Фокусник

– Это что?

– Это из твоего Фандорина.

– М?

– Угу.

– Знаешь, какая у меня проблема? – Спросил Макс.

– Угу.

– Что, знаешь?!

– Я все твои проблемы знаю. Но скажи.

– Я не могу понять, то ли я себя слишком люблю, то ли недостаточно.

– М?

– Угу, Ась, угу. Слишком люблю – это значит мало от себя требую, так? Жалею себя много. Оправдываю себя много. Дескать, я умный, просто ленюсь. Да херня все это, Ась, все же это понимают. Все это херня, которую учителя говорят родителям, чтобы им не было обидно. Я не очень умный. Я вообще, честно говоря, не умный. Я так, разве что не дурак. Но ничего не добился. И не добьюсь. Потому что люблю себя. Слишком.

Макс замолчал.

– А недостаточно почему? – Спросила я.

– А недостаточно потому что я себя так ненавижу… Что… Что делать ничего не могу. Вот Аня, девушка моя. Я что, ее достоин? Да нет конечно, она умница-красавица, а я траву курю в десять утра понедельника. И так ненавидишь себя, что и делать ничего не можешь. Сидишь и… и… только и знаешь что ненавидишь.

– Это называется гамлетизм, – заметила я.

– Да срать я хотел, как это называется! – Подскочил Макс, – Сверни себе и засунь знаешь куда?!

– Короче, ты Тургенева читал?

– Ась!

Он передал мне косяк.

– Есть два типа людей, – пробормотала я сквозь кашель от затяжки, – одни много делают и вообще не думают, другие много думают и ничего не делают. Ты каким хочешь быть?

– Которые делают.

– Ну вот. Значит пойди трахни свою Аню и не загоняйся почем зря.

– Окей, – легко согласился Макс, – Я пошел.

– Ну вот и иди.

– Ну вот и иду.

Он продолжал сидеть рядом со мной на досках.

– Ты прямо так пошел…

– Остановиться бы на пару дней, чтоб ничего не делать. И не мучаться, что ничего не делаешь. И стыдно так за себя! Упёртый баран. Все равно во всем происходящем со мной только я и виноват. Оно же со мной происходит.

– Угу.

– Ну да. А кого еще ненавидеть, кого? Тебя, Вардана, Михаила, кого? Все равно я говнюк, тьфу, отвращение такое к себе, что аж блевать тянет.

– Отвращение…

– Отвращение.

– Передергивает, как будто держу в руках что-то непередаваемо гадкое, как будто мокрицы и черви ползают по мне и забираются в нос, в уши, и я в середине клубка отвратительных насекомых, и я мечусь, иногда и правда вздрагиваю как-то конвульсивно…

– Да!

– Долго мы так, интересно, выдержим?

– Не знаю.

– Все одно.

– Постоянно хочется сдохнуть. Ась, это нормально, что постоянно хочется сдохнуть?

– Нормально. Знаешь, я завидую людям, которые могут не завидовать.

Мы проговорили в таком духе еще с полчаса. Потом закончился обед и нужно было идти на лекции. Макс привычным движением всадил себе в живот инсулиновый шприц, прожевал пару привезенных из Москвы таблеток аскорбинки, и удалился как всегда вприпрыжку.

Я вышла из подворотни на улицу, приобрела до жути полезный сэндвич (все его распрекрасные свойства подробно описывались на упаковке), пластиковый бокал самого дешевого вина (справедливости ради, я купила его в самом дорогом гастрономе города, так что вино было не слишком плохим) и уселась на солнце.

Синее небо, белые стены. Непереносимая яркость бытия.

Я не пошла на лекции. Вместо этого я пошла в свое любимое кафе. Они чуть ли не единственные в городе подавали чай в чайниках, и поэтому считали себя исключительно уважаемым заведением. Один из парней за барной стойкой, пока я стояла в очереди, уже сделал мне горячий шоколад и поставил передо мной прежде, чем я успела открыть рот. Он вот уже год болтал со мной о погоде, и сегодня неожиданно спросил, в порядке ли я, посмотрев с понимающим подозрением. У него была бородка как у Чехова или Дон Жуана, длинные черные волосы он носил с низкий хвост, и кожа него имела необыкновенный цвет красноватой речной глины. Мне все неудобно было спросить, правда ли он индеец.

Я открыла блокнот и задумалась о Максиме.

Да, ему было одиноко. А мне, что, лучше? Я видела в нем свои черты, и боялась увидеть свое будущее. Темперамент? Возможно. Взгляд на мир? Очевидно. Да, оба льстили себе, что умели работать, в глубине души зная, что это не так, что лень, способность бросить еще не начав, нетерпеливость, совершенное отсутствие силы воли – мешают нам жить. Да, мы оба бесконечно мечтали об обновлении, чистоте и простоте. Да мы оба любили жизнь и целом и презирали любое непосредственное ее проявление. Свою амбициозность мы принимали за решительность, свою обидчивость – за гордость, свою лень – за апатию, свое воображение – за талант и свою страшнейшую, глупейшую безответственность – за чувствительность натуры. Ничего не учить год потому что «нет настроения», забивать голову книгами и любовями потому что «реальность невыносима», ничего не писать, потому что лень и не получится, и почему-то при этом считать, что настоящая жизнь вот-вот начнется. Это все ложь. Все ваши обещания – ложь, мысленно почти что кричала я себе. Все ваши планы фантомны и обречены на провал. Вы работаете урывками, и с каждым годом все меньше и хуже. И вы бьетесь о свое уныние, и все никак не хотите поверить, что так будет теперь всегда, что это не время, а дурной характер, и что он ни для чего не может служить оправданием. Вы – бездари и нытики, ипохондрики и фантазёры, черт знает какие эгоисты и, если уж начистоту, то просто дураки. Не надо мучаться. Оно того не стоит. Не надо лишний раз думать, ни о себе, ни о мире. Вы оба как-нибудь без этого обойдетесь.

Не надо себя жалеть.

Не надо себя ценить.

Не надо себя обманывать.

– Так ты еще и левша?

Я моргнула. Напротив сидел тот самый индеец, и с восхищением смотрел, как я пишу.