Цимес (сборник)

– Наоборот? Это как?

– Как вам объяснить… Некоторые великие мастера умели так изобразить на полотне взгляд – с какой стороны ни посмотришь, глаза с портрета всегда направлены прямо на тебя. Всегда. Неотрывно. А вы смотрите в глаза, а взгляд поймать невозможно. Наоборот…

– Никогда о таком не думала…

– Хм… Верю. Я вспомнил об этом потому, что однажды уже видел подобное – прекрасное юное женское лицо и взгляд, который неуловим. Всем – и никому. И лучше не пытаться его поймать.

– Почему?

– Потому что потом уже не вырваться. Не отпустит. А может, сам не захочешь…

– Вы говорите странно… Кто она? Как ее зовут?

– Ее? Ее звали… Нет, сначала… А как зовут – вас? Тебя?

– Сима… То есть Симона…

– Пожалуй… Я буду звать тебя – Симонетта.

– А почему – пожалуй?

– Потому, что это имя тебе подходит, а ты – ему. И это хорошо. Вообще все хорошо, ведь мы встретились. Откуда ты знаешь итальянский?

– Это моя специальность – европейские языки. Английский, французский, итальянский…

– И почему ты плачешь? Впрочем, это не важно. Просто не плачь, и все. Оно того не стоит, и он – тоже.

– Откуда вы знаете?

– Говори мне «ты». Мое имя Сандро. Пожалуйста, всегда говори мне «ты».

– Сандро…

– Тебе идут слезы, но все-таки вытри их, а…

– Но у меня… неприятности. Вам легко говорить…

– Тебе. Тебе легко…

Она послушно кивает.

– Тебе легко говорить.

Послушная… Послушная девочка, послушная дочь, послушная любовница… Та, что еще не проснулась. Та, чей взгляд невозможно поймать.

Симонетта…

Размазывая слезы по щекам и забавно растягивая гласные – что-то славянское в ее лице и этом милом акценте – она долго и путано рассказывает мне свою историю. После окончания университета поехала с другом в Италию, сначала, конечно же, Венеция, а там бурная ссора с Ромео, разрыв, вот уеду – ему назло, уеду – одна… жара, суета и сутолока вокзала, и, в довершение всех бед, пропажа кошелька и документов, обнаруженная ею уже прямо здесь, в поезде, несущемся со скоростью почти триста километров в час… все это ради того, чтобы забыть, забыть изменчивую, прекрасную, истекающую солнцем Венецию и оказаться в ладонях Тосканы – в моих ладонях.

Мои ладони… Они шершавы и горячи. Такие, какими их сделала долгая работа с камнем. А я работаю с ним всю жизнь, сколько себя помню. Я возвращаю ему красоту и тепло, наполняю солнцем. Мои руки знают благородство его линий, его дыханье и его смерть… Среди моих предков – каменотесы, известные не только во Фьезоле – по всей Тоскане. Скульптор, реставратор, каменотес – Сандро. Странно, я все время забываю, что Мия – умерла… Я все время об этом забываю.

Зато вижу ее живую – смуглокожую, хрупкую, зеленоглазую, с влажными от страсти черными завитками на тонкой шее, чувствую ее горячечный озноб. А ведь больше двадцати лет прошло… Не отпускает она меня, Мия… Сын вырос, жена ушла к лучшему другу. Осталась только работа, камень, его живое чудо… И моя неистовая Мия, которой всегда будет двадцать три…

– И что ты собираешься делать?

Сима пожимает плечами, смотрит – сквозь меня – доверчиво, склоняет голову чуть набок. И я вижу Симонетту…

Я пишу ее вновь и вновь, уже почти пятьсот лет. Пишу ее живую, потому что красота не умирает. И пусть она любит не меня, все это время, все эти пятьсот лет. Я привык.

И потом, у меня все же была – Мия…

Из Флоренции мы сразу же отправились в Фьезоле. Симу даже не пришлось уговаривать, все произошло само собой. Само собой, как и должно было быть…

Я просто подхватил ее сумку, полуобернулся:

– Ну, идем?

И она побежала за мной вприпрыжку.

– А это вот и есть Флоренция, да?

…Автобус карабкался по холмам, рядом щебетала Симонетта, а я… Я глядел на залитые солнцем, раскаленные добела улицы моего детства и удивлялся сам себе – почему меня совершенно не утомляет ее почти детская болтовня? И ждал. Увидит ли она? Поймет ли?

И она…

Именно на этом повороте, почти на самом верху, она кинула мимолетный взгляд в окно и… Тому, кто ни разу этого не видел, не расскажешь. Любые слова тусклы и незначительны по сравнению с нежной прелестью этих округлых красно-зеленых холмов. Но если хоть однажды…

Она вдруг вцепилась в мою руку, замолчала и выдохнула:

– Вот это – да-а-а-а…

И целых десять минут после не произнесла ни слова. Ее тонкие пальцы в моей ладони, ее вздохи у моего плеча…

От автобусной остановки пешком – все выше и выше, и вот они – прочные чугунные ворота, вязь решетки, ржавый, давно никому не нужный замок. Поблизости, в зарослях плюща, лаз, о котором уже так давно знаю только я один. Вот он – дом моего детства…

За забором – старый заброшенный сад, дремлющие под солнцем оливы и кипарисы.

Двадцать лет забвения. Вывороченная, тоскующая по прошлому земля…

Дом заброшен и местами разрушен, но правая половина сохранилась гораздо лучше, почти целиком. Особенно столовая с узкими высокими окнами вдоль всей стены: тронь ставни – и вот оно, небо. Небо Тосканы…

Я не хотел возвращаться – что толку от давних детских воспоминаний, от этого полуразвалившегося дома… Невозможно похоронить себя в этой глуши, прекрасной, но какой же, боже мой, глуши. Только после развода я решился.

Все-таки – наследство.

Все-таки кров и – кровь…

Сима кружит по комнатам и смеется.