Прятаться больше не с кем

– и причитая сквозь зубы, хотя хотелось орать. Пока я запрыгивал боль, Пеликан добежал до забора и начал протискиваться, надувая щёки и вены на лбу от напряжения, дыра была широкая, может, Пеликан разжирел от волнения. Я подошёл к нему,

– Выдохни, мудак!

– говорю, двумя руками отвожу второй прут. Он пролезает, валится на меня, я поскальзываюсь на собачьем дерьме и мы падаем, я – в жидкое дерьмо, он – на мой живот.

– Вставай, Пеликан, я сейчас промокну.

– Щас–щас, дай отдышаться. Фууу..

От него пахнет немытым телом и семечками. Ударив меня в грудь, он встаёт и протягивает руку, поднимаюсь, снимаю куртку, смотрю на бледно–оранжевое пятно на спине, кладу её в лужу, достаю салфетки и смываю говно. Пеликан скачет рядом, паникует, предлагаю ему поучаствовать, он скалится и мотает головой.

– Тогда стой спокойно.

– Рэ, нас примут сейчас. Или санитары из рехаба прибегут.

И они бегут. Пеликан дёргается в одну сторону, в другую, что ты ждёшь, мудила, кидает мне свою сумку с вещами и бежит во дворы жилых домов. Решаю не убегать с ним, а санитары – или охранники – решают не выходить за пределы территории. Поворачиваюсь к ним спиной и продолжаю чистить куртку. Они загибают прутья на место, связывают их какой–то верёвкой и уходят.

Беру сумку Пеликана, кладу сверху промокшую куртку и иду в ту сторону, куда он побежал. Он шипит мне из арки какого–то дома,

– Шшш, давай сюда.

– подхожу, отдаю сумку, даю сигарету, слышно, как во дворе разговаривают.

– Рэ, мне срочно нужна доза.

Ну конечно.

– В соседнем дворе можно взять.

Иди и возьми.

– У тебя деньги есть с собой?

Я снова не могу отказать. Даю ему бабки, оставляю немного на такси и жду. Он быстро возвращается с двумя шприцами,

– Будешь?

– ставится здесь же, просит две минуты на приход, вызываю тем временем такси. Пеликан никакой, усаживаю его на заднее сиденье, сажусь рядом,

– Перепил слегка.

– водитель недоволен, показываю бабки, мы трогаемся и салон наполняется запахом дерьма. «Не забыть погулять с собакой» – крутится у меня в голове всю дорогу до дома.

Выходим у дома Пеликана, он что–то говорит мне, но речь настолько медленная, что я не разбираю ни слова.

– Ты как?

– Спсибо.

– Что «спасибо»? Чувствуешь себя как?

– Спсибо. Рнрмрлг.

– Домой идёшь?

– [кивает]

– Тогда пока.

Он вцепляется в моё плечо, «5 минут», стоим пять минут, ноги Пеликана подкашиваются каждые пять секунд, глаза закрыты, руки болтаются, голова опущена.

– Всё, давай, я пойду.

Он просыпается, щупает свои карманы, находит полный шприц, прячет в сумку, вяло машет рукой и уходит. Я жду, пока не хлопнет входная дверь. Хлоп. Ухожу. Я ещё буду вспоминать и ценить те полчаса после рехаба, когда Пеликан был похож на себя, – он даст мне достаточно времени для сравнения.

Потом он мне расскажет, как с героина его пересадили на метадон в этом рехабе, плюс – чистые шприцы, минусы – всё остальное, начиная со снижения дозы, метадоновые ломки, витамины, сносное питание, тупые торчки (к которым он себя не причислял), врачи, врачи, которые таковые только по табличке на двери, гоп–охрана, продающая водку за большие бабки, а потом показывающая пальцем на тех, кто пил, нарушение правил, изоляция, круглосуточное наблюдение, туалет с сопровождением. Он описывал рехаб как самое ужасное место, в котором он побывал за всю жизнь, «кроме пизды моей матери», что в рехабе стало хуже, чем до него, «обострились болезни». Пеликан врал, пиздил как обычно – он пополнел, но не критично, цвет лица стал лучше и вообще он говорил связно, естественно, до первой дозы. Он не врал в одном – не говорил, что доза будет последней или предпоследней. Через месяц родственники снова отправили его в рехаб, но уже в другой – он приехал туда на скорой. Оттуда он не сбегал, пробыл сколько нужно, потом у него было что–то вроде домашнего ареста и пообщаться с ним не было возможности. И в итоге он сбежал и из–под «домашнего ареста» – это его предпоследний побег. Я не видел его полгода.

Началось «Бутово» – весь его бизнес накрылся, денег на героин не было и он перешёл на аптечный стафф. В Бутово была аптека, где любой нарик мог купить кодеиносодержащие и другие препараты из рациона пациентов психиатрических клиник, ассортимент постоянно пополнялся чем–то новым, сначала в аптеке принимали поддельные рецепты, но потом и от этого отказались – все понимали, зачем они сюда приходят.

Я ездил туда с Пеликаном раза три или четыре, буквально носил его туда и обратно, около аптеки, похоже, никогда не убирались – шприцы, упаковки, ампулы, вата – и мне было интересно, во сколько им обходится такая торговля и кому они платят. Нарики понимали, что я не один из них, поэтому просили деньги и сигареты, я покупал пачками им чистые машины, хотя они стоили копейки, но эта статья расходов не вписывалась в их ежедневный бюджет. Понятно, что они все друг друга знали, у кого–то даже были силы и желание работать время от времени, но сюда они приходили каждый день.

Наши совместные с Пеликаном поездки в Бутово закончились, когда нарики сели мне на шею и начали воспринимать мою помощь как должное. «Наркоман всегда врёт» – Пеликан заебал меня этой фразой, и врал, но денег не просил. Когда кто–то из его бутовских знакомых хотел залезть мне в карман, Пеликан не стал его оправдывать, при этом из дома он воровал регулярно – только деньги, чтобы не заморачиваться с перепродажами, мелочь, буквально мелочь – рубль, два, десять. Доступа к более крупным номиналам у него не было.

Аптеку всё–таки прикрыли, Пеликана снова засунули в рехаб подальше от дома, но и эта попытка провалилась. На него не плюнули – оставили в покое, больше никакого принуждения – всё равно идти ему не к кому, некуда, не на что, нога, на которую он хромал, так и не зажила, а чтобы взять такси или сесть в автобус – деньги, откуда он их возьмёт? И Пеликан всё же продаёт свою технику – компы, ноуты, микшеры, игровые приставки – постепенно, растягивая продажу на месяц.

Находиться с ним рядом было тяжело, даже минуты, я сбегал от него, избегал, я шёл к Миднайт. Она похудела, её грудь стала ещё выразительнее, черты лица жёстче, она не скрывала морщины, которые её и не старили, она по–прежнему в форме и знает об этом.

Между нами давно уже не было препятствий – в разговорах, в сексе, но это не сказывалось на качестве, секс с Миднайт мне не надоедал, мне не надоедала сама Миднайт, я не знаю, как она вела себя в семье – с Филом, с Дэнни – я уверен, что она не меняет маски в зависимости от того, кто перед ней находится. У неё их просто нет.

Целуя Миднайт в губы, покусывая её соски и мочки ушей, вылизывая её великолепную пизду, мне всегда хотелось спросить её, кто у неё есть сейчас или был в прошлом, кому ещё доступно то, что доступно сейчас мне. Я всё–таки спросил её однажды.

– Рэ, ты заметил, я уверена, что со мной произошли изменения – как минимум я начала нервничать сильнее обычного. Заметил?

– Прости, Миднайт, но нет. Наверное, я эгоист.

– О, ну ты загнул, хахаха. Мне бы ещё парочку таких «эгоистов», хахаха, нет, многовато. Ты меня полностью удовлетворяешь. Так вот, нервы. Это из–за Дэнни. Тебе нужно поговорить с ним. Чем быстрее ты это сделаешь, тем быстрее всем нам станет лучше и спокойнее.

Дэнни? Какого хрена.

– А что Дэнни? Достаёт тебя как–то?

– Нет–нет, мы же почти не общаемся, ты помнишь эту историю.

– Помню. Почему я не могу поговорить с тобой?

– Ох, Рэ.. Это действительно сложно. И необычно, наверное. Нет, я не могу, прости меня, пожалуйста.

Мы курим, я разглядываю Миднайт – она не прячет взгляд, не смотрит мимо или сквозь меня, она ждёт.