Обрывки газет

Обрывки газет
Арина Юрьевна Крючкова

Городская проза
«Обрывки газет» настольная книга: пронзительная и исключительно честная. Не книга душа. В ней собраны дневниковые записи, письма, стихи и публицистические статьи.

Это история о Дороге и Доме, отчаянной дружбе и взрослении. Автор «Обрывков газет», Арина Крючкова, известна в первую очередь как писатель-сказочник. «Обрывки» в какой-то мере тоже сказка: о волшебной целительной силе любви; об объятии Вселенной.

Не удивляйтесь, если где-то посередине придётся оторваться, чтобы на скорую руку собрать чемодан! И уехать из своего сердца в сердце какого-нибудь города, о котором вы так давно мечтали.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Арина Юрьевна Крючкова

Обрывки газет

© Крючкова А.Ю., 2021

© Катерина Орлова, художник обложки

© Борис Смородин, редактор

© Издательство АСТ, 2021

От автора

…всегда пел о том, чем в эту минуту одержима была его душа, даже рискуя слишком обнажить её перед посторонним взглядом.

    (с) А. В. Карельский об Альфреде де Мюссе

Привет, друг.

Когда эта книга попала к тебе в руки, ты, наверное, перевернул её, чтобы прочитать аннотацию и решить, стоит ли оно того. А там пусто. И тебе пришлось её открывать.

В аннотации обычно пишут несколько слов о сюжете или героях. Но в этой книге нет сюжета, и даже пары десятков сюжетов, разложенных по рассказам, нет. И про героев – тяжело объяснить, понимаешь?

Эта книга – про маленькую девочку, которой досталось большое сердце. И иногда (часто) от этого было больно. Но иногда… иногда бывала как бы боль наизнанку, сбивающее дыхание «хо-ро-шо». И это хорошо – люди, которых можно (с натяжкой) назвать героями этой книги.

На её страницах вы встретите мальчика, сквозь которого бьёт солнечный свет, девочку, которая добавляет в кофе корицу и мантры, и ещё одну девочку, которая курит на балконе, пока на кухне сами собой бьются стаканы. И других Человеков, чьи имена азбукой морзе выстукивает моё сердце.

Я умею быть предельно сентиментальной и, проснувшись на рассвете, выпив залпом стакан воды, лечь животом на чужие ноги, свеситься с кровати, окунуться в лежащий на полу телефон и писать стихи. А потом забраться обратно в одеяло и объятие и заснуть, и проспать до обеда, ведь никакой я не поэт, это так – лунатизм.

Но эта книга – про такую меня и от такой меня. Взъерошенной, с мокрыми щеками, с дрожащими пальцами, с хлопающими в груди ставнями. У меня внутри – сквозняк, и всё это им из меня выдуло на страницы.

Если ты готов (уверен, что не простудишься, сварил кофе и написал родителям «люблю» и «у меня всё хорошо»), переворачивай страницу. И удали с телефона все купибилеты и авиасейлс, а то мало ли что…

Ещё одно маленькое предисловие

Все тексты, созданные раньше, чем я оформила эту книгу, обозначены датой их фактического написания. Во-первых – это важно для сохранения хронологической картинки. Во-вторых – со многими из них я сейчас не согласна в силу того, что знаю больше, а чувствую себя лучше. Уверена, что через пару лет всё, что я могу написать сегодня, покажется мне полнейшей ахинеей.

Часто я спрашивала Борю: может быть, не будем это вставлять? Ну зачем? Когда стеснялась написанного, потому что оно слишком личное, слишком влюблённое, слишком депрессивное (и даже с суицидальным настроем) или просто не такое качественное, как я создала бы сегодня. Что-то я переписывала и редактировала. Где-то ошибки не менее значимы, чем сам текст. Боря был беспощаден: он заставил меня вставить всё.

Начало

Есть отцы, которые не любят своих детей, но не бывает деда, который не боготворил бы своего внука.

    (с) Виктор Гюго, «Отверженные»

У всего должно быть начало. Может быть, это всего лишь условность, но я ничего не имею против неё.

И вот я стою в начале. На улице снег и холодно, но у меня хорошая куртка, и под шапкой даже немного жарко, только дед ни за что не разрешит снять её. Мы с ним смотрим, как в сугробе под кустом копошатся мышки. У них чёрные полосочки на спинках и тонкие хвостики, и они одновременно хорошенькие и неприятные, на них хочется и не хочется смотреть. Моя голова далеко, и мышки цепляют внимание только маленькой её части, а в остальном я – полёт! Я сочиняю роман.

Я пишу его ночью, подсвечивая тетрадь карманным фонариком, и в метро, и на уроках, спрятав под учебниками и отгибая их краешки, чтобы учитель не обратил внимание. Я пишу его у себя в голове, потому что мой почерк не поспевает за моими мыслями: когда засыпаю, когда плыву на скорость четыре бассейна, когда синхронно с папой жую бутерброды на завтрак.

Что-то происходит: уроки, тренировки, разговоры, поездки с родителями, мытьё головы и пропахших хлоркой купальников, рисование оценок в таблице на холодильнике, хрустящие следы на снегу, короткая перепалка с дедом о том, кто будет нести рюкзак (я всегда проигрываю; дедушка научил меня уже в первом классе, что я не буду носить рюкзаки сама – пусть их за меня носят большие и сильные, а я и без того едва виднеюсь над землёй). Что-то происходит, но происходит как-то мимо меня, потому что я сочиняю роман.

Роман о том, как эльф Леголас с одной стороны океана и гном Гимли с другой стороны океана руководят работами по прокладке тоннеля метро, чтобы встретиться и выпить по дружеской пинте пива. Чёрта с два вы получите покой, эльфы, уплывшие на поиски Валинора! Я не признаю расслоения общества и пафосных прощаний на причале. Я соединю Аман и Средиземье скоростными поездами.

У гномов, конечно, получается лучше. Но эльфы тоже очень стараются. И мой роман уже занимает целую тетрадь (12 листов в косую линейку!), поэтому пора приступать ко второй части. Я пишу три тома, как Профессор; я с первой попытки пытаюсь запрыгнуть на небеса.

В начале мы с дедом садились на скамеечку в парке. Липкими от клюквы в сахаре пальцами я листала страницы своей тетрадки и читала деду роман. Может быть, поэтому – но скорее просто по вседедовому свойству – дед никогда во мне не сомневался.

Гусеница городского сумасшедшего

Без анестезии, я без анестезии всё чувствую так сильно, так сильно!

    (с) Alai Oli, «Без анестезии»

В 2016 году у меня появилась острая потребность Мыслить и Понимать. Без всяких веществ моё сознание расширялось, и призванные сдерживать его стенки черепа лопались от натуги. Иногда мне отчаянно хотелось перестать думать, но это было физически невозможно: если я в течение дня ни разу не оставалась наедине со своими мыслями и бумагой, куда их можно было бы изложить, меня начинало тошнить от необъятности собственного нутра и острой необходимости его выплеснуть.

Мне было пятнадцать – и меня тошнило мыслями.

Я воспринимала мир так остро, а моё ещё не нашедшее выхода воображение прорывалось в таких странных местах, что мне казалось: я схожу с ума. Картинка в моих глазах самопроизвольно замедлялась и ускорялась; я видела НЛО в небе над Константиново и дым от планшета младшей сестры; иногда объёмные предметы вдруг превращались в плоские и тонкие, как листы бумаги, а крошечные песчинки сахара становились такими огромными, что я могла пересчитать их в литровой банке. «Думаю, я могу видеть мир чуть больше, чем есть».

При этом весной 2016 года я вынырнула из подростково-детской литературы в мир «больших книг» и мемуаров. Я захлёбывалась, читая стихи поэтов XX и XXI века. Например, сборник Высоцкого улетел у меня за одну очередь в больнице. Моя голова требовала Познания, и я впервые задавалась вопросами, которые мучают взрослых людей сотни лет: что будет после смерти? Возможно ли любить и дружить вечно? Каково физическое воздействие счастья? Почему люди поступают так?

Я задумывалась о бесконечности и о том, где у неё границы: «Твоя душа лежит в моих ладонях. Я знаю, что однажды ты захочешь забрать её, но молчу. Ты знаешь, что однажды захочешь забрать её, но сам себе не веришь. Пожалуйста, не верь дольше. Твоя душа так греет руки». И впервые пробовала жить по законам кармы: «Может стать плохо, и обязательно станет – так устроен мир».

В школе нас готовили к ОГЭ, на котором нужно было рассуждать на примитивные темы, разбирая какое-нибудь словосочетание из текста. А я рассуждала на экзаменационном бланке о том, почему Шекспир был прав, когда сказал, что «весь мир – театр». О том, что люди неискренны по своей природе и о том, что я тоже – такая. Ведь я изо всех сил прячу то, что происходит в моей душе.

В 2016 году появились первые сказки, но только в конце года они стали чем-то регулярным, обрели форму и название. А весной, которая кажется мне апогеем моего детства, самой светлой и полной любви, самой счастливой весною, – весной, о которой сейчас речь, это были неопределимые пробы себя, тщательно скрываемые от широкого круга, и особенно от семьи. Со временем я стала прозрачной, как мультифора, и меня начали упрекать: «Ты не боишься, что тебе, такой открытой, легко сделать больно?» Но вот чего я никогда не боялась – так это того, что мне сделают больно. «Никто этого не захочет», – говорила я.

И в это самое время одноклассники сообщили человеку, которого я назвала своим братом, что я «слегка не в себе». «Я испугалась, я хотела доказать обратное хотя бы самой себе; а сегодня поняла, что, напротив, хочу доказать им, что они правы». Этими словами в июне 2016 я признала себя сумасшедшей и гордой своим сумасшествием; не очень-то простое решение. И хотя я (надеюсь) вполне себе в уме, с тех пор я коварно улыбаюсь, когда кто-то пытается сказать мне, что я живу не по правилам.

Я – городской сумасшедший. У меня другие правила.

21 апреля 2016

Мне сказали, что счастье фиолетового цвета.