Лесник

– Так пойдем в контору. Месячный отчет это перво-наперво чтоб был наготове, а, окромя того, полугодовой баланс вывести надо, потому теперича, сами знаете, у нас метаморфоз, опеку назначат, наследство в дележ пойдет…

Спиридон Иваныч только вздрогнул.

Был уже час двенадцатый. Контора занимала особый флигелек на дворе усадьбы, и в ней, у раскрытого настеж окна сидели теперь друг против друга за покрытым клеенкою столом Софрон Артемьич и его помощник, перекидывая как бы в перегонку костяжками счетов, лежавших у каждого из них по правой руке. Они были так поглощены своим делом, что в первую минуту не обратили внимания на разговор, долетавший в ним со двора:

– Чтой-то вы, помилуйте, чего мне врать? Говорю, нету, вышли, пищал женский голос.

– Куда?… Спрашиваю тебя, куда ушел? говорил кто-то другой, как бы путаясь языком.

– В контору, так… так и скажи… баба! и пойду… все одно… контора!..

Барабаш первый поднял голову:

– Да это никак Иван Николаич? спросил он с некоторым недоумением.

Конторщик поспешно вывесил с места голову за окно…

– Они-с… с вашей Лукерьей, сказал он, как бы стыдливо помолчав перед тем и присаживаясь снова в столу.

Софрон Артемьич внимательно глянул ему в лицо.

Спиридон Иваныч слабо усмехнулся и опустил глаза.

В передней вслед за тем раздались тяжелые шаги.

Дверь широко распахнулась и в комнату вошел капитан.

Он остановился, оглянул сидевших своими круглыми, заметно осовелыми глазами и, чуть-чуть шатаясь, подошел в столу, кивнул Барабашу и тут же опустился на ближайший стул.

– Видели? Хорош? неожиданно захохотал он; – акт составьте, формальный… акт…

Он уронил голову на грудь и тяжело вздохнул. Барабаш с конторщиком испуганно переглянулись еще раз.

– Воды позвольте… воды испить, сказал через миг Переслегин, протягивая руку к графину, стоявшему на столе.

Конторщик, отличавшийся крайнею услужливостью нрава, поспешил налить ему воды в стакан.

Он жадно выпил, обтер губы, а с ними и все влажное от жары лицо своею большою красною рукой и – передохнул еще раз.

– Софрон Артемьич, начал он уже довольно твердым голосом, – кому мне должность сдать прикажете?

Тот так и всплеснул руками:

– Да что это вы вздумали, Иван Николаич, Бог с вами!..

– Спрашиваю: кому сдать? перебил его капитан, ударив кулаком по столу, – потому… сами видите…

Барабаш замахал руками:

– И не вижу, и видеть не хочу, и с вашей стороны, можно сказать, иллюзия одна и воображение чувств. Может всю ночь опять не спали и организацию свою расстроили…

– Пустое вы говорите! перебил его еще раз капитан и закачал головою; – на тех условиях шел, из мозгов не вышибешь! И он треснул себя при этом по лбу ладонью.

– Про какие это вы условия говорите, в тож не возьмешь, спросил, недоумевая, управляющий.

– Не знаете?… А когда я у вас за пять рублей лесником простым служил… в посконной рубахе ходил… в грязи свинья-свиньею лежал, – не помните?… И тогда он… благодетель наш, судорожно выговорил и оборвал на мгновение капитан, – он меня… Можете-ли, спросил, обещаться мне на счет вашей слабости?… Нет, говорю, стараться буду, а наверное обещаться не смею, потому уж раз…

Он закинул нежданно обе руки за затылок и крепко сжал ими свою коротко остриженную голову:

– А он… он мне на честь поверил… Назначаю, говорит вас, безо всякого вашего обещания, потому уверен, что сами вы откажетесь, когда почувствуете, «что опять впали»… Ну, вот я и… и впал…

Он встал на ноги.

– Так вы уж пожалуйста, Софрон Артемьич, избавьте!.. Мой совет вам хомяковского, Лавра Фадеева, главным поставить: знаю его с Севастополя, на 4 бастионе вместе служили, – твердый старик, сообразительный…

– Да помилуйте, Иван Николаич, чуть не плакал говоря Барабаш, – в подобную-ли минуту толковать об этом, когда у нас такой камуфлет вышел и, можно сказать, общий удар!.. И все мы не знаем теперича, что из нас будет, и самая наша резиденция какому господину попадет, – так что-жь нам заранее?… Может, Бог даст, и опять будет настоящий барон, с развитием…

Капитан покачнулся на ногах., рассеявшийся у него дурман начинал, видимо, опять туманить его голову:

– Ну, вы и целуйтесь с ним!.. А я уж не слуга… никому!.. Потому все прахом! Поняли вы: прахом все… Значит, не надо мол… не надо тебе ничего…

Голос его порвался внезапно: он махнул отчаянно рукою и направился в двери. Барабаш кинулся за ним:

– Вы куда же это, к себе теперича, Иван Ниволаич? Становой должен быть, юстиция, так от вас от первого показание потребуется…

– Акт, формальный акт! захохотал на это опять, совсем уже пьяно, Переслегин, – а он… Где он? отчаянно вскрикнул он вдруг, оборачиваясь на управляющего.

Тот невольно отступил на шаг. Капитан вышел из конторы и зашагал по двору в сторону конюшни, где привязана была у него в кольцу лошадь.

– Самого этого Лавра Хомяковского соврасый, сказал конторщик Спиридон Иваныч, следя за ним из окна, – туда, стало быть, опять поедет.

– Проспится там до вечера, одумается, досадливо проговорил Софрон Артемьич, садясь снова за свои счеты. И как бы «одумавшись» сам:

– С чувствием человек! промолвил он и глубоко вздохнул.

– Это точно вы говорите, одобрил Спиридон Иваныч, проводя по линейке черту под колонной прописанных им цифр, – ибо, Царство им Небесное, Валентин Алексеич настоящий благотворитель были, прямо так сказать надо.

– Из последних уже вельмож господин был, всякого малого человека понимать мог! добавил к этому Барабаш – и вытащил платок отереть выступившие, на глаза его слезы.

XI

Часа четыре после этого, во двор усадьбы, где за круглым деревянным столом, под развесистою липой, занимались послеобеденным чаепитием Софрон Артемьич с неразлучным теперь с ним конторщиком, въехала известная нам нетычанка с сидевшею в ней Пинной Афанасьевной Левентюк.

Она осадила лошадку свою у крыльца и заговорила тут-же с лихорадочною поспешностью:

– Слышала, слышала, ужасный факт, ужасный!.. Я впрочем прямо в глаза ему сказала тогда: он был, очевидно, под влиянием аффекта. Это даже случаем нельзя назвать, а просто психиатрический казус… Где Иван Николаич? перебила она себя разом этим вопросом.

Софрон Артемьич, которому «ученые слова» неизменно внушали и некий благоговейный трепет, и желание не ударить, с своей стороны, лицом в грязь, подошел в девушке и, скинув с головы шляпу, проговорил с видом особенного достоинства и изысканной сдержанности: