– Представители ведомства, олицетворяющего тоталитаризм в одном из самых мощных тоталитарных государств, решили разобраться в природе этого самого тоталитаризма? – ухмыльнулся Шоцкий.
– Не суть, как это называется, я же говорю. Демократия, монархия, коммунизм. Это все блеф! Это инструменты манипуляции массами. Мозг и сердце любой системы – подчинение и контроль.
– Прошу прощения, вы через ваших псов хотите объяснить, а то и оправдать причину тотально рабства, поселившегося на земле с появлением человека? – поинтересовался Шоцкий.
– Мы хотим стать выше этого.
– Поясните.
– Идеальная модель, я бы даже сказал, конечная цель, это взятие контроля над контролерами. Приручить псов! – твердо сказал Степан Алексеевич.
– И обрести безграничную власть над миром? – ухмыляясь, спросил Шоцкий.
– Ну, это уж, как обстоятельства сложатся. И, заметьте, не миром, а мирами.
– Это сумасшествие, и судя по всему, масштабное. Да еще на международном уровне. Вы пытаетесь понять то, что сами и надумали. Вам так не кажется?
– Не ждал понимания. Давайте, обратимся к вам?
– С нетерпением жду.
– Вы вышли из-под контроля.
– Сильно сказано.
– Тем не менее, это так. Я отталкиваюсь от показаний Кравчука.
– Авторитетное мнение.
– У вас было видение.
– Подполковник любит бессмысленные детали.
– Это немаловажная деталь. Она совпала с вашим уходом в сторону.
– И что?
– Вы способны на сопротивление, в вас есть нечто, способное на жесткое противостояние контролю, учитывая вашу профессию, характер, и, одним словом, ваш авторитет и характеристику, представленную в личном деле. Это же касается и ваших подопечных, перешедших в зону ответственности ФСБ. Я в первую речь говорю о Кортневе. Да и остальные достойны анализа. Удачное совпадение, не правда ли? И вы, уверен, это знаете.
– Что вы такое… говорите?
– Это не чушь, поверьте. Вы это хотели сказать? – Степан Алексеевич поднялся. – Пожалуй, с вас достаточно для первого раза. Уверен, все останется между нами. Вы будете фильтровать наш с вами разговор еще очень долго. С вашим пытливым умом вы сделаете надлежащие выводы.
– Приложу все силы, – устало заметил Шоцкий.
– Строго между нами. И помните о сдерживающих факторах, тех, о которых вам говорил Кравчук.
У Шоцкого похолодело внутри.
– У вас будет время все обдумать, еще много времени. Вас, я так понимаю, скоро выпустят отсюда, вы отправитесь в отпуск, и там все переварите. Бывайте, полковник.
Степан Алексеевич пожал Шоцкому руку, захватил стул, и покинул камеру.
Шоцкий лег на кровать, опустил голову на импровизированную подушку и закрыл глаза.
День ушел в вечер, вечер поменялся местами с ночью. В камере было темно. Лишь тусклый свет, вероятно от фонарей, расположенных на улице, проникал сквозь решетчатое окно. Шоцкий спал.
Слабый ветерок колыхнул темноту в камере. Какая-то свежесть бегло коснулась лица Ивана Владимировича, и он тут же проснулся, открыл глаза и сел на кровати.
– Кто здесь? – испуганно прошептал он.
Легкая тень промелькнула мимо него и опустилась в дальнем углу камеры.
– Кто ты? – спросил Шоцкий, в тоже время, осознавая бессмысленность вопроса. Он был уверен, что не спит.
– А кто ты? – вопросом ответил мелодичный женский голос.
– Как ты здесь очутилась? – продолжал полковник.
– Ложь, как насаждаемое заблуждение, та же ложь. Ложь повсюду, и власть в ее руках… Ложь правит…
– Что тебе нужно?
– Тебе не хватает воздуха.
– Кто ты такая?
– Ты не хочешь этого знать. Мечешься, тянешься, сопротивляешься, но не хочешь. Однако ты способен дать бой.
– О, господи… Я тебя не понимаю…
– Меня никто не понимает.
– Что тебе… кто…
– Иди ко мне, это твой путь, но помни об ответственности.
– Я помню… Ты…
– Я не оттолкну…
Тень рассыпалась, превратившись в серебряную золу, и с тихим шелестящим смехом вылетела сквозь решетку окна.
Спустя два дня Шоцкого попросили на выход.
– Вы свободны, товарищ полковник, – отрапортовал сержант, стоящий на дверях и отдал честь, щелкнув каблуками.
– Премного благодарен, – отозвался Шоцкий. – Что ж, больше меня никто не навещал?