Железноцвет

Бросив шинель на пол, я устремляюсь в ванную. Там я наполняю раковину холодной водой и погружаю в нее лицо. Руки трясутся так, что по воде идет рябь. Вынырнув, я понимаю, что ноги меня не держат, и падаю на бортик ванной. Вода ручьями струится с моей головы. Сердце забилось в гортань, никак не могу отдышаться. Как будто последний болт сорвало, на котором все держалось. Как же меня колотит… Потянувшись за полотенцем, я обнаруживаю, что все это время Зоя стояла в дверном проеме.

– В-вон п-пошла, – говорю я.

Мое зрение не может нормализоваться, и я вижу Зою, как бесформенное пятно красного на фоне монохромной синевы. Пятно делает шаг вперед, и что-то мне протягивает. Только взяв в руки, я понимаю, что это – чашка с горячим чаем.

– Спа… сп… – бормочу я. Меня мутит. – И-извин…

Раздается щелчок выключателя, потом Зоя делает еще шаг вперед, а затем мою голову закрывает полотенце. Все погружается в темноту.

– Шшш… – говорит Зоя. – Тихо, тихо…

В полной темноте, она начинает медленно вытирать мою голову. Ее пальцы движутся ритмично, и каждый их ход создает волну тепла, идущую от корней моих волос. С усилием, я закрываю глаза, стараясь сосредоточиться на тепле чашки в моих руках и движении ее рук. Кажется, подобное Зоя делает не в первый раз. Постепенно, моя дрожь спадает, а дыхание выравнивается. Зоя убирает полотенце и делает шаг назад.

– Ну как, отпустило? – спрашивает она.

– Это просто т-травматический невроз. – Се-сейчас п-пройдет.

– Я знаю. Знаю… Смотри – сейчас выльется все на хуй.

Я поднимаюсь на ноги и закрываю кран как раз вовремя, чтобы предотвратить потоп. Повесив полотенце, я поворачиваюсь к Зое.

– Ну, как там? – говорит она. Ее тон остается совершенно будничным.

– Что-то дурное намечается, – говорю я. – Что-то черное.

Зоя кивает.

– Ты достал, что надо?

– Достал.

– Отлично! Аркаше очень тяжко, Петь. Сейчас, тридцать секунд – оденусь и пойдем.

Зоя переместила Аркадия в спальню, на мою постель. Тут, судя по простыням, он лежал абсолютно недвижимый все это время. Его лицо напоминает посмертную маску.

– Он… он вообще живой? – говорю я.

– Жил и жив, за будет жить не скажу. Ты вот прямо вовремя подоспел. Думаешь, сработает твое средство?

– Сейчас узнаем, – говорю я, и водружаю на кровать объемистую склянку. Ее я пока оставляю в покое, и лезу за пазуху. Наружу я достаю небольшой предмет, завернутый в фольгу.

– О, курица, что-ли? – сразу оживляется Зоя. – Ой, блять!

– Можешь и съесть конечно, – ухмыляюсь я, – но я бы не стал.

Предмет, возникший из фольги, выглядит, как человеческий орган, но при этом у него жесткие контуры; хрящи проступают сквозь его тонкую кожу. Несколько отростков, похожих на пуповины, торчат из его нижней, незащищенной части. Если присмотреться, видно, что пуповины чуть шевелятся.

– Это сращиватель, да? – догадывается Зоя. – Только маленький.

– Точно.

– Че он делает, ты мне так и не объяснил. Нахрена он нужен, сращиватель?

– Зачем только не нужен, – задумчиво говорю я, разматывая пуповину, – это… можно сказать, своего рода переходник.

– Не поняла.

– Ну вот, допустим, в твоем институте благородных девиц тебя учили устройству трансформатора?

– Может и учили, буржуй. Ну и?

– Сращиватель делает нечто подобное, – говорю я, ощупывая затылок брата. – Для нескольких нервных систем, органических или нет, он способен осуществить своего рода взаимную бесконтактную иннервацию, объединяя эти системы – и организмы, соответственно – в одну…

– Пффф. “Иннервация”, – бормочет Зоя. – Так-то я думала. И ежу понятно.

– …Над этой системой сращиватель получает полный контроль. Что позволяет ему, например, изменять режим работы систем органов тех, кто к нему подключен.

– Откуда ты только всю эту ересь знаешь?

– Виктория была экспертом в этой области. Моя сводная сестра.

– Ну а здесь-то твой сращиватель зачем?

– Так, – говорю я, – у тебя ведь эпинефрин был, если я не ошибаюсь?

– Ага. На две дозы. Зачем…

– Воткни шприц в тело сращивателя, вколи ему где-то половину, строго на глаз.

– Куда Бог на душу положит?

– Примерно. Ему уже все равно.

Через пару секунд сращиватель наливается теплом, а через минуту уже становится слышно аритмичное биение сердец, скрытых под его шкурой. Зоя осторожно прикладывает ладонь к нему, недоуменно наклонив голову. Тем временем, я приподнимаю голову Аркадия, а второй рукой сжимаю конец пуповины. Лепестки, закрывавшие венчающий ее клубень, раскрываются, и наружу выходит неприятного вида жало. Примерившись, я ввожу его брату в шею, чуть ниже затылка.

– Бери склянку, – говорю я, и киваю на кровать. – Осторожно, она тяжелая.

В Зоиных руках оказывается объемистый цилиндр из толстого стекла, закрытый крышкой. Ослабив винт, я подцепляю край открывалкой. Банка издает негромкий хлопок. Немедленно, спальню наполняет лютый смрад.

– Фу!

– Это цветочки, – говорю я, запуская руку в недра банки.

Там, в зелено-желтой мути, плавает облепленный тягучей плацентой предмет, на ощупь напоминающий опухоль – и жесткий, и мягкий одновременно. От него исходит едва ощутимое тепло. Взявшись покрепче, я извлекаю его на свет.

– Это что еще, сука, за аборт?! – ужасается Зоя, от отвращения едва не выронив сигарету изо рта.

– Ближе к истине, чем хотелось бы, – бормочу я.