Фокусник

Кроме стола в узкой комнате были только кровать, комод, сейф с кодовым замком и три книжные полки. Дверь направо вела в ванную, окно выходило в переулок. Не было даже стульев, при необходимости их приносили из кухни. Необходимость возникала редко – обычно небольшая группа тех, кого Вардан считал достойными оказаться в своем личном пространстве, рассаживалась прямо на полу, на пышном синем ковре, сплошь покрытом старыми пятнами и звездочками прожженных дыр.

На всем в его комнате лежал отпечаток его характера. Здесь, в отличие от кухни, всегда было тихо и полутемно. На полках в понятном ему одному порядке лежали царапанные диски, которые он брал напрокат под огромные по нашим меркам залоги и никогда не возвращал (он особенно любил «Шерлока Холмса» Гая Риччи – этот фильм имелся у него по меньшей мере в четырех экземплярах – и старые американские комедии и боевики), растрепанные бульварные детективы и деревянный крестик, связанный из двух веточек.

Даже ковру не удалось избежать Варданова клейма – прямо перед дверью зияла огромная грубо вырезанная дыра. Через нее проглядывал старый паркет.

– Это вообще как вышло? – На третий день изучения загадочного дефекта я наконец набралась смелости поинтересоваться.

Макс широко ухмыльнулся и охотно рассказал.

– Ну, сидим, значит – в том году дело было – с народом, нюхнули, бухнули, еще нюхнули, ну короче Пете – тусовался тогда с нами такой – заплохело, он кричит, сейчас блевану, а в ванной кто-то был, и дверь заперта. Мы ему орем, ты выйди в коридор хоть, засранец, не погань ковер. А он давится как последняя сука, но такой хера ли я должен выходить, там люди, бабы, зачем мне надо у них на глазах-то выворачиваться? Ну и угадил в общем он нам пол, от всей души так. Воняло неделю, честное слово. Чем мы только не терли, суровый был чувак, видать, ядреный. Ну Вардан психанул и говорит, да ну в задницу этот ковер, взял и вырезал ножом весь кусок. Престидижитация, блин.

– Что такое престидижитация?

– Быстрое движение, – ответил Вардан, – быстрое, незаметное движение фокусника. Ловкость рук. Основа основ.

4. Кухня чудес

Постепенно меня приняли в свиту. Я узнала больше об обязанностях и привилегиях каждого, кто находился в ближайшем к Вардану круге. Это были Влад, Макс, Яна, Чингиз и отчасти – в основном в силу своего упрямства – Эдгар. Несмотря на то, что все работали и отдыхали вместе, в свите царила строгая иерархия и разделение обязанностей.

Влад, по его собственным словам, был географом. Именно он обычно определял курс компании на вечер, и он же отвечал за безопасность.

– Безопасность, – как объяснил мне Макс, – это знать, в каком клубе сколько народу, и куда именно этим вечером идут другие, подобные нашей, компании. С коллегами мы стараемся не сталкиваться, потому что это будет означать неудачный вечер как для них, так и для нас.

Еще в компетенцию Влада входили разборки с британской гопотой, которым Вардан ничего не продавал из принципа, и информация о полицейских облавах. Телефон у Влада не замолкал ни на минуту.

У себя в Чернигове он был довольно крупным торгашом, и опыта общения с неприятными людьми у него было больше, чем у любого из нас. Ходили даже неподтвержденные слухи, что дома на Украине он нарвался на проблемы такого свойства, что его переезд в Англию был во многом вынужденной мерой.

– Самое неприятное, что может случиться, – рассказывал мне Влад, пока мы сидели в пабе в ожидании остальных – и чего нужно стараться избегать – это полицейские с собаками. Обычно по вечерам работает одна команда, в пятницу и субботу их может быть больше. Обычных полицейских можно не бояться, потому что обыскивать на месте они не имеют права.

Об их перемещениях от клуба к клубу Владику сообщал загадочный Саймон, но к большим барам мы подходили все равно не сразу. Вперед Владик высылал кого-то чистого, обычно Чингиза, кто проверял обстановку и убедившись, что все спокойно, подзывал остальных.

Чингиз был единственным, кто пытался жить правильной жизнью. За это над ним издевались при каждом удобном случае, но в глубине души любили за наивность и прилагающееся к ней благородство. Он упрямо приглашал девушек на свидания, которые заканчивались обычно катастрофически, когда ничего не подозревающая студентка неожиданно оказывалась в компании мрачного Вардана, сосредоточенного Владика и откровенно потешавшегося над ней Макса. Чингиз не курил, но пил (за что его презрительно называли алкоголиком), хотя делал это с кислой миной и явно без удовольствия. Он трусил, спотыкался о собственные ноги и судорожно пытался сохранить лицо, обычно прикидываясь грубее, чем был на самом деле. Он громко и вульгарно ругался, со всеми спорил и ввязывался в драки, которые неизменно проигрывал, если за него не заступался раздраженный Макс.

Макс следил за хранением и развесом, что делало его еще и мастером примешивать к наркотикам то, чего там не должно было быть. Марихуану разбавляли травяным чаем, сушеным укропом и спайсом – легальными благовониями, которые, будучи выкуренными, вызывали сильный, но противный эффект, паршивое “похмелье” и серьезно вредили здоровью. Кокаин мешали с мукой и тальковой присыпкой из ближайшей аптеки.

У Макса была и еще одна, не менее важная обязанность – быть всеми любимым. Братишка и кореш, он одинаково легко сходился с самыми непохожими людьми, с парнями и девушками, с халявщиками и отличниками. Простак, шутник, зачинщик, куда более рассудительный и ловкий, чем он любил казаться, он играл в свите жизненно важную роль. Самым интересным в нем была совершенная искренность и прямота, редкая для профессиональных любимчиков общества. Да и любовь эту он завоевывал честно, всем помогая, всех утешая, всех смеша. Он занимал и одалживал деньги с ужасающей легкостью, он носил на руках перебравших, он следил за неопытными, он убирался, улыбался, со всеми пил и ни на кого не срывался. Прозрачность его характера была во многом обманчива, а вот желание помочь просто потому что так надо, и тщательно скрываемая ответственность были реальны и совершенно незаменимы.

Вардан питал к нему беспрекословное уважение антипода, подкрепленное абсолютной верностью Макса и искренним его нежеланием занимать в свите хоть сколько-то привилегированное положение. Они обнимались при встрече и все, кроме заработка, делили строго пополам.

Дела же самого Вардана были скрыты от всех. Узнать о них что-то можно было только по оброненным в разговоре замечаниям и понятным ему одному шуткам. Наркотики он покупал партиями у кого-то очень серьезного, чьи контакты никому не доверял, и он же перепродавал их мелким распространителям в клубы.

Макс проболтался, что Варданов контакт предлагал ему героин, но тот отказался («Нахера мне эта карусель? Что угодно, кроме чернухи.»), чем неожиданно вызвал к себе уважение, которым теперь пользовался, чтобы пробираться в злачные места, куда более опасным личностям вход был заказан.

Большая часть наших вечеров начиналась в пабе напротив кухни, где за пивом и текилой компания решала, куда мы идем. Иногда мы возвращались к Вардану, где к полуночи собиралась оголтелая толпа, а иногда начинали свое ночное путешествие по клубам. Оксфорд – город небольшой, и все клубы в нем похожи один на другой. Везде голые трубы вентиляции – особый английский шик –, кошмарно дорогой алкоголь и одинаковая ритмичная музыка. Ближайший из них, называвшийся «Камера», располагался в том же доме, где жил Вардан. Это было одновременно безыскусное и притягательное заведение, без окон, с отливавшей серебром барной стойкой и тесным танцполом, набитым выряженными как на маскарад студентами «лучшего университета Европы». Второй крупный клуб, «Бридж», находился, как ни странно, на мосту. Он был чуть чище, чуть тише, но настолько же безвкусным.

В оба заведения нас, разумеется, пропускали без очереди. Нигде мы особенно не задерживались. Вардан отдавал менеджеру траву и таблетки, взамен получал деньги и бутылку какого-нибудь крутого виски. Напитки – комплимент от заведения. Можно было пить что угодно и в любом количестве, но Вардан брезговал всем, кроме простых и крепких коктейлей, а все остальные подражали ему. Дальше кто-то от неведомого Саймона толкал дурь в клубе с громадной наценкой, но это уже нас не интересовало.

– Кто такой этот Саймон? – Смущенно спросила я Макса.

– Владелец.

– Чего?

– Клубов. «Камера», «Бридж» – это его заведения.

– И он сам продает там дурь?

– Через нас. Типа он и не при чем.

Саймон звонил часто, обычно Владу, и просил нас прийти. Мы приходили, но никогда не видели его лично.

Если заказов не было, мы шлялись по улицам, на ходу скручивая косяки, или шли в парк любоваться на лебедей. Теперь там стало совсем темно и пустынно. От нас шарахались редкие велосипедисты, проезжавшие вдоль реки. Я, кажется, ни разу не бывала там при свете дня, да и не уверена была, что хочу.

– Надо попробовать морфий… – задумчиво сказал Вардан, уставившись в беспроглядную темноту. В зарослях дикой малины жалостливо ухало что-то невидимое.

– Может, сразу героин?

– Ты опять все путаешь, – с легким раздражением отозвался Вардан, – Героин – гастарбайтер, морфий – иммигрант.

В паре шагов от нас присевший на корточки Макс крошил одурительно пахнущие соцветия между двумя острыми камешками.

– На кой бес?

Вардан пожал плечами.

– Да чисто выпендриться.

Мы были втроем – сосед Влада уехал, и они с Яной пользовались редким уединением. Чингиз напивался в каком-то грязном пабе на окраине, а я, увлеченная своим исследованием, как могла старалась не выпускать Вардана из виду.

Все впечатления от их общества, весь открывавшийся мне новый, странный мир были так невозможны, так гротескны, что казалось, месяц назад их просто не могло существовать. Все произошло неожиданно и стремительно, как будто кто-то сменил декорации. Меня, хорошистку и интеллектуалку, обходили на улице школьники.

Я никогда не курила так много. У меня кружилась голова, разбегались мысли и слова, все было сбивчиво, спутано, один вечер перетекал в другой, и дни заполняли, нежно и деликатно, мысли, которые было удивительно легко и приятно думать, разглядывать, доводить до конца. Каждая секунда представала будто под увеличительным стеклом – текучая, изящная, полновоздушная арабеска.

Макс считал, что я «залипаю».

– Не тормози! – Орал он мне в ухо, – Съешь шоколадку!

Отношение к Вардану и его свите сложно было описать словами.

Это была совершенно безумная смесь ужаса, восторга и какого-то слепого доверия.

– Как иначе будешь относиться к людям, которым доверяешь ни много ни мало свою жизнь? – С неожиданной проницательностью заметила Яна, когда я поделилась с ней своими впечатлениями.

Именно доверие поражало меня больше всего, детское или щенячье, с широко раскрытыми глазами. Они ныли, клянчили, плакали, корчились и льнули к нему как котята. Это было необъяснимо и жутко. Это была власть в кристально чистом виде: не власть политиков, философов или экономистов, а совершенно как будто бы случайная и, кажется, абсолютная.

Во взгляде, каким он смотрел на дергающиеся толпы в клубе, не было совершенно ничего: ни пренебрежения, ни отвращения, ни радости, ни жалости, ни жадности. Ничего, что было бы для этих людей унизительно, и ничего, что бы им польстило. Только непроницаемое спокойствие. Ему, казалось, было безразлично, что они существуют на свете.

И те взгляды, которыми смотрели на него из толпы. Контраст заключался именно в том, что в их отношении к нему было место всем чувствам, которые можно себе представить, взвинченным до предела страстности. Все то, что можно испытывать к живому человеку, и еще немного того, чего к живому человеку испытывать нельзя.