Цимес (сборник)

И значит, она всегда должна быть рядом – моя Симонетта…

Я постелил ей в родительской спальне. Сквозь прорехи между балками заглядывала Малая Медведица. Ночь была теплая. Сам я устроился рядом, в соседней комнате, и, перед тем как провалился в сон, – видение? Сима – тоненькая, в короткой ночной сорочке, ее легкий поцелуй в щеку, пожелание спокойной ночи… И – уже в полусне – последняя отчетливая мысль: какая же она вся-вся – моя…

Меня разбудило пение птицы – одна-единственная короткая трель, музыкальная фраза, бесконечно повторяемая на все лады. И я вышел ей навстречу, на крыльцо, встречать восход. Уселся на гладкие каменные ступени, посмотрел на восток. С первым лучом солнца я почувствовал – рядом и сзади – ее, Симу. Вот она неслышно подходит, садится, обхватывает руками колени и кладет на них голову. Улыбается, смотрит на солнце, молчит.

– Еще очень рано…

– Пусть… Зато хорошо. Мне всегда жалко времени, когда хорошо…

– Ты в самом деле уверена? Правда – хорошо?

– Да, очень.

– И отчего же?

– От красоты. От того, что здесь – тихо. Оттого, что – дом…

– Но ты – чужая, ты же с севера. Что тебе эти холмы?

– Не знаю… Мне кажется… Я еще никогда не думала о старости, о смерти, а сейчас вдруг… Я вдруг поняла: есть места, где хотелось бы умереть…

– Тебе – умереть? Что за глупости…

– Не глупости, не глупости. Умереть не для того, чтобы не жить. Умереть для того, чтобы обрести покой. А обрести покой здесь, среди такой красоты, – что может быть лучше?

– Вот как. Обрести покой…

– Все ищут покой. И ты тоже. Разве нет?

Я наконец поворачиваюсь и смотрю на нее.

Волосы спутаны, ласковое, утреннее, чуть припухшее со сна лицо. Яркие – вот-вот брызнут соком – губы. Открытые плечи, еще не тронутая солнцем грудь…

Зачем она здесь? После стольких лет тоски – что мне в этих словах, в этих губах, в этом теле? Разве можно утолить мой голод, которому столько лет? Взять ее сейчас – легко. Взять, выпить… А что потом? Вечность – ведь это колодец без дна. Бросишь камушек – и ни звука в ответ…

– Ты – Симонетта. Ты – мой камушек. Я тебя…

Но я молчу.

…Солнце вылупилось из-за горизонта, залило холмы, потекло по горным тропинкам, пришло в город и затопило его весь. Всю Флоренцию.

Снова, как всегда, настало утро…

– Симонетта, одевайся, нам пора. Летиция ждет нас к завтраку…

Здесь тихо. Грубые полотняные скатерти, простая еда, теплый хлеб. Летиция – моя кормилица, моя крестная мать. Я помню ее столько же, сколько помню себя. Она просто была – всегда. Так же, как и улыбка на ее широком добродушном лице. А еще – обжигающий кофе и болтовня сквозь смех. У нее восемь детей, и она рассказывает про каждого отдельно. Четверть часа – и они говорят с Симой так, словно она выкормила и ее тоже.

Потому что – как же можно не любить Симонетту?

Когда они спускаются в сад, я вижу ее, пронизанную солнечными лучами, и не верю сам себе – неужели, неужели я ее нашел? Все-таки – нашел…

Теперь – лишь бы не потерять.

Она любила другого и рано, очень рано умерла. В этой фразе – моя судьба и эта бесконечная тоска.

Я не попробовал ее – женщину, зато я ее писал. Я писал ее всюду и всегда, всю жизнь. Я обессмертил свое имя, рассказывая о своей любви к ней. И какой в этом толк? Ведь я так ее и не вкусил.

Хотя порой мне кажется: испробуй я ее, не смог бы ее писать. Потому что исчезла бы тайна. Впрочем, если бы она не умерла от чахотки, я бы ее, конечно, убил. Ибо – так желать…

Но я пишу, пишу…

Кости ее давно истлели, губы превратились в прах, а люди приходят и говорят: «Поглядите, какая Венера». Я сумел продлить ее жизнь, я сделал ее вечной. Но вот уже сотни лет я просыпаюсь по ночам в холодном поту с ее именем на губах – Симонетта.

Мое неиспитое вино…

Я с детства не такой, как все, другой.

Сначала я не понимал отчего. Потом… Потом я начал искать гармонию, а находил… Особенно трудно было с женщинами. Не знаю почему, но они тянулись ко мне всегда. Может, потому, что каждая, пусть не ведая, надеялась оказаться Симонеттой. Сколько их было…

Они появлялись ненадолго и исчезали навсегда. Моя неутолимая жажда вела меня дальше – к тем, кто приходил следом. Никто из них не прошел через мое сердце, мне нужна была Симонетта.

Пока я не встретил Мию.

Пусть ненадолго, она меня победила. Она смогла заслонить Симонетту, и я испугался.

Не сразу, а когда понял…

Мы просто ехали в Ниццу. Я так хотел показать ей голубые камни на побережье.

…когда я вылез по склону обратно на шоссе, на мне не было живого места – кровоподтеки, синяки, ссадины. Потом, в больнице, даже нашли трещину в голеностопе. Целых три недели на костылях и в гипсе. Мия почти не пострадала внешне, она лежала рядом с машиной ничком, уткнувшись лицом в траву. Когда до нее добрались, она была… она умерла. Всего-то одна-единственная глубокая рана на левом виске – случайный камень, и… Это было проще всего – я подобрал его накануне, чтобы он был под рукой – когда… Рассказывать – долго… Разбить бутылку масла вблизи от края дороги, пересадить Мию на место водителя, придавить булыжником педаль газа, выпрыгнуть и прокатиться вниз несколько десятков метров… Вот и все. Зато Симонетта вернулась ко мне навсегда. Это главное, а значит, и я не мог поступить иначе, ведь в моем сердце есть место только для одной женщины, и предать ее – означало бы предать красоту, предать мою любовь и мою тоску. Хорошо, что Мия умерла. Да и не умерла она вовсе, я ведь так часто вижу в толпе ее лицо, слышу ее голос… Особенно когда вновь проезжаю это место почти на самой вершине. Невозможно описать прелесть этих округлых красно-зеленых холмов. Тот, кто не видел, не поймет. Но если хоть однажды…

Через несколько лет я женился. Она сказала, что беременна от меня, и я поверил. Я привык к ней и к ребенку и даже расстроился, когда она меня бросила. Впрочем, все это было не важно, ничто не мешало мне искать и любить Симонетту. Желать ее – безумно.

И вот теперь…

Нет, я все еще не могу поверить до конца, что эта маленькая Сима, девушка с ускользающим взглядом, и есть моя выстраданная и все-таки появившаяся любовь.

Понимаете, я так долго ждал, что никак не могу ошибиться.

Именно поэтому я ее не трогаю. Ведь если я ошибся и Симонетта вновь ускользнула от меня, на что мне эта восхитительная плоть?

– Избавься от нее, – шепчет мне кто-то внутри – и делается так страшно…

Целых пять столетий одиночества – немудрено, что я так недоверчив.

– Избавься от нее. Избавься. Горная дорога, вино, которое впитало так много солнца. А потом снова – вечное томление, вечное ожидание Симонетты, и никто никогда не сможет тебе помешать.

Желать – ее…