Подсознательные гении и их неэволюционировавшие аналоги. В бездне безумия…

– Ну что, Федь, расскажи что-нибудь о себе.

– Хорошо, – улыбнулся Фёдор и увлеченно заговорил. – В тихом подмосковном посёлке под названием Говяжки жил один человек по фамилии Карасёв-Глушко. Это был я. Ещё это место я называл адом или местом гниения и разложения. Да, так я не любил эту дыру. Там я рос и дурно воспитывался. Моя мама вместе с отцом ютилась в Санкт-Петербурге, а я жил с двумя бабушками и Витей, молодым парнем, приходившимся мне дядей. Он заменял мне и отца, и брата, и друга. Почти с трёх лет я был около него. Чинил ли Витя свой проржавевший мотоцикл «Минск», или пил алкоголь, я всегда находился рядом. Витя был не злым, а наоборот, добрым юношей. Но иногда он давал мне выпить спирта – это, конечно же, нехорошо. Бабушки за мной мало смотрели: я шатался по улицам, собирал бычки, тут же их раскуривая, и вообще был воспитан не так хорошо, как все остальные ребята. Единственное что, я был немного застенчив и всегда со всеми здоровался, даже с незнакомыми взрослыми.

В детстве мальчишки меня часто пугали вампирами, привидениями и призраками. Но один раз я увидел нечто подобное своими глазами. Мы ходили по лесу и собирали грибы. Нас было пятеро, всем было лет по семь, может чуть больше. В лесу тогда стояли заброшенные деревянные домишки, сохранившиеся ещё со времён Великой отечественной. Мы решили забраться в самый старый и большой из них, чтобы посмотреть, что там внутри. Не успели мы подойти к нему, как увидели, что оттуда выскочил какой-то серый силуэт, который словно полетел к нам. Мы все ужасно испугались и опрометью бросились бежать из леса. Потом среди нас пошли слухи, что это был призрак моей ещё не умершей прабабушки, тогда уже не ходившей из-за травмы ноги. В юношестве она преподавала физкультуру отдыхающим соседнего лечебно-профилактического учреждения и однажды во время поездки на лыжах упала в канаву, а на неё свалилась ехавшая сзади женщина. Приключился открытый перелом голени. Со временем нога зажила, но к старости раны напомнили подростковую боль. Нога начала гноиться. Нужно было её ампутировать, но бабушка отказалась, хотя дела с лечением шли хуже некуда. С тех пор она сидела дома, а точнее, лежала на диване, ходила под себя или в судно, если кто-нибудь был дома.

Стоял холодный вечер конца декабря, и меня охватывало предпраздничное настроение. Я, будучи ещё глупым ребёнком, развешивал на ёлке гирлянды и игрушки, клеил на обои красочные плакаты с поздравлениями, хихикал, вскрикивал и громко смеялся от восторга. Бабушка просила помолчать, но я, дурачок, никак не реагировал. Когда мать оттащила меня от плакатов, бабушка была уже спокойна. Мама подошла к ней и спросила: «Бабуль, как ты себя чувствуешь?», но ответа не последовало. Её рука сжимала пузырёк с надписью «Корвалол», рядом на тумбочке громоздилась ещё куча лекарств. Тридцать первого декабря утром мы похоронили её, а вечером уже встречали Новый год.

Примерно в то же время самым загадочным образом пропал дядя Витя. Он выехал из дома вечером накануне своего дня рождения с моим отцом. Помню, было около пяти или шести часов вечера. Время шло, и мы забеспокоились. Стрелки моих старых часов перевалили за полночь, а отец с Витей всё не появлялись. Раньше они никогда так не задерживались. Витя всегда говорил, где он находится, либо был дома раньше, чем о нём начинали беспокоиться.

В три часа ночи приехал мой отец, один. На вопрос «где Витя» он ответил, что не знает. С утра он начал оправдываться, что Витя ушёл с каким-то молодым человеком, якобы встретив его в электричке. Они вместе отняли пятьсот рублей у какого-то мужика в тамбуре и должны были скрываться. Так пояснил отец. Он поехал домой, а Витя уехал с тем парнем неизвестно куда. Вот так пропал Виктор. Печально, но факт.

А спустя ещё несколько лет ушла из жизни моя бабушка Полина. Та уже давно сошла с ума и находилась в невменяемом состоянии, хотя опасна и не была. Я в детстве часто унижал её, как и прабабушку, несмотря на то, что они обе желали мне только хорошего. Я был не прав и осознал это даже не тогда, когда расстался с ними навсегда, а лишь когда мне исполнилось четырнадцать. Но, как говорится, «мотоцикл продал, а привычка осталась». После их смерти я продолжил ссориться уже с родителями, которые после освобождения квартиры перебрались ко мне.

Окружающее общество меня не устраивало с раннего возраста, только я этого ещё не понимал. Около дома я всегда гулял с одним мальчишкой, его звали Щетман. Мы часто сидели у него дома и играли в разные мальчишечьи игры. Его бабушка была очень доброй женщиной и всегда была нам рада. Под её присмотром мы кушали и беззаботно проводили время, а что ещё надо детям? Но через несколько лет, когда мне исполнилось восемь или девять, а может быть и раньше, он переехал с родителями в посёлок Сорняки, недалеко от Говяжек.

По имени меня никто не величал, все меня обзывали, унижали или называли «Дрезина». Не подумай, что это прозвище мне было дано за соответствующие действия. Нет, просто в один прекрасный день – чётко помню, что это было в четыре года, – ныне пропавший Витя дал мне эту кличку. Ему тогда было тринадцать, а может и больше. Несмотря на то, что Витя достиг того возраста, когда я понял, что гнию, он этого не понимал. А даже если и понимал, то не придавал этому никакого значения и не показывал вида. Так вот. Я всегда смотрел один очень интересный телесериал под названием «Капитан Стронг и его солдаты» и постоянно рассказывал о нём, по-детски крича: «Дрезина»! Дрезина был главным злодеем этого сериала. Однажды Витя втайне от меня собрал всех знакомых пацанов и предложил называть меня Дрезиной. Вот так я и получил это прозвище. Теперь я не представляю своё существование без него.

Когда я подрос и пошёл в двадцать третью школу посёлка Сорняки (в Говяжках школы не было), то меня перестали унижать друзья, знакомые и даже враги. А всё потому, что они подросли и нашли занятие поинтересней, да и я стал посильней. И, возможно, они чуть поумнели, хотя в этом я искренне сомневаюсь.

В школе я нашёл новых друзей и новых врагов, которые меня опять то и дело били и унижали. Их всегда было больше двух человек, поэтому я не мог дать им отпор, а за меня никто не заступался. Когда они издевались, я говорил им что-то в ответ, отчего те злились ещё сильней. Настоящих друзей у меня и там не было, помню только одного человека, с которым я хорошо общался, его величали Большой Валя. С ним я познакомился ещё до школы, в детской поликлинике на станции Заводская. Так потихоньку минуло несколько трудных лет учёбы, и я перешёл в девятый класс. Он был для меня последним. Но об этом ещё рано.

Когда мне было двенадцать лет, я убил кошку. Воспоминание, должен сказать, не из приятных, но раз уж начал, расскажу. Мне были нужны деньги, а заместитель директора одного учреждения Николай Иванович, которого за глаза называли Бородой, давал всем по пятьдесят рублей за каждую мёртвую кошку. Я пошёл в сарай, взял там большой молоток и двинулся их искать. Почему Николаю Ивановичу так мешали кошки, я сейчас объясню: они якобы находились на его территории, и это его не устраивало. Так вот. Я шёл по пустой аллее в поисках заплутавших животных. И вот, на глаза попалась пушистая киска сиамской породы. Я ласково позвал «кис-кис», и она приблизилась ко мне. Взяв её на руки, я отошёл за угол столовой. Ласкал её, пока нёс, но когда оказался на месте бойни… – тут Фёдор сделал глубокий вздох, закурил и продолжил. – Я уложил киску на бетонную плиту, лежавшую там, и прижал ногой. Затем замахнулся и легонько стукнул молотком по черепу. Киса начала яростно сопротивляться, но я со всего маху ударил ещё несколько раз. Её череп был раскрошен, а перемолотые острые зубы лежали рядом с остатками мозгов… Кошмарная картина. Кися давно уже была мертва, но, глядя на её предсмертные судороги, я решил, что она хочет убежать. Ведь тогда я был очень глуп и не знал, что такое конвульсии.

Позже оказалось, что это была кошка тёти Люси Исаевой, хорошей подруги моей мамы. А тогда всё моё лицо было залито кошачьей кровью, белая футболка пропиталась мозгами, а с молотка стекала органическая жидкость.

Так я получил свои кровавые деньги. Даже не пятьдесят рублей, а триста: я сказал Бороде, что больше не могу убивать животных и очень страдаю из-за той кошечки. Он пожалел меня и сразу отсчитал купюры. Я помню, что очень обрадовался тем трём сотням.

У меня был старенький магнитофон, который я разбил кувалдой и, оторвав от него лицевую часть с динамиком, приспособил к плееру. Таким образом, я мог слушать его без наушников. Мы с моим другом называли это изобретение «Моно».

Тогда мы были счастливыми, потому что не задумывались над тем, что мы умеем думать. Но со временем мы начали понимать то, что должны были понять уже давно: люди не могут и, возможно, не хотят знать, что гниют.

Мне было пятнадцать лет, когда я начал догадываться о том, что морально разлагаюсь. Я с детства страдал астигматизмом, поэтому мои глаза сильно уставали в школе и за компьютером. У меня был старенький «Пентиум», на нём я слушал тяжёлую музыку (она мне очень нравилась), печатал стихи, которые, увы, никто не читал, и сажал зрение, облучая своё глазное дно ламповым монитором. Больше я ничего не делал, ничего, кроме бесполезной, редкой, никчемной учёбы в плохой школе, которую населяли одни лишь ублюдки. Тогда я и начал чувствовать, что загнивают мои мозги. Вообще, я был странным юношей. Никто меня не понимал так хорошо как Арсений Релесов. Некоторые его обзывали «Рельса». Они были тупыми и считали, что он такой же. Я общался с ним довольно давно, но нашли общее мировоззрение мы только тогда, когда мне было тринадцать, а ему – четырнадцать. Он был старше меня на полтора года. Мой день рождения отмечали тридцать первого мая, а Арсения – пятого ноября.

Мы слушали разную музыку, да и вообще были разными людьми, до тех пор, пока он не дал мне послушать одну западную группу под названием «Evil Never Dies». Помню, мне очень понравилось, и я углубился в мир Арсения. Со временем он давал мне на ознакомление всё новые и новые коллективы и альбомы. Мне всё это ужасно нравилось, и таким странным образом мы нашли взаимопонимание. Да, в музыке есть не всё, но мы можем вложить в неё душу так, чтобы в ней было то, что нам нужно.

Когда мне было семнадцать, я стал по-чёрному ссориться с матерью, называть её разными нецензурными выражениями, как и она меня, и уходить из дома. С отцом я общался более-менее нормально, но стычки тоже бывали, причём из-за всяких мелочей вроде телевизора и еды. Возможно, это из-за того, что у меня было повышенное внутричерепное давление. Частые психические расстройства, недостаток сна, нехватка кислорода – невропатологи и психиатры в поликлинике ставили множество диагнозов.

Виноваты ли мои родители в том, что родили или плохо воспитали, решать не мне. Но я был полностью уверен в своей правоте и твёрдо стоял на своём. Обычно инициатором наших конфликтов была мать. Она ругала меня из-за пустяков, часто доставала глупыми вопросами и мешала жить, надоедая своей неразлучностью. Я смотрел телевизор в три часа ночи или сидел за компьютером до десяти утра, а она вставала и заставляла прекратить, несмотря на то, что я не мешал ей. Звук телевизора был максимально убран, а к компьютеру были подключены наушники. Чтобы не уставали глаза, я выключал монитор и управлял компьютером вслепую. Возможно, на мою маму обрушался тяжёлый груз осознания, и она пыталась компенсировать свои впустую прожитые годы моральным отравлением своего потомка.

Перед окончанием школы я поступил на подготовительные курсы в Техникум экономики и права города Шпильцы. Рядом находилась таможня и завод по изготовлению каких-то материалов, конкретно каких, я не знал, потому что совсем не обращал внимания на такие мелочи. Думал я в это время о том, зачем жить, умирать, рождаться и существовать, если всё в мире безнадёжно и смертно. Я как-то негативно рассматривал предложения знакомых, например: пойти попить пива, найти девушек для половых сношений и так далее в том же духе.

Изначально я представлял собой эдакую туповатую личность, которая обходилась без представительниц прекрасного пола, заменяя их мастурбацией. Но потом, когда начал ходить в техникум, то приобрёл много знакомств с девушками, или, говоря на современном языке, продвинутую сексуальную жизнь. Сначала всё шло прекрасно, прямо как в сказке. Но спустя какое-то время я начал замечать, что моя жизнь просто опустилась, деградировала и вообще стала жутко скучной. Теперь я снова находился в забвении и грустил, освобождаясь от унылой тяги к реальности.

Например так: сижу дома и слушаю музыку. Раздаётся звонок по сотовому. Я не хотел отвечать, но абонент настойчиво названивал. Нехотя сняв трубку, я тусклым голосом прошипел:

– Да? – тишина в трубке. – Алло?! – вновь спросил я, и нежный голос в трубке ответил мне тем же:

– Алло, Федь? Это Нина. Приходи ко мне, пивка попьём.

– Чего? – (время час ночи), – Что, к тебе?

– Да… – эротично прошептала она – я буду ждать.

Я выключил старенький протараканенный магнитофончик «Азамат-202», быстро оделся и, закурив, вышел из дома.

Нина жила в соседнем подъезде на четвёртом этаже. Я энергично поднялся по лестничным пролётам и позвонил в звонок. Ещё с третьего этажа была слышна громкая неприятная музыка. Нетрезвая Нинка вывалилась из квартиры и сказала:

– Привет! Заходи.

– Привет, как дела? Нормально? У меня тоже.

Мы сели: я на кресло, она на диван. Она разлила по бокалам пиво, и мы выпили. Потом закурили. Потом снова выпили и снова покурили. И так в течение всего моего пребывания в гостях. Я начал было заигрывать с ней, как вдруг она сказала:

– Блин, надо музыку сделать потише, а то Журавль проснётся.

– Кто-кто? – удивлённо спросил я.

– Коля, муж мой.

– А… – снова удивился я. – А почему Журавль?

– Потому что Журавлёв.

– А, ясно. Ну что, чем займёмся?

– Хочешь, кино посмотрим?

– Давай, – я порылся в кассетах и нашёл то, что нужно, – какие-то американские ужасы.

Мы успели посмотреть только начало, так как Нина начала засыпать, и я сказал, что пойду домой. Тем более, никакой перспективы оставаться у меня не было.

– Ну всё, пока. Я завтра зайду.

– Да, давай, заходи.

Проснулся рано утром и отправился прямиком к Нине. Хотя не так уж и рано: одиннадцать, как-никак, поэтому я думал, что Коля будет на работе, и мы хорошо проведём время вдвоем, но я глубоко ошибся: он был дома. Тем не менее, мы затарились пивом, взяли у знакомых фильмов и засели на хате. Часов до семи пили, беседовали ни о чём и смотрели телевизор. Вечером друзья начали названивать от удивления, что меня нет поблизости с ними.

– Алло.

– Алло, Дрезина? Ты где есть?

Я не хотел говорить правду и соврал:

– В Минино, а что?

– Когда приедешь?

– Поздно, я тут с девушкой.