Ромашковый чай

Ромашковый чай
Ася Рождественская

Так много пишут о вампирах кровососущих! Но среди нас – и это не просто страшилки! – живут настоящие вампиры. Мы встречаем их каждый день, и зачастую становимся донорами, только не крови, а… энергии. А некоторые из нас и есть те самые энергетические вампиры! Главная героиня Лика обнаруживает в себе страшные способности – отбирать жизненные силы у людей, которые умеют радоваться солнцу. Она винит себя в гибели самых дорогих людей. Она становится зависимой от чужой энергии, но понимает, что иначе ей самой – не выжить. Как только девушка привыкает к ужасным способностям, в её жизни появляется тот самый мужчина, с которым хочется быть рядом.

РОМАШКОВЫЙ ЧАЙ

СТРАННАЯ ДЕВОЧКА

***

Маленькая девочка гонялась за бабочками по ромашковому лугу. Она ещё не умела плести венок, и поэтому сорванные цветы вплетала прямо в лохматую рыжую копну кудряшек. Она гонялась за бабочками, а ловила – веснушки. Ловила столько, сколько могло уместиться на её вздёрнутом носу и круглых, как яблоки, щеках. Она слышала от взрослых, что веснушки – это поцелуи солнца. И восторженно закидывала голову, воображая, что солнце любит её сильнее всех на свете, потому что она – особенная.

Девочка каждое утро бежала на эту поляну, чуть приподнявшуюся холмом между краем деревни и дубовой рощей. Одно дерево как-то выбилось из общего строя и поселилось прямо на вершине холма. Обнимать его – было для девочки обязательным ежедневным ритуалом. Обхватить его она не могла, а только прижималась распахнутыми руками и правой щекой к тёплой шершавой коре.

***

Годам к четырнадцати эти веснушки перестали быть украшением. Она старалась меньше бывать на солнце, но куда уж там… в деревне. Она натирала щёки кусочками лимона, кисилющий сок смешивался с солёными слезами, кожа бледнела, и ярче выступали наглые веснушки. Нет, теперь это уже были не веснушки, а отвратительные, мерзкие конопушки! Конопухи, как она сама говорила. И не было рядом никого, кто сказал бы ей, как она очаровательна. Никого, кому бы она нравилась. Зато был он. Тот самый «он», который появляется у каждой юной мечтательницы в то самое лето, когда она решила, что уже может любить.

В своей деревне она ни с кем не общалась. Там всего-то молодёжи было две пары. И те, и другие – чуть постарше её. По вечерам они врубали автомагнитолу в старенькой «семёрке» так, что звук, который сложно назвать музыкой, грохотал на всю улицу. Самая бойкая из бабушек, собравшихся на скамейке, добиралась до них, грозила тростью. Тогда они нехотя заводили свою железяку и ехали за село дослушивать любимые «композиции» под пивко.

Её подруги жили за три километра, в соседнем селе, где была школа, клуб в здании старой двухкомнатной конторы, киоск, автобусная остановка – одним словом, цивилизация. Но девочка обычно общалась с ними только в школе, она не любила бывать в «большом» селе лишний раз. Пока не появился он.

Он сначала ни в какую не хотел ехать за город, ругался с матерью, психовал: курил, пинал пыль на дороге, ну и как там обычно подростки психуют. Потом смирился. Это было первое лето, когда мать отправила его к родственникам в глухомань. И на её причины, на её личную жизнь ему хотелось плевать. В городе остались друзья! А его послали «отдохнуть, подышать свежим воздухом и помочь бабушке на огороде». Но и здесь он как-то быстро скорешился с местными пацанами. Пацаны вообще быстрее находят общий язык между собой, чем девчонки.

Единственным местом для тусовок в селе был школьный двор. Здесь она впервые увидела его. Здесь и в последующем проходили их встречи. Это были не такие встречи, как любят девочки. Час, а то и два в день она проводила в безмолвном созерцании того, что был всего на свете прекрасней. А потом изливала тетради печаль: «ах, он меня не замечает…»

«Ах, он меня совсем не замечает. А я глаз не могу оторвать от него, когда они с мальчишками играют в футбол. Он даже по полю бегает не как все. Он как будто летает, за ним не может угнаться никто. Впервые вижу человека, который умеет летать»

И в самый первый миг, когда она увидела его, он летел. Перелетал через искусственное препятствие, где школьники сдавали нормативы. Да, именно перелетал, а не перепрыгивал, потому что его ступни не касались земли на три секунды дольше, чем это возможно. Этих трёх секунд ей хватило, чтобы влюбиться. А потом он побежал, с наслаждением откинув голову, лицом навстречу деревенскому воздуху.

«И пусть он улыбается не мне, главное, что он  т-а-к  улыбается. А я могу это видеть» – написала она.

Он её, конечно, заметил. Как можно не заметить рыжую девочку, самое яркое явление в этой местности? Но это было лишь «о, какая рыжая!» и не более того. А потом ещё добавилось «чеканутая девчонка какая-то». И когда бы он ни приходил сюда, тут же появлялась она. И сидела в толпе вечно гогочущих девчонок, и не отрывала от него жутковатых голубых глазищ, и не замечала подколок подружек и усмешек пацанов, и времени тоже не замечала.

Нет бы подойти, познакомиться, поговорить, улыбнуться. Но она не мечтала ходить с ним на танцы или целоваться в дубовой роще. Не верила, что такое возможно? Он нужен был ей вот так, на расстоянии. На расстоянии, достаточном, чтобы любоваться его мальчишеской весёлостью, лёгкостью, жизнелюбием. Она смотрела и сохраняла в себе каждое движение, завораживающее её: как он наклонял чуть набок голову, взмахивал длинными руками и самое главное, как – бежал. Бежал, бежал, бежал…

Шли дни, больше всего она страшилась приближающейся осени: он уедет в город, и у неё начнётся тоска. У неё и так бывало что-то подобное в те дни, когда не удавалось понаблюдать. Её ничего уже не останавливало… бежала в дождь до самого школьного стадиона, непонятно на что надеясь. Его не было. Тогда она вернулась домой и пыталась его нарисовать простым карандашом, хоть рисовать никогда не умела.

«Он уедет, и я не скоро его увижу. Если вообще увижу! И как же я буду тогда жить! Всё станет серым. Пока он здесь, нужно запоминать его, впитывать в себя – смотреть, смотреть, смотреть…»

– Вот больная на всю голову! – хотела запричитать мать, но только тяжело опустилась на старую табуретку, укрытую грязной вязаной салфеткой, и стянула через лоб грязную косынку. – Вот позор на мою голову!

И прижала ко рту пёструю скомканную тряпку с запахом коровника, продолжила бегать глазами по нервным строчкам в тетради.

– Как же она будет жить! Вот бестолочь! Серое ей всё, зачастила в центр ходить… Я-то думала: чего? Ох, это ж мне теперь там и показываться нельзя… небось уж все бабы ржут!

Она комкала грязными руками тетрадь, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону и глядя в одну точку маленькими сизыми глазами. На пороге появилась дочь.

– Что ты делаешь? – слова застревали где-то в горле, замерзали в груди. – Мама, что ты делаешь? Ты мою тетрадь что ли взяла? Мама, что ты молчишь? Мама, чужое читать нельзя!

Женщина повернула в её сторону лицо и так замерла, глядя то ли с отвращением, то ли с отчаянием. Дочь оцепенела: объяснять что-то бесполезно, проще признать себя дурочкой. Но может, мама спросит, кто этот парень. У неё ведь тоже это было когда-то, в юности…

– Мама, у тебя ведь была первая любовь? – осмелела она.

– У всех была, – мать поднялась, не желая продолжать разговор. – Но ты – ненормальная какая-то. Больная.

И ушла во двор жечь тетрадь, чтобы этого позора никогда никто не увидел. А её закрыла в комнате. И со двора решила не выпускать до самой осени.

НА ТРИ СЕКУНДЫ ДОЛЬШЕ

***

Сначала она послушно сидела читала книжки, надеясь, что мать всё же выпустит её, передумает. Но каждую минуту могла думать только о том, что всего-то за три километра от неё есть он. Самое красивое на свете существо. Но почему красивое? Она наконец попыталась разобраться: руки и ноги чуть длиннее положенного, волосы вечно лохматые, с лица только исчезают царапины, как сразу появляются новые, да ещё и ссадины на ладонях. Но ведь в этом всё и дело. Он как будто подзаряжен иначе, чем другие. Поэтому и летать умеет: ещё немного и, кажется, поднимется над всеми, ему нужно только попробовать.

В предпоследний день лета она не выдержала. Проходить через двор было опасно – там возилась мать – поэтому выбралась в окно. И помчалась по улице в том виде, в каком была дома: старое ситцевое платьице выше колен, тапочки… соседские ребятишки покосились на её тапки. Слишком заметно, что из дому сбежала! Она скинула их и выбросила в заросли кустарника, тянущиеся вдоль обочины. Лучше уж босиком, хоть земля уже не такая горячая, как была месяц назад. «А вдруг он уже уехал?» – подумала она с ужасом и ускорилась.

Летающий мальчик. Когда-то невозможно будет смотреть на него, затаив дыхание. Закончится лето, потом закончится юность, и он престанет быть похожим на птицу. Может, даже отпустит пивной живот, или наоборот станет следить за собой: обрядится в деловой костюм и гладко зачешет волосы. И перестанет улыбаться. Не совсем, конечно. Он будет улыбаться одними губами или даже одним уголком губ – холодно, натянуто. А глаза перестанут так радоваться. Так обычно смеются дети, парня с такими глазами она повстречала впервые. А уж у взрослых, скучных, солидных людей их просто не могло быть.

Мама сказала ей, что она – ненормальная. Так, скорее всего, думают и все ребята в селе. И, наверное, стоило остановиться и прекратить следить за ним.  Со временем все забудут. Нет-нет, пусть уж лучше считают сумасшедшей, пусть уж лучше смеются. Пока она может, она будет смотреть на него, так, что каждое его движение повторяется где-то внутри.

На школьном дворе было непривычно тихо, как будто всех ветром сдуло. Обычно крики и хохот отсюда разносились на полсела. Девочка обежала вокруг красного кирпичного здания: на стадионе кто-то был. Подошла ближе: пацаны сидели на корточках, сбившись в кучу, девчонки стояли невдалеке и, как ни странно, молчали – все! Летающего мальчика среди них не было. Уехал! Сердце оборвалось, всё он уехал… Теперь только через год, может быть… Она посмотрела на мальчишек, те заметили вопрос в её глазах и ответили, несколько человек сразу, как будто одним на всех хрипловатым голосом: «умер»

Она чуть приподняла руки, помедлила, развернулась… пошла, побежала. Не хотела скорбеть вместе с ними, потому что это было её личное горе, которое – она так думала – не понял бы никто.

***

И опять она стала одиночкой. Ребята из села, как она вдруг заметила, оказались тупыми, как пробки: девчонки – вульгарными, бестолковыми хохотуньями, пацаны – начинающими свой унылый путь алкоголиками. Приземлённая серая масса – вот кто они были.

Начался учебный год, и эта серая масса вдруг потянулась к ней, окружила её.

«Я не понимаю, что происходит. Я каждую минуту ищу подвох. Что им всем от меня надо? Я не отличница, списывать у меня нечего. Я не красавица. Хотя… В последнее время меня не покидает необычное ощущение… Странно, но я так нравлюсь сама себе! Мне так нравятся мои коленки, они такие стройные. Мне так нравится моя талия, особенно изгиб там, где спина. И глаза… Не отрывалась бы от зеркала. Девчонки сказали, неестественно синий цвет, как будто это линзы. И мне так приятно стало. У меня самые красивые! Только волосы ужасные, рыжие, мама не разрешает их красить, но это она пока не разрешает, а потом я буду делать всё, что захочу. И уеду уже навсегда из этой деревни!»

– Лика, беги! – пронзительно рявкнула противная короткостриженая училка со свистком на груди. Сразу три класса малокомплектной школы  сдавали нормативы по прыжкам в длину. Девочка ненавидела физкультуру, а особенно – прыжки в длину с разбега. Допрыгнуть до самой первой отметки было непросто, а это был лишь – «трояк». Вторая и третья чёрточки виднелись где-то вдали.

Она одернула белую футболку и сглотнула: ладно, минута позора и всё закончится.

– Лика, беги уже! – и свисток.

Она побежала…сначала как обычно. Ступням становилось всё легче-легче-свободней-смелей… Она мчалась вольно, непринужденно, рассекая тонкими коленями воздух, который стал вдруг так приятно ощутим, и, казалось, готов был подхватить её, стоит только оттолкнуться. Острые локти чувствовали этот воздух, его хотелось схватить ладонями. Оказалось, что она легче этого воздуха. Она донеслась до песочницы для прыжка и, чуть коснувшись носками доски, оторвалась… И полетела.

«Что это со мной?» – она спросила уже потом. А пока она летела, ни страха не было, ни изумления. Держаться на воздухе, рассекая его – возможно, хорошо и светло. Немного прохладно. Приземлилась сразу за песочницей, также – одними носками. И не упала на задницу, как обычно это случалось, а оттолкнулась и побежала, руками убирая кудри с приподнятого вверх лица. И вместо привычных усмешек сверху она услышала галдёж за спиной. Потому что это даже не «пятёрка».

Эта лёгкость поселилась в ней, Лика видела её и ощущала. Лёгкость была чем-то светлым и прохладным. Когда она бежала, она как будто превращалась в ветер или в… птицу. А ещё она физически ощутила в себе то, что называют обаянием, чувствовала, когда оно «работает», распространяясь на окружающих людей и захватывая их. В такие минуты не мешало даже то, что волосы – рыжие.

СБЕЖАВШИЕ ИЗ ДЕРЕВНИ

***

И вот она вся такая милая, обворожительная, умная, не похожая на других, жизненная энергия бурлит через край. Ей почти восемнадцать, и учёба подходит к концу. Конечно, она может то, что не под силу и не по уму другим. Конечно, она родилась не для того, чтобы чистить за коровой и, не разгибаясь, полоть грядки. А мать вдруг оказывается другого мнения.