шубой из говна и крови, но, скажем, ты никак не достанешь со дна морского аленький цветочек весом в стопятьсот тысяч тонн, если единственный специалист по его поимке не говорит по-английски.
Учите языки, как бы говорит нам Мьевилль, чтобы не пришлось идти на унитаз с голыми руками.

Океан. Безграничный, необъятный. Спокойный, смертоносный, неистовый, безмолвный. Тяжелые волны упруго трутся о старый борт корабля. Соленая вода промывает, освежает пересохшие жабры. Молнии с оглушительным треском врезаются в мачты, сшивают небо с водой, как края хирургического надреза. Безжалостное солнце слепит, отражаясь от неровной поверхности воды. Немыслимый соленый пласт сжимает крохотный батискаф в глухой, тяжелый, темный кулак. Рачки и водоросли сыпятся с потревоженных подводных цепей. Хищные челюсти перекусывают хребет одним щелчком.
В романе «Шрам» много, много, много соленой воды.Как и «Вокзал потерянных снов», этот роман велик и монументален. Пространство его порой кажется живее и плотней, чем наше, настоящее. Слышится скрип корабельных боков друг о друга, чувствуется душный смрад гнилой воды, застоявшейся под южным солнцем, мелькают тени удивительных и жутких магических существ, которые умеют прятаться в складках пространства. Отталкивающий, жестокий мир Нью-Кробюзона ширится в десятки тысяч раз. К жукоголовым хепри, колючим кактам, зыбким водяным, несчастным переделанным добавятся зловещие длинноязыкие вампиры, израненные струподелы и хищные люди-комары. А рядом с самим Нью-Кробюзоном встает ослепительная Армада.Сама идея такого невозможного, но все-таки свершившегося города поражает воображение. Сотни и сотни кораблей, огромных и маленьких, металлических и деревянных, парусных и магических, сплелись сетью мостков и ставен, обросли наслоениями надстроек и навесов и приютили тысячи отщепенцев, которым весь остальной мир не рад. Как прекрасно, что Армаду создал именно Мьевиль, мастер овеществлять свои творения, вдыхать в них жуткую, зловонную, темную и очень убедительную жизнь.Как и «Вокзал», «Шрам» мог бы все-таки быть покороче. Даже при всем великолепии деталей текст кажется немного избыточным, а сюжет опять раскачивается еле-еле, так что к сотой странице еще толком ничего не произошло. И надо сказать, если в «Вокзале» сюжетная интрига, когда наконец-то прочно завязывалась к середине романа, цепляла меня так, что было уже не вынырнуть, то здесь ничего столь же жуткого и увлекательного, как эпидемия кошмаров, нет. Сюжет будет разматываться размеренно и вяло, с редкими рывками, почти до самого конца. Зато образы в «Шраме» сильнее, отдельных невероятно кинематографичных, врезающихся в память сцен больше, так что движешься от одной к другой, отдыхая за скучноватыми моральными терзаниями главной героини.Может, будь мисс Хладовин личностью поинтереснее, и основной сюжет цеплял бы сильнее. Но ей, постоянной пешке в чужих руках и жертве обстоятельств, положено быть достаточно скучной и серой. Вместе с тем ей отдано куда больше пространства, чем она могла бы получить в многоголосом «Вокзале», так что в принципе запоминаются немногие персонажи. Отвратительно-притягательные Любовники и жуткий немертвый Бруколак – скорее картины в раме, чем персонажи. Немногочисленные знакомые Беллис, с которыми она поддерживала хоть какие-то связи, остаются на периферии, и даже играя большие роли в сюжете не открываются ни самой мисс Хладовин, ни читателю. Остается наивный, преданный переделанный Флорин Сак, луч света в этом царстве предательств, равнодушия, интриг и извращенных страстей (даже в «Вокзале» светлых пятен было все-таки побольше). И Утер Доул.
Зато одного только Утера Доула уже хватило бы на целый роман.