Боль. Сборник рассказов

– Мы можем не встретиться, Джигаго.

– Что? – я услышал в своём голосе визгливые нотки. – Ты хочешь сказать, что я не смогу вернуться?!

– Это испытание… вернуться может один, и он по праву будет считаться мужчиной.

– Чего там такого страшного?!

– А ты скоро узнаешь. Может, это к лучшему, что у меня больше не будет такого сына, как ты.

Он развернулся и продолжил путь. Я выкрикнул:

– Ты так и не договорил!

Я стоял, обескураженный словами отца. Кровь пульсировала в висках. Меня било в жар, а руки тряслись.

Плач. Когда-то я испытал невероятную боль, когда вышел из чрева матери. На ребёнка вывалилась невероятная нагрузка: сердце работала в бешеном ритме, давление шло во все стороны новорождённого организма. Я видел свет. Из уютного домика в животе матери я попал в чуждый, неприятный мир, где на каждом шагу предостерегала смерть. Началась борьба. Но почему-то я не боролся. Меня отгородили от хищника, и я отвык от страданий. Из меня выросло мягкое существо. Ха, кончай комедию, Джигаго, и догоняй отца.

Но страх оставался. Смогу ли я выбраться живым из испытания?.. Худший день в моей жизни. Страх неизведанного – самый страшный, ведь сильнее всего давит на мутнеющий рассудок. Даже монстры и демоны не сравнятся с этим.

2

Я упал в терновник, и её колкие шипы с болью вклинились в меня. Они резали кожу в рваные полосы. Кровь сплошным потоком шла из месива. На этом месте я не задержался и покатился. Скатывался с большого склона лесистой местности. Огромная паутина попала в лицо. Я увидел паука, выпустившего из уродливого брюха ядовитое жало. Крик, надсадный и хриплый. Рука потянулась отмахнуть тварь, но спина врезалась в ствол могучей сосны. В позвоночнике хрустнуло. В глазах потемнело. Я продолжал скатываться. Тело, скатывающееся со склона, ударялось о кучу булыжников и выступов. Паука я раздавил, но он успел укусить меня. Мой нос опух и пульсировал. Я чувствовал жгучую и саднящую боль, а дыхание вырывалось из ноздрей раскалёнными струями.

Я приостановился и попал в кучу кустов.

И тут я ощутил, как сильная челюсть сжала мне предплечье. Цепкие клыки вонзились в мясо. Я услышал рычание этого существа. Оно не ело мою свежую плоть, а прокусывала, нет, дробило кость. Невероятное давление исходило от тисков, образовавшихся на предплечье. Я кричал, извивался и копошился в кустах, пытаясь выбраться из капкана.

Тьма рассеилась, и я, открыв глаза, обнаружил дикого пса. Они выпустили собак! Черти! Черти ненасытные… Я бил пса по морде, но удар выходил слабым. Свободными оставались ноги. Я повернулся на бок, поставив их в удобное положение, и вытянул корпус.

На-на! Держи, уродливая тварь! Ноги били по морде пса. Последний удар заставил тварь ослабить челюсть, и я вытащил руку из капкана. Из кучи ран хлынула кровь. Ни единого чистого места. Вся алая, багрово-червонная кровь окрасила предплечье. Мало того, пощупав руку, я почувствовал лёгкий перелом.

– Ах ты тварь! – заорал я и схватился за первый попавшийся камень.

Мне попался большой заострённый булыжник, и я врезал по голове псу. Камень рассёк его череп на две залитые рубиновой кровью дольки. Я размозжил этой твари башку, раскрошил её, подобно веткам! Нога откинула мёртвую тушу. Краем уха я услышал крики других юнцов и рычание остальных цепных псов. Кровь продолжала струиться из ран. Она текла и на землю. Я сдерживал её рукой, сжав руку до бела.

Я метнул взгляд на тушу. Бесполезное мясо… или?.. В голову пришла мысль. Я дёрнулся в поисках более хорошего камня. Нашёл более подходящий и ударил им по другим булыжникам, заострив край. Самодельный нож. Мозг лучше соображает и находит ответы из трудного положения, когда попадает экстремальную ситуацию. Когда ты на пороге смерти, и одно неправильное решение вынудит тебя упасть в гроб.

Ножом я располосовал брюхо мёртвому псу. Увидел первым делом кишки и также их порезал. Всё дерьмо скинул в траву, очистил кишки. Готово! Взял их и завязал толстым слоем на раны. Скрепил всё тугим узлом.

Спрятал под одежду ножик. Он пригодится.

А лихорадочный, дикий взгляд искал цели. Никогда не думал, что застану себя с кровавой раной, остановившаяся из-за собачьих потрохов, и с неотёсанным, болезненно-пронзительным взглядом. Устрашающим взглядом.

3

Мы собрались на высокой вершине горы. Холодный ветер трепал мне волосы. Мой омрачённый взгляд впился в верхушки сосен. Племя готовило нас к обряду, суждённое начаться, когда солнце зайдёт в зенит. Я ощущал себя великим на вершине. Лишь великие окидывают взгляд на лес, находясь на вершине горы – глаза величественные, чьё выражение значит: «Я выше всех. Я на самом верху. Я на высшей ступени всего живого и властвую всем и вся величественным взглядом». Но… через некоторое время, когда обряд пройдёт, я спущусь. Нет, не то слово: упаду и буду катиться по тернистому склону – все равно, что скинуть с Олимпа Бога.

Хах, да какой я Бог? Бог солнца? Бог – земли или плодородия? Нет…

Шум нарастал. Отцы моих сверстников разговаривали с вождём. Женщины готовили к обряду ленты, краски, бубны, а дети помогали. Каждому из учащихся подходил наставник в виде отца или мудрого дядьки. Он мотивировал на успехи: «Сынок, этот путь будет труден и кровав. Но я же тебя учил, что высокого не добьёшься обычными усилиями. Тебе придётся потеть и лить кровь на невинную землю. Я верю в тебя». Слыша краем уха наставления, я поглядывал на своего отца. Он переминался с ноги на ногу, скрестив руки на груди. Взгляд, непостоянный и скачущий из одного края леса на другой, приковывал внимания даже старцев племени. Они видели необъяснимое замешательство отца и его страх. Почему он меня не поддержит? Я сжимал и разжимал руки. Оборачивался в сторону уходящего за горизонт необъятного леса. Птицы угольного оттенка стаей неслись над деревьями, где-то, в глубокой чаще, пророкотал какой-то зверь. Мысль неизбежной смерти в этом огромном лесу засасывала меня и рассудок, точно омут поглощает брошенную палку. Я пытался вынырнуть из безнадёги, но сильнее погружался на дно.

А ведь лес не маленький. С каждой паникой и истерией можно углубиться в недры лесных массивов и не найти выхода, застряв в самом сердце бора. А из глубин чащи повылезают твари и…

Мы выстроились в ряд, выпрямив спины и взметнув подбородки к небу. Я пытался строить из себя хладнокровного, беспристрастного индейца, но мускулы моего лица дрожали. Я старался не выдавать страха, но все видели слабость во мне.

По другую сторону стояли вождь и его приближённые. Отец даже не глянул на меня. За три метра от него я чувствовал его переживания. В гуще гула и улюлюканья шаманов я мог услышать его тяжёлые вздохи. Я видел, как заскорузлые в сетке густых вен руки вождя сжимались в кулаки. Сжимались и разжимались. Вены набухали, а ноздри расширялись. Но лицо отца оставалось прежним – невозмутимым, спокойным. С этой резиновой маской он ходил на протяжении всей жизни. Физиономия вождя менялась лишь на охоте крупной дичи, когда тот, наполненный азартом, стрелял наугад в зверя. На его лице в те мгновения играла хитрая улыбка и прищуренные глаза, выслеживающие добычу. Фазан, превратившийся в живую мишень. Но никаких увесистых кабанов. Никаких жирных кроликов… Он стал свидетелем будущего позора сына.

Тем временем, обряд на вершине горы расцветал в красках. Пёстрые ткани змеились в воздухе. Слышался стук барабанов, гулкий свист и пронзительное пение. Смуглые руки отбивали в такт песне. Мальцы плясали под музыку обряда. Я видел их молниеносные, грациозные движения рук и ног. Я нашёл в их пляске нечто мистическое, загадочное и притягательное. Но мои фантазии и мечты романтика рушились, когда я оглядывался в сторону отца… Он плевал на обряд. Мне казалось, в его глазах мелькали кошмары моей скорой смерти.

Музыкально-танцевальная вакханалия кончилась. Этим и ограничивался обряд.

Шаман, стоявший неподвижной статуей рядом с вождём, пришёл в движение. Он медлительной, скованной походкой подошёл к нам. Шаман держал барабан и палку. Этими инструментами он отбивал другую злогремучую мелодию, нескладную и бубнящую. Я сжал кулаки, впив ногти в мякоть. Стиснул зубы. Шаман начал прыгать из стороны в сторону, издавая изо рта обезьяний вопль. Разноцветные верёвки, навешанные на круглое, одутловатое тело шамана, начали прыгать. Обереги звенели. Я чувствовал, как стокилограммовая туша шамана заставила дрогнуть землю. Он продолжал неистовое фанатичное бормотание. Я улыбнулся, но поспешил скрыть ухмылку. Шаман открыл глаза и заметил меня. Он остановился, перестал стучать по кожаному барабану. Шаман врезал палкой в мой живот. Она прошлась по солнечному сплетению, и я ощутил горькое удушье.

Шаман обливал водой каждого юношу. Когда он остановился на мне, на его лице играло отвращение. Он промолчал, одарил меня водой и пошёл дальше.

Вождь вышел в центр вершины. Он поднял голову и руки к небу, прокричал, что есть из сил:

– Испытание объявлено! Да помогут вам духи лесов, солнца и рек!

Настала последняя заминка перед началом соревнования. Я долгое время не замечал вон тех мешков, лежавших у ног одного из подопечных вождя. Холщовые мешки задёргались. Что-то живое находилось в них. Казалось, они дышали там, во тьме мешка. Я не мог оторвать взгляда от новой находки. Организаторы этого дьявольского испытания явно что-то скрывают. Плохие замыслы. Я слышал перешёптывание моих сверстников:

– Чего этот придурок уставился в мешки?

– Это же Джигаго. Скунс, который нашёл себе цель изгадить тот мешок.

– Ха-ха! Точно! – заржала братия.

Мешок шевельнулся. Я больше не мог стоять и смотреть на них. Они вгоняли меня в усталость, в пронзительную тревогу. И вот, я оказался у края вершины. Мой взгляд вперился в далёкий лес. Я дёрнулся. Ноги споткнулись друг об друга. Шлейф пыли взлетел. Я падал. Падаю? Почему я падаю? Но…

Меня схватил, спасая тем самым от болезненного падения с горы, отец. Он ударил меня пощёчиной. Я услышал звонкий шлепок. На коже остался кроваво-пунцовый след.

– Соберись, Джигаго! Скоро начнётся испытание…

Крик застрял в горле. Я пытался выпустить его на свет, но глотка била вулканическим жаром. Тысячи крепких рук душили горло. Я изо всех сконцентрировался на крике, но промямлил следующее:

– Мешки… мешки…

– Что?! – Он отпустил меня и схватился за насупленный лоб, готовый сорвать клочки седеющих волос.

– Мешки… там…

– Тебе не следует этого знать, сопляк! – прохрипел вождь и поднял руку.

Я выставил ладони:

– Пожалуйста, не надо, отец… я твой сын. Где твоя человечность к сыну?

Он опустил руку. Вождь замер, сверля меня апоплексическим взглядом.