Падальщики. Книга 2. Восстание

Всего за четыре дня я прозрела настолько, словно провела четыре десятилетия в Гималаях с Богом один на один. Мне все чаще вспоминается Тигран с его мудрыми словами, которые я в то время еще не понимала. Тигран всегда учил видеть Божьи знаки в любых событиях, но особенно в тех, которые тебе противны, от которых хочется бежать подальше, которые кажутся ненужными, а то и вовсе смертельными.

Так произошло и с ворвавшимися в нашу жизнь Падальщиками. Я брыкалась больше всех в ответ на их жестокое нашествие с автоматами в руках и на танках, на которых развевались невидимые флаги с надписью выбора, предоставленного нам: «Подземелье или смерть». Я ненавидела их всей душой и даже задумывалась над тем, как подговорить жителей атаковать непрошенных гостей, когда Тигран вдруг решил следовать за ними.

– Ты с ума сошел?! – я тогда не сдержалась и крикнула так громко, что эхо улетело в горы.

На что он грустно улыбнулся и одарил меня своим фирменным взглядом отца, умиляющимся глупости дочери, который я злостно ненавидела, словно он посягал на мой интеллект и достоинство своей субъективной оценкой.

– Мы четыре года жили бок о бок и вдруг столкнулись лбами так внезапно. Думаешь, это совпадение? – спросил он.

– Да! Каришка и Маришка пошли в лес и привезли с собой этих вандалов! – упорствовала я.

Ничем другим, кроме как жестоким совпадением, я эту встречу не считала. Если бы никто не ходил в лес, то мы бы прожили еще десятки лет в той безопасной долине!

– А что если Каришка и Маришка обозначили какую-то веху? Новую эру? Что если они, наоборот, спасли нас? Ты не знаешь наверняка, как долго мы проживем здесь. Что если зараженные вычислят нас рано или поздно?

– Это невозможно! Мы живем здесь уже четыре года! Если бы они чуяли нас, то нас бы здесь уже не было!

Тигран в ответ умело кидался научными фактами, которые мы знали наизусть, мол, зараженные мигрируют в ответ на перемещение добычи, и могли обнаружить нас, забравшись сюда глубоко в леса во время подобной погони. Но все это были домыслы. Мы уже никогда не узнаем, вычислили ли бы нас зараженные или нет. Наш спор зашел в тупик всевозможных «если», мы спорили о вероятностях, возможностях, гипотезах. Получается, что спорили ни о чем конкретном. А конкретно в тот момент было одно: нас нашла вооруженная до зубов армия, и нам необходимо принять решение относительно того конкретного события, а не возможных.

В итоге, мы надолго замолчали и заговорили лишь спустя час. Мы никогда не умели долго обижаться друг на друга, тем мы были похожи – у нас была патологическая неприязнь ссор и противоречий. А потому уже очень скоро я лежала в его объятиях на нашей деревянной, жесткой кровати посреди рая, который мы начинали терять. Он гладил меня по голове, наматывал мои длинные седые волосы на пальцы, иногда мне казалось, что они были у него заместо шаров релаксации, которых было десятки в доме моих покойных родителей, я до сих пор помню их приятный каменный стук в широкой ладони отца.

– Уповать на то, что могло бы быть, глупо. Как и винить весь мир вокруг в том, что уже происходит. Раз Господь привел нас в этот момент, значит у него есть на то причины. Все к лучшему, Алания. Когда ты доверишься Господу, его плану на тебя, тебе станет легче, потому что ты перестанешь плыть против течения. Доверься судьбе, даже если тебе кажется, что она приготовила для тебя ад. Значит, ты должна пройти через него, чтобы стать сильнее, чтобы прийти к новому моменту, который отправит тебя к следующему. Мы всего лишь дети посреди огромного озера, из которого торчат камни. И мы прыгаем с одного на другой, думая, что выбираем свой путь сами, но ведь эти камни кто-то туда положил до нас.

– Мы сами создаем свое будущее, – ответила я.

– Ты совершенно права. Наши мысли, наши желания и мечты растят эти камни, как время растит их из ракушек и известняка. Но без времени их нет. Ты не можешь получить камень в тот же момент, когда захотела. Господь дарит тебе время, в течении которого происходят те события, что соберут эту каменную тропу, по которой тебе суждено ступать. Иногда тебе будет казаться, что камни лежат в совершенно обратном направлении от твоей мечты и целей, ты захочешь воспротивиться и срезать путь. Но поверь мне, замысел Господа относительно твоих целей гораздо обширен и более тщательно продуман, нежели твои примитивные соображения. Он видит далеко вперед, он знает, зачем тебе надо свернуть с прямой тропы, чтобы в конце концов достигнуть желаемого.

– И зачем он сворачивает меня с прямого пути? – спросила я, гладя его крепкую волосатую грудь.

– Чтобы ты стала сильнее, умнее, ловчее. Чтобы ты стала достойной достигнуть той цели, что сама для себя поставила. Ведь чтобы к ней прийти, ты должна созреть, стать лучше.

Я плакала, представляя, как должна покинуть свой дом ради смысла, который не видела и который уготовил мне Господь, руководствуясь заботой обо мне. Как тогда вписывается в эту философию миллионы евреев, шедших в газовых камеры по мановению фашистской руки? Почему Господь уготовил им тот чудовищный путь? А жертвы убийц, насильников, мародеров? Их пути тоже продуманы Господом, чтобы они стали лучше? Мертвее, значит лучше?

– Я не вижу любви Господа в той жизни, что он нам уготовал там под землей, – шептала я, слушая тяжелое сердцебиение моего еще живого и горячего мужа. Уже тогда интуиция подсказывала мне, что на базе мы начнем чахнуть. Но интуиция не предвидела, что это будет происходить со скоростью появления крови в харкоте за четыре дня пребывания здесь.

– Сначала нет, – ответил Тигран, – но дай себе самой время. Ты увидишь смысл Его плана. Он скажет тебе, почему ты оказалась там.

И вот я здесь.

Тиграна больше нет, чтобы делиться мудростью и успокоением, но его словам суждено было стать пророчеством. Потому что я наконец увидела смысл Его плана, и он действительно ведет меня в новый рай. Более устойчивый и надежный, чем тот, что был в деревне, если я верно ступлю по проложенному камнями пути.

– Безотходный купол не будет сплошным, он будет сделан из арматурной сетки, чтобы по максимуму слиться с окружающей средой. А по его периметру, на местах соединения профилей, будут установлены специальные подушки, пропитанные инфицированными ферментами. По поверхности самого купола будет пущена многослойная угольная сетка, которая будет фильтровать человеческий запах. Эта система создаст невидимую завесу между нами и инфицированными: они будут чуять запах своих сородичей, а так как купол будет устойчивым, то это поможет избежать миграции инфицированных в округе.

– Да, они будут чуять в нас самих себя, застывших на одном месте. И таким образом, люди смогут спокойно работать там наверху. Ходить под солнцем и дышать настоящим свежим воздухом.

Фидель и Маркус оказались более чем дружелюбными.

Не прошло и десяти минут с нашего знакомства, как они раскрыли всю подноготную их проектов. Мои опасения их недоверчивости, как к чужаку, были напрасными, потому что они встретили меня с распростертыми объятиями, когда я заявилась на порог инженерного блока. Более того, совершенно незнакомые люди узнали меня, они даже знали мое имя!

И тогда я поняла, насколько эгоистичен (опять!) был мой страх перед грядущим столкновением двух плывущих против друг друга сил базы. Едва я заявилась в инженерный блок, как ко мне подоспели три молодых парня и пригласили следовать за ними, они смотрели на меня так, словно я была их давно потерянной матерью. Они вели меня в импровизированный штаб, где меня уже ждали. Слава о выживших на поверхности обошла каждый уголок базы, заполнив каждую щель, каждую пору души местных жителей надеждой. Я, сама того не желая, стала их маяком. Тогда-то ко мне начало приходить понимание того самого Господнего замысла, про который меня предупреждал Тигран и который я так не хотела видеть.

В который раз мой любимый Тигран оказался прав!

Маленький тесный штаб, больше похожий на кухоньку посреди блока, скрывался за стеной неприметной комнаты, где хранились швабры с ведрами и прочая подсобная утварь, которую прячут подальше от глаз. Как и штаб мятежников. И штаб Генералитета. Вот уж ироничная метафора им всем. Завуалированный под стену проход активировался скрытой кнопкой. Господь кидал меня из одной непривычной обстановки в другую со скоростью прыгающего мяча. Я еще не успела свыкнуться со своей ролью связного между Пальщиками и бунтарями, как уже сижу перед ними в качестве третьего зачинателя революции. А что будет завтра? Я возьму в руки ружье и начну отстреливать солдат? Вот уж избави, Господи!

Маркус Лебовски – пятидесятилетний генетик с волосами цвета пепла до плеч, которые он собирает в лохматый хвостик. Он носит прямоугольные очки, душки которых склеены изолентой в местах креплений. Здесь с такими вот полезными мелочами, типа очков, бритвы, нижнего белья и носков, острый дефицит. Люди меняют их на еду и лекарства, как самое дорогое сокровище. Синий халат Маркуса потерт и износился на швах, но он продолжает носить его каждый день, выделяя свой статус ученого из серой массы жителей. Именно он встретил меня в штабе первым, даже обнял крепко-крепко без слов. Я поначалу растерялась от такого радушного и даже интимного приема, не зная, как реагировать, а потом так размякла в его грубых и крепких объятиях, что вдруг загрустила от воспоминаний о той нежности, которую мужчина проявляет к женщине, трепетно ухаживая за ней и искренне интересуясь ее терзаниями. Я уже и забыла о ней, как если бы была вдовой долгих двадцать лет. Время текло здесь очень медленно, будто не желало выпускать меня из лап кровавого момента четырёхдневной давности.

А потом Маркус и вовсе произнес:

– Мне так жаль, Алания! Так жаль!

Совершенно незнакомый мне человек, мы видим друг друга впервые, но разве людям нужно знать друг друга, чтобы понимать внутреннее состояние, ощущения и эмоции человека, который потерял все? Стоя в объятиях чужого мужчины, я боролась со слезами и комом в горле и пыталась уложить в голове абсурдность ситуации. А он будто понимал, что мне нужно время, и продолжал подставлять свое мощное плечо, пока внутри меня шла битва между рассудком и накатившей тоской. Он безмолвно сожалел обо всем: о скоропостижно скончавшемся Тигране, обо мне, запертой в подземельях, о людях, погибших в деревне чудовищным образом. Но самое главное, он ведь никого из нас не знал! А сочувствие его было столь честным и непритворным, что мне казалось, будто он мой давно потерянный родственник, уехавший из деревни много лет назад. Воистину, мы можем быть разными людьми, но все же слеплены из одной глины, и эмоциональный диапазон у нас един, как и понимание его стимулов. В тот момент я поняла, что мне не стоит бояться этих людей, ведь они разделяют наше общее горе и нашу общую участь – назревающую медленную гибель.

Фидель Гарро подоспел позже и, слава богу, не застал момент до сих пор кажущихся мне странными объятий с Маркусом. Он вбежал в тусклую комнату с круглым металлическим столом, словно торопился за выдачей продовольственного пайка. Низкого роста, плотного телосложения с пухлыми щеками и очками с толстыми линзами, которые дополняли весь его круглый, мягкий образ. Он инженер-компьютерщик и сейчас спустя полчаса наших дружеских бесед и самых ярких рассказов из жизней, которыми мы делились, чтобы познакомиться поближе и узнать друг о друге побольше, он объяснял мне невероятные проекты, о которых я бы никогда не задумалась, никогда бы не представила своим примитивным деревенским мозгом, всю жизнь занимавшимся грядками да землекопанием. Его конструктивный мозг ученого уже создал в три-дэ моделях и сейчас демонстрировал мне на экране ноутбука схематичные механизмы, устройства, кучи цифр и непонятных слов.

Тепличный биокупол не решал проблему заточения под землей, но это был огромный прорыв, шаг вперед по пути, который вел нас на поверхность. Фидель разработал конструкцию самой теплицы, а Маркус – состав ферментированной жидкости, которая скроет работников внутри теплицы из спектра запахов зараженных.

– И это возможно? Я имею в виду, что зараженные не будут нас чуять? – сомневалась я, разглядывая диковинное сооружение, вращая его на экране монитора и заглядывая во все щели и внутренности, как если бы оно уже стало реальным.

– Вполне, – закивал Маркус, – люди так от животных в лесах скрывались во время охоты: обмазывались сухой бобровой мочой, конскими навозом, различными мазями из пихт и прочей местной растительности. А угольный фильтр – издавна считался стандартным способом устранения всяких запахов. Но в любом случае, пока мы не получим разрешение на экспериментирование на поверхности, я не могу точно утверждать эффективность фермента, в частности его количество и время действия.

– Да, это все возможно вычислить только методом проб, потому что у нас нет живых экземпляров зараженных здесь на базе, чтобы испытать фермент. Наши подопытные особи – это компьютеры и данные сорокалетней давности, – подхватил Фидель.

– Фактически мы обладаем огромной теоретической базой, которую теперь необходимо тестировать в реальных условиях. Мы стараемся быть объективными, но все же видим большой потенциал в этих разработках. По крайне мере, гораздо больший нежели прозябание здесь под землей.

– А что насчет укреплений? – спросила я, вспомнив, как зараженные прорвались в деревню, даже не заметив сетчатый забор.

– Турели всегда могут остаться, – объяснял Фидель, поправляя свои очки с толстенными линзами, пока запускал на компьютере другой проект. – Единственное, что необходимо улучшить, это дальность поражения, чтобы сдвиг миграции происходил как можно дальше от нас. Сорок лет назад развитие снайперских винтовок остановилось на максимальной дальности в два километра. В наших турелях встроена бесшумная пушка с прицелом, но она видит лишь в пределах сотни метров.

Я смотрела на технологический срез турелей, которые окружали базу, как вечные стражники. Я их в жизни ни разу не видела, только понаслышке знаю, что там снаружи есть какие-то РАБы, которые представляют собой роботизированные автоматические боевые системы самонаведения и уничтожения.

– Более того, баллисты уже испытали новую улучшенную версию турелей с нашими разработками и достигли дальности в два километра. Но опять-таки, нам нужна поверхность, чтобы это испытать, потому что баллистический полигон не больше трёхсот метров в длину, остальную часть потенциального расстояния компьютеры высчитывают по скорости, траектории и силе удара выпущенной пули, – говорил Маркус.

– Помимо этого, турели надо перенастраивать: менять пушку, электросхему и плато, установить новый прицел. А для этого…

– Нужно выбраться на поверхность, – перебила я Фиделя, уже осознав, что все их идеи заканчиваются одним и тем же предложением.

С минуту мы трое молчали.

– Чем Генерал объясняет свой отказ от тестирования проектов? – спросила я.

– Это – Генерал. Ему не нужно объяснять свои отказы. Он решил и на этом точка, – ответил Фидель.

– Поэтому нам так нужен Совет блоков. Мы больше не можем выполнять волю солдата. Наше время безвылазных сиделок под землей подходит к концу. Скоро, очень скоро обстоятельства начнут зажимать нас так, что мы будем вынуждены сокращать население, ради выживания хоть кого-нибудь.

Маркус смотрел на меня так, словно выпытывал согласие с его словами. А что я могла ему ответить? Я и за триста километров отсюда понимала, что подземелье не спасение, а отсрочка. Очутившись здесь, я поразилась лишь одному – количеству времени, что нам было отведено на принятие решений.

– А какие вести принесла ты, Алания? – спросил Маркус. – Тебя ведь Падальщики прислали?