Двенадцать ступенек в ад

– Как же так получается, товарищи чекисты, что никто не знает, чем занимался вне служебного или в служебное время бывший начальник политуправления Красной армии? Как же у нас работают органы безопасности? Не понимаю. Вы, товарищ Дерибас, ничего не знаете о заговорщицкой деятельности Гамарника и Крутова, а органам безопасности Дальневосточного края ничего не известно о заговорщицкой деятельности высших его руководителей и половины высшего состава Дальневосточной армии? Вы, товарищ Дерибас и вы, товарищ Ежов, вместе с товарищем Фриновским ничего не знаете о предателе Гамарнике и его связях, отношениях с другими людьми, его занятиях, его личной жизни. Что это за личность такая таинственная, что органы безопасности ничего не могут сказать о ней Политбюро? Проглядели под своим носом злейшего врага. С кого же Политбюро при необходимости должно спросить в таком случае? Я не понимаю. Разбуди вас ночью, товарищ Дерибас и вас товарищ Ежов, и вы должны ответить Политбюро на любой вопрос, касающийся членов правительства, членов Политбюро, членов ЦК и других руководителей, членов их семей и ближайшем окружении. На любой вопрос (жест рукой с трубкой). Разве Политбюро не правильно излагает суть чекистской работы, товарищ Ежов?

– Абсолютно правильно, товарищ Сталин, – ответил Ежов, так же быстро поднявшись.

– Вот именно. В этом суть чекистской работы.

Сталин снова принялся расхаживать, покуривая свою трубку и, казалось, обдумывая какой-то очередной вопрос.

– А что там за пьяные сборища, которые устраивает на своей квартире в Хабаровске комкор Калмыков ? – неожиданно спросил Сталин. – Что это за музыкально-литературные вечера для военных? – В голосе его послышалось раздражение. – Чуть ли не весь Хабаровск на них собирается. Разве в Хабаровске военным негде собираться, как только у Калмыкова? Разве там нет Дома Красной армии, куда мы посылаем с концертами лучших артистов и музыкантов советской страны? – спросил Сталин, недобро прищурившись.

«Все знает, все ему известно!» – мелькнула у Дерибаса мысль.

– Я полагаю, товарищ Сталин, что не стоит этим калмыковским музыкальным вечерам придавать какое-то политическое значение. Люди культурные собираются в неофициальной обстановке… Песни, обычные, досужие разговоры, сплетни, выпивка.

– А не ведут ли в квартиру Калмыкова нити заговора дальневосточных военных?

– Наша агентура в армии работает и в квартире Калмыкова, товарищ Сталин, и ничего подозрительного не увидела и не услышала на этих вечерах, никаких разговоров, каких-то планов и действий возможного контрреволюционного подполья.

– Вы уверены в этом?

– Был уверен, товарищ Сталин.

– Может, ваша агентура уже перешла на сторону заговорщиков? – насмешливо спросил Молотов.

Дерибас позволил себе улыбнуться, но на этот вопрос уклонился от ответа.

– Как часто посещали эти сборища Блюхер и Гамарник? – спросил Сталин.

– Достоверно известно, что Гамарник никогда не посещал вечеринки у Калмыкова, а что касается Блюхера, то он дружен с Калмыковым еще с Гражданской войны, товарищ Сталин. Они знакомы еще по Уралу, по боям с Колчаком. Это старая, крепкая дружба, проверенная временем. Мне достоверно известно о том, что Блюхер бывал на калмыковских вечерах нечастым гостем. На этих вечеринках встречались люди, которых он не переносил.

Сталин замолчал, расхаживая, дошел до окна, долго стоял там, раскуривая потухшую трубку. Вернулся так же медлительно, встал за спиной Молотова и Ежова и посмотрел на Дерибаса, как показалось Дерибасу, уже другим взглядом, более мягким, и продолжил разговор:

– Политбюро вызвало вас не для того, чтобы отчитывать, товарищ Дерибас, Политбюро вызвало вас затем, чтобы указать вам на ваши упущения и недостатки, сложившиеся в вашей работе. Учитывая все эти недостатки, Политбюро вынуждено было отправить к вам на Дальний Восток группу опытных следователей и оперативных работников для исправления всех этих недостатков и упущений. Политбюро вызвало вас еще и для того, чтобы услышать от вас действительное положение дел на Дальнем Востоке во многих областях его хозяйственной жизни, политической обстановке и положению Красной армии на границе с Маньчжурией.

Сталин замолчал и снова прогулялся до окна и, вернувшись, продолжил:

– Скажите мне откровенно, товарищ Дерибас, как коммунист коммунисту, в насколько лояльно население приграничных районов по отношению к Советской власти в настоящее время? Как сейчас себя ведет советское крестьянство в этих округах? Говорите прямо, не преуменьшая возможной опасности для Советской власти.

– Отвечаю вам как коммунист коммунисту, товарищ Сталин. Население приграничных округов было сильно ущемлено нашей властью, тут скрывать нечего. Оно привыкло свободно пересекать границу в целях торговли, сбыта, товарообмена с населением Маньчжурии, везти оттуда товары, которых у нас недоставало, и до сих пор не хватает.

– И заниматься между делом контрабандой, торговать оружием, наркотиками, – язвительно вставил Молотов.

Дерибас пропустил этот вопрос мимо ушей.

– Дальневосточное крестьянство, как это вам, наверное, известно, пользовалось большими льготами при царском режиме, оно жило по большей части зажиточно, земли было достаточно. В бедняках числились вдовы, погорельцы и инвалиды. Иные хозяйства имели от двухсот до пятисот десятин земли. Малоземельных крестьян здесь не было. Закрытие границы и непродуманные, как уже это осознали краевые власти, чрезмерные налоги, конечно, вызвали острое недовольство населения, привыкшего жить свободными хозяевами, иметь свободный рынок сбыта. Считаю, что сплошная коллективизация именно в приграничных районах была поспешной и непродуманной. Советская власть вместо дружественного крестьянства и казачества получила мятежи и явного или скрытого врага, с которым была вынуждена бороться.

Сталин с каждым его словом хмурился все больше, Ежов застыл на месте, раскрыв глаза от ужаса.

– Мятежи крестьян в двадцатые и в тридцатые годы были и в Сибири и в Забайкалье, где также не было крепостного права и помещичьего землевладения, – заметил Молотов.

– Это так, товарищ Молотов, но далеко не во всех округах нам противостоит явный враг, готовый на нас напасть. В Сибири они не представляли такой опасности, как на дальневосточной границе, где кроме Японии нам противостоит еще и белоэмигрантский Харбин. – Дерибас достал из планшета свой журнал, полистал его, нашел нужную страницу и продолжил: – На Дальнем Востоке раскулачивание привело к ликвидации около 4000 тысяч хозяйств, выселено более 500 семей, по данным учета НКВД, многие крестьяне убежали за границу, сельское население значительно и неоправданно уменьшилось, приграничные районы сильно обезлюдели. В Амурской области самый приграничный Тамбовский район обезлюдел наполовину, на 30 тысяч человек, Молотовский – в три раза, Гродековский в Приморье – в два с половиной раза, Хорольский в Приморье – на 50%. А это все хлеб, товарищ Сталин, овес, фураж, это все могло бы быть надежной опорой Советской власти. Примеров достаточно. Настроение у крестьянства, не самое лучшее… Как кормить одну только армию в 500 тысяч едоков да плюс армию погранвойск и НКВД, да и город хочет кушать? Создание красноармейского колхозного корпуса в прошлом году с постройкой ферм, теплиц, казарм для бойцов и домиков для начсостава должно улучшить снабжение продовольствием армии, но всех вопросов не решит.

– Получается, что секретарь Амурского обкома товарищ Иванов в своих отчетах врал Политбюро? – спросил Сталин Молотова. – Самым бессовестным образом врал? Зачем? Выходит, и Крутов и Гамарник в своих отчетах тоже врали Политбюро? Почему так получается, товарищи? Никому верить нельзя, ни от кого правды не добьешься. Не понимаю. Как враги все действуют.

Сталин хмурился и мрачнел, Молотов молчал, а Ежов сидел, ни жив, ни мертв.

Сталин вышел из-за спин Молотова и Ежова, остановился на торце стола и обратился к Дерибасу спокойным, мягким тоном:

– Скажите товарищ Дерибас, не преуменьшая опасности для Советской власти, много ли сейчас еще остается в приграничных районах нелояльных к нашей власти крестьян и оставшихся казаков?

– Их достаточно, товарищ Сталин. Мне кажется, что для того, чтобы крестьянин окончательно встал на нашу сторону и был надежной опорой Советской власти на границе против возможного агрессора, хорошо было бы во всех приграничных районах разрешить сельскохозяйственные ярмарки для торговли излишками сельскохозяйственной продукцией и товарообменом. Это бы и стимулировало крестьян еще лучше трудиться. И разрешить крестьянам вывозить свою продукцию в города, открыть в них рынки или подобия ярмарок. Это в какой-то мере оживило бы обмен между городом и деревней. Отчасти это снизило бы контрабанду.

– То есть вы, товарищ Дерибас, предлагаете Советской власти ввести на Дальнем Востоке новый НЭП? – ядовито спросил Молотов. – Ваше мнение – это троцкистско-бухаринская отрыжка, и больше ничего.

– Я не знаю, как это называется, товарищ Молотов, но если речь идет о дружественности крестьянства в пограничных районах, то НЭП или как там его называют, на определенное время бы не помешал. Ведь вводил же его Ленин, и пошло на пользу. Наша власть непоколебима и сильна, но она удерживается у дальневосточных границ исключительно силой, товарищ Молотов.

– Какие могут быть излишки у колхозников? Они должны сдавать весь хлеб государству, – вставил новое язвительное замечание Молотов.

– Да, но есть единоличные хозяйства, в конце концов, у крестьян есть индивидуальные огороды и личные подворья, где они содержат скот, птицу. На трудодни крестьяне почти не получают денег, только натурой, зерном или картофелем, овощами и другой продукцией. А без денег даже в крестьянском хозяйстве никуда, товарищ Сталин.

– Разве ЦК и Политбюро, введя льготное налогообложение дальневосточных колхозов и единоличников, сделало это в недостаточной мере? – спросил Сталин.

– В недостаточной, товарищ Сталин, – повторил Дерибас. – Эти нововведения, мне кажется, сделало бы крестьян по отношению к нашей власти исключительно дружественным.

Сталин опять отправился в путешествие к дальней двери своего большого кабинета, встал у окна и погрузился в раздумье.

– Политбюро сейчас не имеет намерений пересматривать политику партии в отношении крестьянства, у него более насущные задачи, – подвел итог Сталин этому разговору, стоя у окна.

Наступила напряженное молчание, длилось оно, пожалуй, минуту-другую , но Дерибасу это молчание показалось вечностью. «На весах взвешивает, что со мной делать, нужен ли я еще ему? – проницательно думал Дерибас о своей дальнейшей участи. – Всех, каждого так взвешивает! Может, отпустит с миром, а может?.. А как не нужен буду, объявит и меня шпионом и врагом народа. Еще и до гостиницы не доберусь, а участь моя уже решится».

Наконец Сталин отошел от дальнего окна и медленно…рассчитано медленно приблизился к столу. «Вот сейчас все и скажет», – мелькнула у Дерибаса мысль.

– Политбюро готовило вам новое назначение на Украину вместо товарища Балицкого, но в связи со сложившейся обстановкой в стране и в Дальневосточном крае изменило свое решение. Возвращайтесь на Дальний Восток, товарищ Дерибас, – проговорил Сталин, давая понять этим, что разговор окончен. – Политбюро доверяет вам. И хорошенько разберитесь там у себя на Дальнем Востоке во всей сложившейся обстановке. И потрясите со своими работниками хорошенько тех, кто запятнал себя антисоветскими настроениями, а тем более враждебными намерениями. Хорошенько их потрясите! – прибавил он (жест рукой с трубкой). – Политбюро ждет от вас более решительных действий по борьбе со всяческими врагами народа.

Дерибас и Ежов вышли из приемной, где их уже ожидал дежурный офицер, чтобы препроводить их на выход, к тому месту, где они сдали оружие на хранение.

– Это хорошо, что товарищ Сталин доверяет вам, товарищ Дерибас,– говорил Ежов, забирая Дерибаса под руку, когда они шли по кремлевскому коридору. – Это очень хорошо! Постарайтесь оправдать его доверие, и мое тоже. Но вы были смелы, вы были отчаянно смелы! Я даже испугался за вас. Вы ему советовали, а это неосторожно, а я вас не предупредил, а он этого не любит. Ох, не любит, не любит! – скороговоркой повторил Ежов. – Но Сталин оценил вашу большевистскую прямоту и храбрость. Редко кто из наших сотрудников высказывается с такой нелицеприятной откровенностью.

– Почему же? Разве товарищу Сталину не известно действительное положение дел в приграничных районах и настроение крестьянства?

– В точности неизвестно так же, как при всеобщей коллективизации. Все и отовсюду врали. И теперь товарищ Сталин не имеет точной картины положения дел в отдаленных районах нашей большой страны. Он никому не верит, потому что ему опять все врут. Да-да, к сожалению, врут или сознательно дезинформируют! Секретарь Амурского обкома партии Иванов рисует одну картину положения крестьянско-колхозных дел в Приамурье, Крутов рисовал другую, Гамарник третью. А отправит он куда-нибудь Мехлиса, тот рисует картину вообще в аховом виде, как ему хочется. Вот он никому и не верит. У всех свои интересы представить картину в нужном им свете. Как будто у нас не одна и та же задача – не вводить в заблуждение и не лгать высшему руководству страны.

…Когда после аудиенции Ежов и Дерибас вышли из кабинета, Сталин раскурил трубку и с минуту-другую расхаживал по кабинету.

– Что Политбюро намерено делать с товарищем Дерибасом? – в своей манере спросил он Молотова, говоря свои мысли и соображения от имени Политбюро.

Молотов ответил, не колеблясь, словно бы ожидал этого вопроса и уже обдумал ответ:

– Следует дать ему месяц на исправление своей работы и посмотреть на ее результаты.