Двенадцать ступенек в ад

– Вы что, Арнольд Аркадьевич, хотите арестовать лучших людей Дальневосточного края, преданных делу партии и товарищу Сталину? – спросил Дерибас.

– Установлено, что они шпионы, вредители и троцкисты, все участники заговора, руководимые подпольным параллельным троцкистским центром Дальневосточного края, – ответил на это Арнольдов.

– Все поголовно троцкисты, вредители, заговорщики и шпионы? Секретари горкомов, обкомов? Директора заводов и крупных предприятий? Вам нужно с Мироновым громкое дело здесь раздуть? Вот в списке, к примеру, Морис Давыдович Шрайбер, начальник здравоохранения. Чем он привлек внимание вашей бригады?

– По показаниям соучастников, главного врача, медсестры и заведующей аптекой производились бинты для ОКДВА с отравляющими веществами. Их фамилии указаны в деле, – произнес Арнольдов.

– Да ну? Это заговор? – усмешливо спросил Дерибас.

– Безусловно. Заговор среди медицинского персонала края, осуществляющего вредительские акты по заданию руководства параллельного троцкистского центра.

– Выходит, по мнению следствия, направляемого вами, руководство параллельного центра давало указание Шрайберу, чтобы по его команде изготавливали эти смертельные бинты?

– Безусловно.

– Чем это доказано?

– Показаниями медсестер, их фамилии указаны в деле, заведующей аптекой и главного врача.

– Сильно их били? – насмешливо спросил Дерибас. – По-вашему били, по-московски? Или угрожали чем-нибудь?

– Я не присутствую на допросах простых лиц.

– А вы бы поинтересовались.

– Я доверяю своим сотрудникам.

– А я пока еще доверяю здравому смыслу. И грош цена этим показаниям. Или я, старый чекист, не знаю, как выбиваются показания? Не знаю, как вы работаете по-московски, и как стряпаются признания обвиняемых? Не вижу, как вы сплетаете широкую сеть троцкистов-заговорщиков, руководимую будто бы из единого троцкистского центра. Мол, заговорщики проникли во все органы края, во все его структуры, в самую его руководящую верхушку. Вам нужна не медсестра, товарищ Арнольдов, не заведующая аптекой, не главврач, вам нужен Шрайбер – высокопоставленное лицо, руководитель здравоохранения края. Я не подпишу и не дам вам санкцию на арест этих людей, пока на каждого подозреваемого не будет показаний не менее трех человек с неопровержимыми фактами, компрометирующими материалами. Трех, и не меньше! Пусть на этих людей дадут показания другие арестованные, а не только медсестры, которых ваши следователи запугали до смерти.

– Я доложу Миронову о вашем отказе.

– Это ваше дело, – холодно произнес Дерибас.

Арнольдов поднялся, собираясь уйти. Но Дерибас сделал ему жест рукой, чтобы тот не спешил, и Арнольдов снова присел.

– Скажите, Арнольд Аркадьевич, вот вы арестовали двадцать шесть человек из ОКДВА сотрудников строительно-квартирного отдела. Так?

– Да. Этот список утвержден маршалом Блюхером и военным прокурором.

– Что вы им вменяете?

– Откровенное вредительство, шпионаж, умышленное затягивание строительства объектов гражданского и оборонного назначения.

– Кто на них дал показания?

– Арестованный вашим особым отделом еще в начале апреля военный инженер Кащеев.

– Зачем вы, товарищ Арнольдов, политизируете обычную халатность, разгильдяйство, злоупотребление служебным положением и другие упущения и переводите это на расстрельные пункты пятьдесят восьмой статьи?

– Это организованная группа шпионов, троцкистов-вредителей, руководимая параллельным троцкистским центром.

– И в это дело вы притянули параллельный троцкистский центр. Вы в Москве живете в благоустроенной квартире, товарищ Арнольдов? Наверное, наслаждаетесь ванной, горячей водой, удобствами, тем, что вам не досаждают соседи?

– Ну да. А какое это имеет отношение к делу?

– И приезжающие на Дальний Восток офицеры тоже хотят жить в благоустроенных квартирах, а не в казармах. Каждый день прибывают какие-нибудь новые соединения. У них семьи, жены, дети, они в казармах жить не хотят, им квартиры нужны…Вы понимаете, какой сейчас наплыв военнослужащих, прибывающих в ОКДВА? На Дальнем Востоке почти вдвое увеличено количество военнослужащих, причем, резко, всем офицерам нужны квартиры, младшему комсоставу – комнаты, но тоже в перспективе квартиры, солдатам – казармы, а не палатки, много чего нужно построить по оборонной линии, военные строители просто не успевают все это строить, документация опаздывает. Физически невозможно всех удовлетворить жильем, притом, что строительных мощностей не хватает, лесу требуется очень много, его тоже не хватает – и гражданским объектам дай, и военным строителям дай, на заводы – дай. И всем дай-дай! Бетона катастрофически не хватает, один цементный завод на весь Дальний Восток, потому что строек много, и всем надо. А строительные мощности у нас хоть и растут, но отстают еще от потребностей, вот и получается дисбаланс. Это главная причина. Не ловите рыбку в мутной воде, товарищ Арнольдов! – твердо заявил Дерибас. – До вашего приезда военный инженер Кащеев был арестован особым отделом за упущения и халатность, злоупотребления, а с вашим приездом Вы и ваши следователи Хорошилкин и остальные набили ему морду и переквалифицировали его дело так, что он вдруг «признался» в антисоветской, шпионской и террористической деятельности, я читал его показания. Чушь сплошная! Под вашу лично диктовку или ваших следователей он написал, не иначе, что он с 1925 года входил в антисоветскую, троцкистско-зиновьевскую организацию, установил связь с врагом народа Путна , получал от японской разведки деньги, готовил теракты в отношении товарищей Ворошилова, Гамарника, Кагановича. Двенадцать лет органы ОГПУ, а затем НКВД тут спали, а вы приехали и за неделю раскрыли заговор троцкистов-шпионов в армии. Вы бы квалифицировали предполагаемые преступления как-то по-умному, что ли…

Эти слова Дерибаса ничуть не поколебали Арнольдова и не сбили с него невозмутимость.

– Список подписан товарищем Блюхером. Он лучше знает своих людей. И список утвержден военным прокурором.

– Но товарищ Блюхер наверняка не знает, какую чушь вы тут шьете рядовому инженеру! А раз Блюхер подписал, то и военный прокурор возражать не будет. Путна к инженеру притянули, которого он и в глаза никогда не видел, заговор тут выдумываете…Вы били по морде несчастного инженера? Или что вы там с ним сделали?

– Я об этом не обязан вам докладывать, – невозмутимо отвечал Арнольдов, открыто глядя на Дерибаса своими немигающими глазами.

– Вы не только измордовали инженера, но и запугали его, конечно, да еще и надиктовали ему «признательные показания», Путна приплели и то, что инженер получал деньги от японской разведки.…Где доказательства? Я своим указом категорически запретил своим сотрудникам вплоть до увольнения и отдачи под трибунал применять против арестованных методы физического воздействия, а вы со своей командой своими действиями черт знает в какую сторону заводите следствие, да еще и развращаете моих сотрудников!

– К подозреваемым в шпионаже и троцкизме позволено применять методы физического воздействия для получения от них показаний. Эта установка исходит от товарища Ежова.

Дерибас вскочил со стула, раскрасневшийся, и в бешенстве закричал на Арнольдова:

– Да я вам на яйца наступлю так, что вы собственных малолетних детей признаете шпионами и диверсантами!

– Вы на меня не повышайте голос, товарищ комиссар госбезопасности первого ранга, я не ваш подчиненный, – с той же невозмутимостью ответил Арнольдов.

– Имейте в виду, товарищ Арнольдов, – говорил дальше Дерибас, усевшись в кресло и стуча концом карандаша по столу, – за санкцией на арест ко мне обращаться только в том случае, если показания на подозреваемого него дадут не менее трех человек уже арестованных с неопровержимыми фактами, а я уже согласую эти аресты с прокурором.

– Я доложу о вашей позиции Миронову, – проговорил Арнольдов и поднялся, чтобы идти.

– Это ваше дело. Но товарищ Миронов знает мою позицию.

«Сволочи приезжие, засранцы! – думал он об Арнольдове и московской бригаде, когда тот вышел. – Приехали тут карьеры делать, им громкие разоблачения нужны! Чем выше по должности арестованный, тем ценнее их работа! В тайгу бы вас всех, московских сук, чтобы вы там по лагерям пешком помотались, как я, увидели бы все эти ужасы, да комары бы с мошкой вас погрызли до остервенения. Нет, это конец спокойной жизни! Конец!»

А еще спустя какое-то время, окончательно успокоившись, подвел итог визиту Арнольдова: «Что теперь поделаешь? За Арнольдовым стоит Ежов, за ним, наверное, Сталин, раз уж они его и Миронова сюда послали, чувствует себя хозяином положения с «особыми полномочиями». И этого уже не побороть, машина не только запущена, но и набирает ход».

Немного времени погодя после визита Арнольдова в кабинет Дерибаса без доклада по-свойски вошел Семен Кессельман-Западный, его первый заместитель. Сел в кресло, развалившись, положив нога на ногу, закурил.

Когда-то еще до революции, Семен Кессельман был тихим, скромным, мечтательным, застенчивым юношей, не помышлявшим ни о какой политической и революционной деятельности. Ему бы стихи писать о любви, о мечтах, о неопределенном томлении души, он и начинал их писать, втайне мечтая о поэтической славе, посещал кружок одесских литераторов, его и грызла, но и вдохновляла поэтическая слава его однофамильца Кессельмана, тоже Семена, только Иосифовича. Но вот грянула революция, и Семен по примеру старших братьев Михаила и Авраама «пошел в революцию», оказался в самом ее пекле, поступил в ЧК, и довольно быстро стал заметной чекистской фигурой на Украине. И пошла о нем другая слава – дурная слава палача, благодаря которой он быстро выдвинулся в передовые и чекисты Украины. (Такая же дурная слава палача шла и о нем, Дерибасе, в Казахстане и на Южном Урале). Он был секретарем Одесской чека в апреле-августе 1919 года, в самый разгар Красного террора, где и расстреливал, и выносил расстрельные решения с застенчивым выражением лица, как бы извиняясь перед казнимыми. Оставил свой чекистский след в Волынской, Екатеринославской и Харьковской ЧК. Про него известно даже то, что он в Харькове знался и был одним из подручных известного харьковского палача и садиста, бывшего каторжника Степана Саенко, коменданта концентрационного лагеря в Харькове в годы Гражданской войны, который хвастался тем, что «собственноручно расстрелял около 3000 человек».

И в «тройке», заседая вместо Дерибаса, Семен Кессельман не особенно утруждал себя выяснением истины в отношении подсудимых, подписывал смертные приговоры с легкостью, не задумываясь, никогда не возражал докладчикам, не отправлял дела на доследование в отличие от своего начальника. Несмотря на то, что он занимал большую должность, Семен Кессельман как бы плыл, парил над обыденной жизнью, томимый чем-то невысказанным, потаенным, чего и сам не мог определить, был в обычной жизни человеком нездешним, отстраняясь от нее, стараясь касаться ее поменьше, словно бы страдал от того, что занимает в жизни не свое место, и это «не свое место» отнимает слишком много времени, подавляет его, а свое, заветное, о чем мечталось в юности и что иной раз болезненно томило его, не реализовано, а теперь поздно уже. Даже детей не нажил. А в соответствии с должностью кем только не был в Дальневосточном крае: начальником УНКВД Хабаровской области (была такая в Дальневосточном крае) членом крайкома, крайисполкома, горсовета, высиживая ни них с грустным, томительным чувством и отстраненным видом неизбежной платы за свое высокое положение. Наверное, в революцию, увлекаемые ее романтикой (а может, и ее будущими благами), немало занесло таких вот местечковых евреев, Семенов Кессельманов, тихих, мечтательных, вроде как невольных убийц, с застенчивой улыбкой и невинным выражением лица, которые не ведали, что творили. Занесло, и вот все дальше несет и выше поднимает, и уже не выпрыгнешь из этой колеи, не вернешься к юношеским мечтам о том, любимом, чем хотелось бы в жизни заняться. Как знать, не случись бы революции, вышли бы из них писатели, Эренбурги, поэты, вроде Пастернака, Мандельштама или поэтов меньшего масштаба, вроде его однофамильца Кессельмана; вышли бы художники, Бродские, актеры, журналисты, Кольцовы и иже с ними, не погибли бы многие из них рано, не дожив до сорока, сорока пяти лет, и в историю вписали бы они свое имя с другим знаком. Но получилось так, как получилось. И было что-то странное в прихотливой игре судьбы, когда младший брат был везунчиком по жизни, выше по должности и званию старшего брата, не прилагая к тому особенных усилий, и генеральское звание досталось ему в молодые годы, когда ему не было и сорока лет, как бы на волне революционной инерции. А вот Арнольд, ретивый служака, служил в Москве в особом отделе, был на виду, отличался особым рвением, но судьба распорядилась так, как она распорядилась. В Москве, вероятно, было много таких вот Арнольдов, а Семен в Дальневосточном крае был в единственном числе.

В означенное время Семен Кессельман-Западный носил тонкие, небольшие усики, был все такой же по-юношески стройный в свои тридцать восемь лет и усвоил себе манеру прищуривать глаза и сводить брови к переносью, когда ему что-то говорили окружающие, изображая интерес к собеседнику, к разговору, отчего меж бровей у него образовались две глубокие складки. Жил он весело, был шутником, балагуром, циником и пользовался большим успехом у женщин.

– С чем мой братец пожаловали? – спросил он Дерибаса с нескрываемой иронией, скривив свои тонкие губы.

– Просил санкции на арест тридцати с лишним человек. Все сплошь лучшие люди края, хозяйственники, специалисты, руководители предприятий, коммунисты. Если уж они враги народа, заговорщики, шпионы, троцкисты да вредители, то мы с тобой умываем руки.

– Ну да, еще бы. Братец мой заявлял мне, что мы тут «таежники», не умеем работать, не видим, как тут у нас действуют троцкисты, вредители и заговорщики. Но так же не бывает, Терентий Дмитриевич, чтобы приехали они и за неделю увидели врагов, а мы с вами их не видели, а они раскрыли кучу заговоров чуть ли не во всех областях жизни Дальневосточного края. И в армии у них заговор, и в лесной отрасли, и в рыбной, и в промышленности, и в военном строительстве, и у врачей его люди заговор нашли и черт знает еще где. Так и до нас скоро доберутся. Знаем мы, как эти заговоры раскрываются!