Мясник из Грин Лейк

И последние два часа я спал как никогда раньше. Я проснулся самым выспавшимся человеком, каким можно проснуться в семь утра.

Паника в районе солнечного сплетения улетучилась. Легкий незримый покой сопровождал меня везде. Когда ездил осматривать изуродованный факс. Когда на нас орал Кордон. Когда Пол включал первого свидетеля. Когда мне продали эспрессо вместо американо. Я был спокоен. Потому что знал, что любому, кто нарушит мой покой – не поздоровится.

Мы с Пенни проводили много времени вместе. Я заезжал к ней в ресторан. Она торчала у меня в офисе, вместо сеансов у Летсмана. Мы вместе пили по вечерам и вместе спали. А утром я уходил в вонючие прокуренные квартиры, смотрел на разбитую технику и ее конченных хозяев. Я рассказывал Пенни все что видел. А она мне в ответ. Про очередного клиента с безудержным самомнением и наглостью. А вечером она кормила меня ужином. Мы обсуждали все подряд, от психических расстройств и политики до моей бывшей жены и того, что блески для губ делают из бычьей спермы. Мы пробовали вместе бросать курить.

Крушилась техника. Неукротимые порывы проецирования гнева не прекращались, но я был их укротителем. Джоанна Скотт держала меня в курсе всех ее дел. Просила советов. Ее напарник сел на больничный. Но судя по фото в фейсбуке, отдыхал со своей женой где-то в Норвегии.

– Я прикрепился к ветке.

– Или поймал нужный ветер. – доктор Летсман смотрел на меня поверх очков.

– Я самый счастливый лист. Вы встречали такое в своей практике?

– У моих пациентов, как правило, есть проблемы. У тебя их нет. А значит, во мне нет необходимости. Ко мне не ходят хвастаться.

– Я хожу. Вы хороший друг.

– Я искренне рад за тебя Ирвин. Ты на верном пути. В последнюю нашу встречу ты бы растерян и зол.

– И напуган.

– Тебе виднее, Ирвин.

– Я понял, в чем мои проблемы.

– В течении всей жизни мы познаем себя. Мы принимаем свои желания и боремся со страхами, чтобы оказаться на наивысшей точке своего душевного равновесия.

– Моя голова вознеслась. И не убоится сердце мое…

– Вы читаете Евангелие?

– Армин. – обратился я к врачу по имени. – Я пришел к тебе как другу. Не анализируй меня.

– Я не тот друг, которому ты можешь передать свою эйфорию и получить тоже взамен. Но я правда рад за тебя Ирвин. Не потеряй своей ветер.

– Постараюсь.

Мне хотелось творить. И я вытворял. Я пил прямо на работе и занимался всякой ерудной, от поиска в базах чужих убийц, до оригами из бумаги, и никакой директор Кордон, не мог меня остановить. Никто не мог. На моем столе стояла почетная грамота от отдела по борьбе с терроризмом и стопка благодарностей.

Один лишь президент не жал мне руку за то, что я размозжил голову террористу на глазах у заложников и закидал их его мозгами.

Я пристрастился к кулинарии. Началось все с кетчупа, потом я даже грел еду и вот сейчас я создал запеканку из слипшихся макарон и остатков колбасы, которые более-менее сносно пахли. И я понял, что Пенни меня любит. Иначе бы есть она это дерьмо не стала.

– Я впервые за последние полгода чувствую себя счастливым. – рассуждал я. – Даже на работе. И я даже не думаю о мертвецах.

– Тебе не интересно куда исчезло тело Датсона? – спросила Пенни.

– А какое мне до этого дело? Я убил его. Я знаю это. А розыск и исчезновение – дело рук бюро. Я видел, как они фабрикуют дела и улики.

– Ты тоже этим занимался?

– Джоуш занимался. Он слишком много знал, так что его смерть, чьих бы рук она не была, логичное завершение. – я сказал это. Я выдохнул это как пар из выходит из духовки. Тепло от вина разливавшееся по телу, осело под тяжестью осознания собственной правоты. Джоуш слишком много знал.

– Твои рассуждения параноидальны.

– То категоричны, то принципиальны, то параноидальны.

– Не думала, что ты человек крайностей.

– Я тоже. – я повернулся и поцеловал Пенни. – Ты знаешь обо мне больше чем я о тебе…

– Что тебе рассказать?

– Что угодно.

– А ты меня не арестуешь? – рассмеялась Пенни.

– Я подумаю…

– Что ж… Что ты хочешь знать? В детстве я не была толстой, надо мной не издевались в школе, и я не била себе татуировок по пьяни…

– И кто еще из нас категоричен… Почему ты стала поваром? Вот у меня родители всю жизнь проработали в полиции, я тебе рассказывал…

– Моя семья не гордится мной. Они люди творчества… Мой дед был коком на военном британском корабле. В сорок пятом он причалил к берегам Италии, оставил после себя руины и ребенка моей бабушке. Больше его не видели…

– Кулинария тоже творчество… Твои родители живут в Италии?

–Мать и бабушка да. У них там свое ателье. Мой отец живет в Германии, нюхает кокаин и рисует голых женщин. Мой брат бойкотирует цифровые технологии, живет в шалаше и собирает мусор с берега. Моя старшая сестра со своей женой путешествует по Азии. Мой второй брат фотограф – сейчас судится со своими моделями за домогательства…

– А я единственный ребенок в семье…

– Повезло тебе. – усмехнулась Пенни.

– Я не умею работать в коллективе.

– В твоем коллективе любой из основоположников коллективизма повесился бы на собственном галстуке. Где их набрали?

– Это экспериментальная программа. Ее организовали четыре года назад. Наш директор раньше работал в отделе финансовых преступлений. Я в особо тяжких… Кто где. Кого-то было жалко уволить и его переводили в проецирование агрессии, кому-то нужно было освободить денежное теплое местечко, в отдел проецирования…

– Но ведь создать целый отдел, платить агентам, экспертам, техническое обслуживание, транспорт… И за это я плачу налоги?

Мне было смешно и было грустно. А завтра надо было на работу.

Ничего не предвещало беды. Пенни сделал мне утром яичницу с беконом. Пол помыл машину, и теперь в ней пахло дешевым освежителем воздуха в форме елочки, а не памперсами. Кордон был на конференции. На улице прекратился дождь. Вместо него пошел мокрый снег. Даже первому свидетелю было, нечего сказать.

Но не у всех перед глазами была завеса счастья, благодаря которой на кучах дерьма расцветают ромашки, и ты перепрыгиваешь обдолбанных бомжей и остатки асфальта на крыльях любви. Были и сознательные граждане.

И ровно в час дня мы выехали. На углу Лантона и шестьдесят первой кто-то организовал целую свалку техники. Клубки разорванных проводов, колонки, микшеры, микрофоны, усилители. Все были вдребезги разбиты. Я ощутил, подступающую к горлу, тошноту. Мне было трудно заставить себя смотреть. Я не испытывал таких чувств, даже на берегу Грин Лейк, среди расчлененных трупов. Эта картина мне казалась куда хуже и развращённое. На сколько же ничтожным может быть человек, сотворивший такое с беспомощными предметами. Насколько слаба и убога его ярость, перед людьми. Мне было жутко, и было жалко. Жалко того, кто не может разобраться с причиной. Кто обречен расправляться с заведомо безжизненным, не имея сил забрать настоящую жизнь. Я присел на бордюр и закурил.