Правитель страны Даурия

Правитель страны Даурия
Богдан Иванович Сушинский

Секретный фарватер
Новый роман известного писателя, лауреата Международной литературной премии имени Александра Дюма, Богдана Сушинского посвящен событиям, связанным с деятельностью генерал-лейтенанта, Верховного Главнокомандующего вооруженными силами Дальнего Востока, «правителя страны Даурия» или «Российской Восточной Окраины», походного атамана Амурского, Уссурийского и Забайкальского казачеств Григория Семёнова.

В основу романа положены малоизвестные факты, связанные с попыткой воссоздания независимого русского государства в Забайкалье, а также истории стремительного взлета и бесславного краха Российского фашистского союза в Маньчжоу-Го.

Богдан Сушинский

Правитель страны Даурия

© Сушинский Б.И., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015

Часть первая

1

Ливень, разразившийся в то июльское утро над Харбином, был настолько мощным, что в течение какого-нибудь часа Сунгари взбухла, словно поражённая тромбами огромная вена, и казалось, что потоки свинцово-черной «крови земли» вот-вот хлынут на окраины города. Но ливень утих так же неожиданно, как и начался, и река застыла на последней грани своих берегов, чтобы ещё через какое-то время обессиленно отступить в глубокое каменистое русло.

С балкона своего дома, который был уже не столько жильем, сколько штабом Белого движения и центром всей русской жизни в Маньчжурии, атаман Семёнов осматривал реку, словно рубеж, который его армии неминуемо придется форсировать. И какое-то странное предчувствие угнетало его душу – предчувствие того, что эта река будет последней, и даже если волны помилуют его, то на том берегу все равно ждет гибель.

«Такое же предчувствие, как у Наполеона на берегу Березины? – робко попытался он выяснить сущность этих предчувствий. Причем задавал этот вопрос не себе, а кому-то, кто, как генералу казалось, уже давно вел его по этой жизни: ангелу ли, сатане ли, потустороннему ли двойнику или еще какой-то там сущности. – Но пока что я не потерпел ни одного крупного поражения. Хотя и ни одного сражения тоже пока не выиграл, – с грустью заметил он, всматриваясь в рой приземистых фанз, постепенно вырисовывавшихся в глубинах редеющего тумана и все отчетливее обретающих свое истинное очертание. – Да, не выиграл, в соболях-алмазах! Ни одного по-настоящему крупного, важного сражения. И вообще, похоже, что это не твоя война, генерал-атаман, не твоя! Свой шанс ты упустил еще тогда, в гражданскую…».

Он взглянул на часы. До появления полковника Родзаевского оставалось сорок минут. Обычно полковник был по-немецки точен и по-японски вежлив. Он даже водки стал употреблять значительно меньше, дабы, как сам выражался, «вытравить из себя остатки русского свинства».

Ну, что касается этого самого «свинства», то тут Семёнов не возражал. Уж чего-чего, а этой «добродетели» у его казачков всегда хватало. И все же…

С того времени, когда Константин Родзаевский возглавил сначала Российский фашистский союз, а затем и Русскую фашистскую партию[1 - Константин Родзаевский (1907–1946) – полковник, юрист, основоположник и идеолог русского фашизма. Член Российской фашистской организации, которая с мая 1931 года стала именоваться Русской фашистской партией. С 1934 года он был генсеком и заместителем председателя ЦИК этой партии. Вел переговоры с НКВД, поскольку не сомневался, что фашизм и русский национал-большевизм в идеологическом плане тождественны. Верил, что Сталин сумеет свергнуть правившее в СССР «еврейское правительство» и построить новую, коммунист-фашистскую Россию. Автор антисемитских книжек «Иуда на ущербе» и «Иудаизм современного мира, или Решение еврейского вопроса в ХХ столетии». Добровольно вернулся в 1946 году в СССР под гарантию неприкосновенности, полученную от высокопоставленных сотрудников НКВД, но прямо на границе был арестован, осужден и 30 августа 1946 года расстрелян. В 2001 году в России вышла книга К. Родзаевского «Завещание русского фашиста», ставшая популярной в среде современных русских фашистов. – Прим. авт.], он не считал возможным для себя и дальше скрывать то презрение, что накопилось в нём по отношению к русскому разгильдяйству, пьянству и особенно к «хамскому выражению способа мыслей», как витиевато изъяснялся по этому поводу сам полковник.

Это его «неприятие всего русского во имя Великой России» стало ещё более заметным, когда в 1937 году он оказался во главе Харбинской секретной школы[2 - Харбинская секретная (разведывательно-диверсионная) школа была создана в 1937 году для специальной подготовки русских фашистов. Немало её выпускников было переброшено на территорию Российской Федерации, где они вели разведывательную, террористическую и пропагандистскую деятельность. Однако расширять эту деятельность мешали сами японцы, опасавшиеся, что диверсии русских фашистов могут спровоцировать войну между Японией и СССР. Финансировалась школа японским военным ведомством. – Прим. авт.], где пытался соединить техническую вооруженность немецких спецшкол с восточными методами физической и моральной подготовки японских самураев, а также современных разведчиков. То есть, как любил выражаться сам Родзаевский, «сабельную казачью удаль» он стремился «загнать в каноны европейской цивилизованности и восточной выживаемости».

Вспомнив это выражение Родзаевского, генерал снисходительно погасил презрительную улыбку. Полковник действительно обладал удивительным даром любую банальщину облачать в замысловатые словесные формулы. И следовало признать, это очень часто ему удавалось. Во всяком случае, на совещаниях командного состава армии «выраженьица» Родзаевского теперь уже нередко можно было слышать из уст других полковников и даже генералов.

Семёнов вошел в кабинет, обставленный в старинном дворянском стиле из всего, что удалось найти истинно русского, вообще европейского, в Харбине. Просторный, с двух сторон завершающийся большими полукруглыми эркерами, зал по существу уже был превращен в музей атамана Семёнова. Экспонаты красовались везде: вывешенными на стенах, выставленными на полках шкафов, которые по идее должны были бы заполняться книгами… На каждом из трех п-образно поставленных столов царили статуэтки его кумиров: Чингисхана, Наполеона, Колчака, а теперь еще и недавно подаренная ему русским фюрером Родзаевским – фигура Адольфа Гитлера.

Впрочем, все они пылились здесь лишь до той поры, пока не появится статуэтка его самого, атамана Семёнова, уже заказанная одному местному скульптору из семьи тех русских, что прибыли в Маньчжурию еще полвека назад. Генерал и сейчас старался никого не впускать в свой кабинет-музей, – для приемов у него существовал другой, рабочий, на первом этаже, – а тогда уж путь сюда вообще будет заказан кому бы то ни было.

«Когда вернемся в Россию, прикажу, чтобы этот кабинет, как он есть, перевезли в Читу», – решил Семёнов, садясь в удобное, обшитое зеленым бархатом, кресло. Именно в Читу, а не в заезженный Петербург, превращенный в сонмище интеллигентствующих предателей и масонствующих развратников, уж тем более – не в идеологически извращенную коммунистами Москву. Пусть для кого-то Чита кажется забытой Богом и людьми провинцией, но именно этот город будет объявлен когда-нибудь колыбелью Семёновского казачьего движения. «Освободительного, – подчеркнул генерал, – движения». Колыбелью и столицей Великой Даурии[3 - Даурия (Даурская Земля, Страна Даурия) – историческая область, в которую входит большая часть Забайкалья, а до XII столетия входила и западная часть Приамурья. Территориально разделена на Приамурскую, Байкальскую, Нерчинскую и Селенгинскую Даурии. Название происходит от населявшего эту область некогда большого народа – дауров (дагуров), около 125 тысяч представителей которого проживают сейчас на севере Китая. – Прим. авт.]. Она же станет первым городом, который атаман изберет для своей ставки.

«Даже если не удастся продвинуться к Уралу, – взглянул он на карту, – создам Забайкальскую казачью Русь. Великую Даурию. Именно так». Генерал склонился над планшетом и мысленно очертил территорию, которая, по его замыслу, должна составить основу этой страны. Получалась огромная природная крепость, рубежи которой на севере вырисовывались непреодолимым Байкалом, на востоке и западе – Становым хребтом и отрогами Восточных Саян, тылы же на юге граничили с Монголией и Китаем.

А ведь это идея: поднять забайкальское казачество, сформировать летучие отряды из бурятских, тувинских и монгольских ополченцев. Создать сеть фортов на перевалах и равнинных проходах! Да, похоже, что сам Господь перстом своим указывает ему на эту «землю обетованную», в соболях-алмазах! Вот только не слишком ли поздно озаряет?

Если бы в свое время Всевышний намекнул на неё адмиралу Колчаку, а тот увел войска за Сибирское море да хорошенько укрепился за ним – свободная казачья Великая Даурия могла бы держаться до сих пор. Однако Верховного правителя обуревала иная страсть: непременно владеть всем, от Урала до Тихого океана. Никак иначе.

Он, Семёнов, конечно, и сам был бы не прочь править этими землями, вспомнив, кстати, что является потомком Чингисхана[4 - Атаман Григорий Семёнов действительно считал себя потомком Чингисхана, и это «родство», подтверждать которое так же бессмысленно, как и отрицать его, порождало в атамане стремление к власти, амбиции правителя Великой Даурии. – Прим. авт.], но в те смутные времена подобный территориальный разгул оказался невозможным. Непомерные расстояния, дьявольские морозы при абсолютном сибирском бездорожье; красные партизаны на коммуникациях, и постоянно натравливаемые на казаков шайки аборигенов…

Нет, удерживать такое пространство силами, которыми обладал тогда сухопутный адмирал Колчак, было просто невозможно. Не говоря уже о том, что представления о тактике и стратегии борьбы на фронтах у него как у мореплавателя были весьма приблизительными, а порой и странными. Поэтому атаман до сих пор считал себя правым, когда в ноябре 1918 года заявил о неподчинении адмиралу. И настаивал на том, несмотря на появление приказа «сибирского правителя» об отстранении Семёнова от всех должностей, а также предании суду за «грабежи военных грузов на железной дороге» и неповиновение. Это сильно ударило по его авторитету и в казачьей, и в военно-чиновничьей среде Сибири, вдохновило многих его врагов. Однако он выстоял, в соболях-алмазах, в тот раз все-таки выстоял!

Впрочем, не об этом сейчас, не об этом… Тем более что в какой-то период, по крайней мере, теоретически, истинным вождём всей Сибири оставался все же он, генерал-лейтенант Семёнов. Но и ему тоже не приходила тогда в голову мысль использовать в военно-государственных целях природную забайкальскую крепость – этот гигантский естественный форт. Во всяком случае, атаман ничего не предпринял для того, чтобы превратить этот край в некое подобие горного «форта».

2

Атаман оторвался от карты и перевел взгляд на покоящийся в золоченой рамке (наподобие тех, в которые обычно заключались семейные фотографии) приказ Колчака о передаче всей власти в Сибири ему, генералу Семёнову, изданный адмиралом позже: 4 января 1920 года.

«…Ввиду предрешения мною вопроса о передаче Верховной Всероссийской власти Главнокомандующему вооруженными силами Юга России генерал-лейтенанту Деникину, – говорилось в нем, – впредь до получения его указаний, в целях сохранения на нашей Российской Восточной Окраине оплота Государственности на началах неразрывного единства со всей Россией, предоставляю Главнокомандующему вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского военного округа генерал-лейтенанту атаману Семёнову всю полноту военной и гражданской власти на территории Российской Восточной Окраины, объединенной российской верховной властью.

Поручаю генерал-лейтенанту атаману Семёнову образовать органы государственного управления в пределах распространения его полноты власти.

Верховный правитель адмирал Колчак, Председатель Совета Министров В. Пепеляев, директор Канцелярии Верховного правителя генерал-майор Мартьянов»[5 - Данный приказ Верховного правителя адмирала Колчака цитируется по тексту, который имелся в распоряжении Военной коллегии Верховного Суда СССР, приговорившей в 1946 году генерала, атамана Григория Семёнова к повешению. – Прим. авт.].

«… Впредь до получения указаний»… Однако же никаких указаний Деникина не последовало, поскольку тогда ему уже было не до того. А коль так, значит, приказа Верховного правителя никто не отменял и не видоизменял. Он действителен до сего дня, утверждая и узаконивая его, генерала Семёнова, в титуле Главнокомандующего и в праве на всю полноту власти в Российской Восточной Окраине. И все же…

Сотни раз перечитывал Семёнов этот документ, но вновь и вновь приказ вызывал в душе атамана целую гамму противоречивых чувств, порождая множество раздумий, сомнений и вопросов. Атаман до сих пор так и не смог понять, почему Колчак считал вопрос о передаче власти генерал-лейтенанту Деникину «предрешенным»? Почему он, Верховный правитель, обладающий влиянием на огромной территории России, значительно большей, нежели та, которая была в руках Деникина, столь безропотно соглашался передать «всю полноту» какому-то бездарному генералу, терпящему поражение за поражением где-то там, в далеких донских степях?! И добро бы кому-то из членов царской семьи, наследнику престола, принцу по крови. Это еще можно было бы как-то понять. Но какому-то самозванцу Деникину, у которого прав на «Верховную Всероссийскую власть» было куда меньше, чем у самого Колчака. Или, по крайней мере, не больше.

Впрочем, он никогда не верил ни самому Колчаку, ни в Колчака как главнокомандующего и Правителя. На всех действиях адмирала, его взглядах на будущее своего войска, России и свое собственное будущее, – лежала печать некоей обреченности. Не было у него того куража, которым отличались и сам Семёнов, и большинство его генералов; не было той веры в удачу и той отчаянной удали, которая вела казаков в бой как в Первую мировую, так и в Гражданскую. И готова вести сейчас, в соболях-алмазах!

…Да, уже тогда, в первые дни «сибирского воцарения» Колчака, она прослеживалась, эта проклятая обреченность! И время безжалостно, со всей возможной жестокостью, подтвердило семёновское предположение. Даже арест Колчака получился каким-то нелепым, недостойным повелителя. Хотя все указывало на то, что он мог бы скрыться из эшелона вместе с группой преданных офицеров, а не сидеть и ждать, пока французы, чехи или кто-то там еще сдаст его отечественным коммунистам. Сдаст дёшево, пошло, словно беглого вора-каторжанина.

Тем не менее за приказ, копия которого хранилась сейчас на столе, атаман был признателен Колчаку. Как-никак, а во время Гражданской войны и после неё Семёнов использовал силу именно этого приказа. Собственно, эта штабная бумаженция стала основным аргументом в споре за власть с другими претендентами. Только она объясняла и оправдывала его претензии на атаманство над Забайкальским, Амурским и прочими казачествами. Только она позволяла генерал-атаману претендовать на «всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Военной Окраины».

Но главное заключалось в другом. Как ни странно, именно этот приказ привыкшие к монархическому чинопочитанию японские генералы считали необходимым и достаточным, чтобы воспринимать Семёнова и как единоличного лидера русского белого движения на Дальнем Востоке, и как полноправного претендента на трон правителя Русского Сибирского Государства, союзного Японии. В ситуации, когда любой, собравший под своим началом полсотни земляков, объявлял себя атаманом, а всякий, наголову разбитый красными, тщился предстать перед заграницей в лике единственного, богоизбранного спасителя России, военно-политическое завещание Верховного правителя становилось уникальным юридическим подтверждением хоть какой-то правомочности амбиций одного из генерал-атаманов. Оно ставило право на верховенство в среде дальневосточной белогвардейской эмиграции, и даже среди её генералитета, вне всякой конкуренции.

Наконец, только приказ Колчака давал основание японской военной и гражданской администрации рассматривать генерала Семёнова в качестве единственного и полноправного представителя эмиграции на всех переговорах. Союзники отлично понимали: стоит атаману сойти с политической арены – и в стане белого офицерства начнется такой разброд, что вселить в него дух единства и воинственности будет уже невозможно. Как невозможно вселить его в те белогвардейские части, которые базируются сейчас в Европе и на американском континенте.

Кому положено было в штабе Квантунской армии и в правительстве Японии знать, знали, какими трудными были усилия объединить движение против коммунистов в двадцатых годах. В эти сумбурные дни Григорий Семёнов не раз вспоминал совещание, проходившее в апреле 1921 года в Пекине. Оно стало отчаянной попыткой атаманов Анненкова и Дутова, барона Унгерна, генералов Савельева, Бакича и Кайгородского, некоторых других казачьих и партизанских командиров создать общее командование и единые воинские силы для действий против красных на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири. Сколько надежд порождало тогда мнимое единодушие столь «высокого собрания»! Какие иллюзии политического единения и мощи армейской оно сотворяло!

Особенно контрастными идеи эти стали казаться спустя несколько дней, когда в станице Гродеково[6 - В годы Гражданской войны станица Гродеково на какое-то время превратилась в своеобразную столицу дальневосточного белоказачьего и повстанческого движения. Чтобы стереть из памяти россиян этот факт, советский режим в 1958 году переименовал Гродеково в Пограничный (хотя железнодорожная станция этого поселка до сих пор называется Гродеково). Расположен поселок в Приморском крае, неподалеку от Уссурийска, рядом с российско-китайской границей. – Прим. авт.] Семёнов председательствовал на Съезде забайкальского, уральского, сибирского, иркутского, енисейского, семиреченского, оренбургского, уссурийского и амурского казачеств. Свели их всех на этом съезде обстоятельства, весьма прискорбные – гибель в Китае лихого, амбициозного атамана Дутова. Но как раз это открыло тогда возможность для сплочения всех под единой властной рукой. Избрание именно его походным атаманом казачьих войск Российской Восточной окраины воспринималось Григорием как уверенный шаг к развертыванию антикоммунистического движения в Приморье и в Восточной Сибири под общим командованием. Кое-кто даже поспешил объявить генерала «вторым Колчаком».

Еще более укрепилась эта вера в Семёнова-мессию на следующем совещании, проходившем уже в Порт-Артуре. Там представители не только казачеств, но и Всероссийского крестьянского союза, а также Национал-экономического союза и ряда других организаций окончательно постановили: после победы белых сил вся верховная власть будет сосредоточена в руках их главнокомандующего, генерала Семёнова, а вся законодательная – у Народного собрания.

Да вот беда: пока весь этот люд игрался в демократию, в Южном Приморье произошел переворот и к власти пришло Временное Приамурское правительство во главе с неким Меркуловым. В Порт-Артуре, Харбине и других эмигрантских центрах царило ликование: наступление белых сил началось «на всех фронтах». Каковым же было разочарование атамана, уже видевшего себя правителем огромного края, когда ему, без пяти минут диктатору, предложено было… не прибывать в край, поскольку приезд его, с политической точки зрения, нежелателен. Причем правительственное решение по этому поводу было принято, невзирая на то, что сам военный переворот осуществлялся в основном Семёновскими войсками да еще частями каппелевцев.

Подлым ударом в спину оказалось и предательство генерал-майора Юрия Савицкого, войскового атамана Уссурийского казачьего войска, который саму атаманскую нагайку получил только благодаря его, генерала Семёнова, поддержке. Ссылаясь на решение Съезда казачеств[7 - Речь идет о Съезде казачеств, который состоялся 4 июля 1921 года во Владивостоке. Большинством голосов представителей уральского, уссурийского, амурского, енисейского, сибирского, оренбургского и семиреченского казачеств Григорий Семёнов был лишен звания походного атамана объединенного казачьего войска. – Прим. авт.], Савицкий состряпал некое «открытое письмо» ко всем офицерам, оставшимся на службе у Семёнова, а также к офицерам забайкальского, енисейского и сибирского казачеств, призывая их, вместе с вверенными войсками, переходить на службу Временному Приамурскому правительству. Подобные прокламации подручные Савицкого стали рассылать по всем станицам. «Под корень рубили! – багровел атаман, вспоминая о тех тяжелых для себя днях. – Веру казаков моих вытравить хотели, в соболях-алмазах!! На кого руку подняли, христопродавцы?!».

Генерал тут же издал жесткий приказ, которым разжаловал Савицкого в подъесаулы, а генерал-майоров: атамана Енисейского казачьего войска Льва Потанина и заместителя атамана Сибирского казачьего войска Петра Блохина – в полковники. И отдал всех их под суд! Мало того, при поддержке верных ему людей, атаман решил сформировать в Гродеково свое собственное правительство, чтобы затем на вполне «законном» основании повести наступление на Владивосток.

Впрочем, до этого дело не дошло. За разжалованных и осужденных генералов сразу же вступилось Приамурское правительство. И тот же ненавистный Савицкий не только был восстановлен в генеральском чине, но и назначен начальником специально созданного Управления по делам казачьих войск при этом правительстве, заменив таким образом походного атамана. Мало того, сам Семёнов особым постановлением объявлялся государственным преступником.

Взъярённый такой несправедливостью, генерал-атаман рвался в Приморский край. Он попытался было проигнорировать не только происки Меркулова, но и советы японского командования, тоже требовавшего воздержаться от поездки на территорию, подконтрольную тому правительству. Однако всё закончилось откровенным конфузом. Против его вмешательства в дела выступили решительно все: и премьер Меркулов, и командующий Дальневосточной белой армией генерал Вержбицкий (вскоре назначенный командующим всеми вооруженными силами Приморской области), и войсковые атаманы, и, что самое унизительное, – весь иностранный консульский корпус.

Особенно возмутила Семёнова телеграмма Войскового правительства уссурийского казачества, которое всегда было его оплотом. Поддержав Меркулова, казаки вдруг объявили «о недопустимости в данное время возглавления атаманом Семёновым начавшегося в Приморье национального движения, ввиду неприемлемости его имени для населения».

«Это ж чье имя, в соболях-алмазах, «неприемлемо для населения?!», – впал тогда в бешенство атаман. – Это моё имя, генерал-лейтенанта, преемника адмирала Колчака, избранного теми же уссурийскими и прочими казаками походным атаманом, – теперь оказалось неприемлемым?! А кто это определил? В чьей голове, хотел бы я знать, подобная хрень вызрела?!».