Граница безмолвия

Из потока размышлений оберштурмбаннфюрера вырвал голос штурмана, которому было приказано информировать о месте нахождения машины:

– Проходим полуостров Канин. Впереди – залив Чёшская губа, на северо-западе просматриваются огни маяка на мысе Микулкин.

Готтенберг уже на память знал карту этой местности, тем не менее всмотрелся в нее, дополнительно осветив фонариком, и приказал идти на поселок Индига. На маяке могли заинтересоваться появлением в этих местах большой группы самолетов, поэтому важно было «нацелить» этих любопытствующих на порт Нарьян-Мара и дальше, на Воркуту, с ее угольными шахтами; на Полярный Урал. И лишь после приближения к материку взять курс на аэродром «Северный призрак». Предосторожности могли показаться излишними, поскольку они шли тем же маршрутом, которым проходили все самолеты, обеспечивавшие строительство этого секретного логова люфтваффе, тем не менее стоило подстраховаться.

– Неужели все это пространство у русских не прикрыто? – вслух усомнился пилот.

– Если верить разведке, на всем пространстве до острова Вайгач и северных отрогов Полярного Урала – ни одной зенитной батареи у них нет, – ответил барон. – К тому же русским сейчас не до этих пространств.

– Так, может, стоило бы высадить здесь пару дивизий и при поддержке флота?..

– Чтобы затем погубить их в болотах тундры? – парировал фон Готтенберг наполеоновские замашки пилота. – Мы придем сюда после Москвы. Какой остров предпочитаете в свое владение: Вайгач, Новая Земля, Земля Франца-Иосифа?

– Он предпочитает острова Большевик и Комсомолец, что на северо-западе Карского моря, – съязвил штурман.

– Прекрасные места для ссылки тех большевиков и комсомольцев, которые все еще уцелеют после нашей окончательной победы, – мрачновато отшутился Шведт. – Приглашаю на открытие концлагерей, охраняемых исключительно белыми медведями.

– Зачем трудиться, обер-лейтенант? Коммунисты сами достаточно настроили их, для своих же.

В их милую болтовню ворвался голос радиста, сообщившего, что пилот пикирующего дальнего бомбардировщика «Дорнье-217»[26 - Этот дальний пикирующий бомбардировщик, экипаж которого состоял из четырех человек, мог поражать суда торпедами и минировать подходы к портам. Его часто использовали в качестве морского разведчика или отправляли для «вольной охоты» на морских коммуникациях и на побережье.], шедшего впереди группы, слышит позывные радиомаяка «Северного призрака».

– Следуйте к аэродрому, – тотчас же приказал через него Готтенберг. – Как только приземлитесь, немедленно доложить. Остальным двум морским штурмовикам прикрывать посадку «Дорнье», а затем – посадку основной группы.

Выйдя из кабины, оберштурмбаннфюрер буквально столкнулся со штабс-капитаном Кротовым. Его сибирские стрелки вместе с горными стрелками из корпуса «Норвегия» занимали все пространство между «каютами» и огромным грузовым отсеком. Одни сидели на боковых сиденьях, другие просто на каких-то тюках и ящиках с продовольствием и боеприпасами. При появлении Готтенберга все они поднялись и застыли в таких напряженных позах, словно ожидали, что для них, беспарашютных, вот-вот последует команда высаживаться.

– Я так понимаю, что мы уже над Россией? – спросил командир сибирских стрелков.

– Углубляемся, штабс-капитан, углубляемся.

– По-разному представлял себе возвращение в Россею-матушку, но даже предположить не мог, что пробираться в нее буду со стороны Северного полюса, да еще и в чреве германского бомбардировщика.

– Молите Бога, чтобы не оказаться в чреве НКВД. Поэтому сразу же после приземления выводите своих стрелков и вместе с «норвежцами» занимайте круговую оборону у самолета.

– На базе настолько неспокойно? – с улыбкой поинтересовался Кротов.

– Наоборот, на базе слишком спокойно, чтобы это успокаивало.

– Только бы удалось залечь. Все мои кавалергарды – из сибиряков, все – отменные стрелки.

– Не далее как вчера вы называли их пропойными висельниками, – по-русски напомнил ему барон.

– Относительно «висельников» – это я так, для согреву окопной души. Но дело свое рукопашное кавалергарды мои знают. Сунется кто – укладывать будем, как на стрельбище.

В этом коренастом, крепко сбитом офицере действительно просматривалось нечто такое, что выдавало в нем истинного окопника. В его взгляде исподлобья и в слегка наклоненной – вперед и влево – фигуре улавливалась та фортовая уверенность, которая способна была внушать доверие. Во всяком случае, в бою барону хотелось бы видеть рядом с собой именно этого окопника. Правда, чего-то холено-офицерского в Кротове угадывалось мало, скорее он походил на фортового уголовника или удачливого полкового разведчика, хоть сейчас – с финкой за голенищем – готового отправиться за линию фронта. При этом фон Готтенберг знал: чтобы воспринимать Кротова именно в таком образе, нужно было хорошо – как и сам он – знать характерные типы русских, их житейскую психологию.

– Понимаю, у вас тут свои давние счеты, – снисходительно усмирил он штабс-капитана.

– Держаться до последнего патрона, барон. У нас, у сибирских стрелков, только так.

16

Погрузившись по шею в озерце, Ордаш ощутил блаженное тепло. Перемещаясь то в сторону заливчика, в котором чувствовал себя, как в парной бане, то к середине его, Вадим ощущал, как тело его постепенно размякает, становится ватным и непослушным. В то же время где-то в спине – еще в детстве простуженной – радикулитно обостряется боль. Однако продолжалось это минут десять, затем боль каким-то странным образом рассосалась, растеклась по телу и словно бы испарилась вместе с дымкой залива.

А ведь было бы это озерце на материке, где-то поблизости заставы, подумалось старшине, можно было бы понемногу «отмокать» в нем хоть каждый день.

– Эй, погранохрана, хватит плескаться! – донесся до него голос старшего лейтенанта, которому, очевидно, скучно было сидеть в одиночестве за банкой разведенного спирта.

– Еще пару минут! Боли в спине изгоняю!

– Думаешь, этой парилкой можно что-то изгнать?!

– Это же, считайте, полноценная сероводородная ванна. На южных курортах только ими и лечат!

Приподняв руку над водой, Ордаш понаблюдал, как едва заметно шевелятся вздыбленные волосы на кисти. Облепленные какой-то серой массой, они были похожи на обросшие известкой водоросли.

– Я-то думаю: почему мне все время южные курорты снятся?! Все равно не тяни. Эй, Тунгуса, как там у нас с консервным супом?!

– Через десять минут будет готов! – донесся сквозь приоткрытую дверь голос ефрейтора.

– Слышал, погранохрана? – обратился начальник заставы к старшине. – В твоем распоряжении ровно десять минут. И ни секунды больше. На все твои болячки!

– Есть, не более десяти минут!

Перевернувшись на спину, Вадим уперся затылком в скользкий, покрытый мхом и какой-то странной слизью кругляк, и замер, задумчиво глядя в удивительно низкое серое небо. Не будь здесь напористого командира заставы, Ордаш продлил бы это блаженство еще на полчаса. В том, что в отведенные десять минут он не уложится, Вадим не сомневался. В конце концов они не на заставе и не на боевых учениях.

Но как раз в то время, когда, закрыв глаза, старшина готов был погрузиться в очередной поток архангельских воспоминаний, до слуха его донесся какой-то странный звук, от которого здесь, на заполярной заставе, ухо давно отвыкло. Выждав еще пару секунд, Вадим определил, что приближается звук мотора, а еще через несколько мгновений старшина уже не сомневался, что к острову движется самолет. Он шел с северо-запада, как бы со стороны острова Новая Земля, хотя реальнее было бы предположить, что со стороны Архангельска, причем довольно низко над морем.

За время службы на морском сторожевике Вадиму много раз приходилось вслушиваться в звуки приближающихся самолетов, особенно когда проходили учения совместно с морской авиацией или когда сторожевик выходил на задержание морских нарушителей (в большинстве своем это были забредшие в советские территориальные воды турецкие или румынские сейнеры) в сопровождении гидросамолетов-разведчиков, способных садиться на воду. Но даже там, в Черном море, вблизи Одессы, появление низколетящего самолета всегда становилось небольшим событием. Что уж говорить о здешних местах, за тысячу километров от ближайшего поселка и за полторы тысячи – от ближайшего аэродрома, в диком ледовом безбрежье!

– Самолет! – выпрыгивая из воды, изо всей мощи своих легких заорал старшина. – Командир, там самолет!

– Где самолет? Почему не вижу? – лениво, очевидно, спросонья, поинтересовался Загревский. В ожидании консервного супа, творения ефрейтора Тунгусы, он, похоже, попросту задремал.

– Приближается со стороны Новой Земли!

– Откуда ему было взяться на Новой Земле?! И вообще, неужто самолет вместо судна?!

По-кошачьи выкарабкиваясь из озерца по скользкому каменистому берегу, Ордаш видел, как начальник заставы выскочил на балкон и, ухватившись руками за бортик балкона, пытается всмотреться в даль, затем исчез и появился уже с биноклем.

– За два года службы я не видел над островом ни одного пролетающего мимо самолета! – крикнул он старшине. – Интересно, что ему здесь понадобилось! Вот уже год, как… – Он не договорил. Да Вадим и не собирался выслушивать его.

Лишь оказавшись на берегу озерца, под ледяным ветром океана, Ордаш выяснил, что, раздеваясь для купели, не позаботился о полотенце, которое осталось где-то в вещмешке ефрейтора.

– Олень! – буквально прорычал он. – Полотенце сюда, быстро! Не дай погибнуть своему любимому старшине!

Оленев действительно выскочил на улицу, но не с полотенцем, а с карабином в руках. Очевидно, просьбу о полотенце он услышал, уже спускаясь со второго этажа. Теперь у старшины оставался выбор: то ли мчаться голышом в Нордический Замок за полотенцем и прозевать появление самолета, которое в здешних местах для любого отшельника-пограничника равнозначно было появлению небесного видения; то ли вновь окунуться в спасительную теплоту озерца. И он, конечно же, с разбега плюхнулся в воду.

Подплыв к перемычке, отделявшей основную часть озера от залива, он уперся ногами в подводный камень, а спиной – в надводный скальный выступ и в такой, удобной для наблюдения за морем, позиции замер.