Пределы осуществления и защиты исключительного права патентообладателя

4) ценность самой по себе изобретательской деятельности.

Как гласит ст. 2 Преамбулы к Директиве 2004/48/ЕС, «защита интеллектуальной собственности должна позволять изобретателю или автору извлекать законную прибыль из своего изобретения или творческой деятельности»[94 - Об обеспечении прав на интеллектуальную собственность см.: Директива № 2004/48/ЕС Европейского парламента и Совета ЕС (принята в г. Страсбурге 29 апреля 2004 г.).]. Функцией исключительных прав в рассматриваемом аспекте является поощрение субъектов, участвующих в изобретательской (творческой) деятельности, посредством предоставления им возможности получить справедливую выгоду их объекта, в создание которого они вложили интеллектуальные усилия, материальные ресурсы.

Подобные права, как было обосновано выше, не являются естественными. Вместе с тем в соответствии с принципом справедливости, который должен составлять деонтологическую основу законодательной системы любого государства, претендующего на звание правового, субъекту, вложившему значительные материальные и интеллектуальные ресурсы в разработку ОИС, должен быть предоставлен приоритет перед всеми иными лицами получить выгоды, сопряженные с таким объектом. В конечном счете ОИС (ввиду его фактической неспособности быть объектом присвоения) при существенном общественном значении должен перейти в общественное достояние, но до этого со стороны государства справедливо предоставить разработчику возможность получить прибыль от использования такого объекта и осуществления прав на него.

Данную функцию необходимо разграничивать с функцией стимулирования инновационной деятельности. В обеспечиваемой посредством последней ценности научно-технологической модернизации, инновационного развития прежде всего нашел отражение публичный интерес, в то время как в основе признания в качестве ценности самой по себе изобретательской деятельности лежит типизированный частный интерес. В подобном аспекте обозначенные функции являются не только не тождественными, но и в известной мере противоречащими друг другу.

Так, инновационное развитие в конкретной сфере наиболее эффективно может быть обеспечено посредством установления режима свободного использования результатов интеллектуальной деятельности. В то же время необходимость поощрения разработчика патентоохраняемого объекта, обусловленная признанием самой по себе изобретательской деятельности в качестве ценности, требует предоставления исключительного права. Именно благодаря наличию подобной функции исключительные права предоставляются создателям любых отвечающих критериям правовой охраны объектов, вне зависимости от перспектив их коммерциализации;

5) конкуренция.

В качестве еще одной ориентирующей ценности выступает конкуренция. Как закреплено в ст. 1 Преамбулы к Директиве 2004/48/ЕС, «охрана интеллектуальной собственности важна не только для поддержания инноваций и творчества, но и для развития рынка труда и улучшения конкуренции». В данном аспекте особое значение имеет институт исключительного права. Приобретение исключительных прав на ОИС является одним из правомерных способов ведения конкурентной борьбы, получения преимуществ на рынке высокотехнологичных товаров.

По итогам рассмотрения аксиолого-функциональной основы исключительных прав необходимо отметить два принципиальных момента:

во-первых, ни один из обозначенных телеологическо-аксиологических ориентиров не выступает в качестве определяющей детерминанты создания системы исключительных прав;

во-вторых, предоставление исключительных прав разработчикам патентоохраняемых объектов является лишь одним из возможных инструментов обеспечения обозначенных функций регулирования интеллектуальных отношений. Так, например, целям инновационного развития может служить свободный доступ ко всем результатам интеллектуальной деятельности. Вознаграждением за создание значимой с позиции публичных интересов разработки и стимулом к дальнейшей инновационной деятельности могут служить премия, грант, предоставляемый государством.

В то же время только исключительное право может стать эффективным и, главное, универсальным механизмом для одновременного обеспечения сразу всех ценностей и функций. Иными словами, предоставление таких прав в их временны`х и содержательных границах должно рассматриваться в качестве не столько действенного решения каждой из обозначенных задач по отдельности, сколько обеспечения их баланса. В каких-то ситуациях цели инновационного развития наилучшим образом будут достигаться посредством свободного использования. Вместе с тем в совокупности с задачами по обеспечению интересов разработчиков, поддержанию рынка интеллектуальной собственности такие цели могут быть реализованы только в рамках системы исключительных прав. Таким образом, в основе последней находится справедливый баланс различных ценностей и атрибутируемых им функций, служащих реализации частных и общественных интересов.

Как было отмечено Дж. Ролзом, конкретная практика должна провозглашаться справедливой, если она соответствует принципам, выдвижение и принятие которых разумно было бы ожидать от всех участников, если бы они находились в одинаковых обстоятельствах и должны были заранее взять на себя твердые обязательства, не зная о том, каковы будут те особые условия, в которых они окажутся в будущем[95 - Ролз Дж. Справедливость как честность // Логос. 2006. № 1. С. 51.].

Экстраполируя подобное понимание справедливости на сферу интеллектуальных отношений, мы приходим ни к чему иному, как к установлению исключительных прав на патентоохраняемые объекты, обладающих временными и содержательными границами. Если представить себе ситуацию, при которой участники гражданских правоотношений заранее не знают о том, будут ли они авторами, компаниями-инноваторами или, напротив, потребителями инновационных продуктов, можно предположить, что выбор был бы сделан ими в пользу исключительных прав. Однако при этом, вероятнее всего, была бы сделана оговорка о необходимости создания механизмов воздействия на правообладателей, чтобы, реализуя свое право, они учитывали цели и интересы инновационного развития, конкуренции или как минимум не препятствовали их реализации.

На данном этапе следует обозначить и разрешить одно мнимое противоречие. С одной стороны, при обосновании заявленной в исследовании проблематики нами утверждалось, что осуществление исключительных прав часто влечет за собой крайне негативные последствия для инновационно-технологического развития, обеспечения потребителей необходимыми инновационными товарами, с другой – был сформулирован вывод о том, что институт исключительных прав выступает в качестве наиболее эффективного механизма обеспечения общественных интересов в инновационном прогрессе, создания рынка интеллектуальной собственности при гарантировании интересов разработчика-инноватора.

Необходимо подчеркнуть, что подобные утверждения только на первый взгляд выглядят взаимоисключающими. В последнем случае мы исходим из институционального назначения исключительных прав. Иными словами, речь идет об исключительном праве в объективном смысле как институте права интеллектуальной собственности.

Наделение типизированного патентообладателя характеристиками добросовестности и рациональности позволяет ожидать от конкретных субъектов следующих моделей поведения:

– исключительного использования патентоохраняемого объекта при отказе иным лицам в доступе к разработке в целях получения прибыли, справедливых (обусловленных инноватизацией производства) конкурентных преимуществ от эффективной самостоятельной коммерциализации объекта, их широкого промышленного внедрения;

– предоставления на справедливых условиях возможности использовать разработку иным субъектам в целях получения разумной (зависимой от научно- технологической и коммерческой ценности объекта) прибыли.

При этом необходимым критерием добросовестного поведения правообладателя является способствование им (при наличии в том необходимости) взаимообмену правами на комплементарные технологии, созданию на основе разработок усовершенствованных инноваций.

Вместе с тем ввиду наличия у правообладателя широкого набора опций – возможностей, связанных с использованием патентоохраняемого объекта и осуществлением прав, на практике вероятна ситуация осуществления правообладателями предоставленных им прав в противоречии с институциональным назначением последних. Во-первых, в систему их мотивации могут вмешиваться внерациональные детерминанты. Во-вторых, что более вероятно, ими может быть обнаружен более эффективный с позиции индивидуальной выгоды способ осуществления субъективного права, чем те, которые охватывались замыслом законодателя[96 - Согласно О. Уильямсону выделяются три уровня эгоистического поведения (как противоречащего рациональному в узком смысле – предполагаемому при установлении нормативной системы): оппортунизм, простое следование своим интересам, послушание. При этом для эффективного функционирования правовой системы первое является особенно опасным. Исследователь предлагает понимать под оппортунизмом следование своим интересам, в том числе обманным путем, «включая сюда такие явные формы обмана, как ложь, воровство, мошенничество, но едва ли ограничиваясь ими». См.: Уильямсон О. Поведенческие предпосылки современного экономического анализа // Thesis. 1993. Вып. 3. С. 43–45.].

Спектр обозначенных «отклонений» является изначально неопределимым. Каждый порожденный подобным «отклонением» правовой конфликт будет характеризоваться различным соотношением интересов субъектов, проявляющихся в отношении конкретного объекта прав, самого права. В подобном аспекте надлежит констатировать невозможность решения обозначенных проблем, обусловленных выходом правообладателя за границы ценностно-телеологического базиса патентной системы, посредством установления строгих типизированных нормативных предписаний. Обозначенные противоречия между «должным» и «сущим» надлежит преодолевать посредством установления пределов реализации исключительного права.

Таким образом, общим основанием применения пределов осуществления и защиты исключительного права патентообладателя должны являться правореализационные практики, направленные на нарушение заложенного в основу патентной системы ценностного баланса, создание преград для нормальной реализации базовых системных функций. С подобных позиций недопустимыми должны признаваться:

– действия правообладателей, направленные на получение несправедливых выгод и преимуществ, не связанных с эффективной коммерциализацией патентоохраняемого объекта, предоставлением на разумных условиях прав на объект, и нарушающие правомерные частные и общественные интересы;

– нерациональные действия правообладателей, выражающиеся в закрытии доступа к инновационным разработкам для всех иных субъектов, из-за отсутствия собственной заинтересованности в их коммерциализации и при условии, если такие действия причиняют существенный вред общественным интересам в инновационном развитии, конкуренции.

Определение общего типа правореализационных практик, противоречащих институциональному назначению исключительного права, не является достаточным для установления пределов осуществления и защиты исключительных прав. На следующем этапе исследования необходимо определить, какие конкретно действия правообладателя способны привести к нарушению ценностно-функциональных основ системы исключительных прав, и с учетом их специфики сконструировать эффективные правовые средства пресечения ненадлежащих форм осуществления исключительного права.

§ 1.3. Содержание и формы реализации исключительного права

«Точкой опоры» для большинства отечественных исследований исключительных прав в субъективном смысле служит ст. 1229 ГК РФ. Ее толкованием, критикой во многих случаях и ограничивается рассмотрение проблемы сущности исключительного права[97 - Показательным примером в рассматриваемом аспекте является, в частности, статья В.И. Еременко «Содержание исключительного права собственности на объекты интеллектуальной собственности». В начале исследования автор подробно пересказывает с незначительными комментариями содержание рассматриваемой статьи, затем приводит многочисленные цитаты из работ других исследований, демонстрирующих различный подход авторов к интерпретации положений ст. 1229 ГК РФ. И наконец, в завершение автор «оживляет» комментирование данной нормы ссылкой на Закон о защите конкуренции. См.: Еременко В.И. Содержание исключительного права на объекты интеллектуальной собственности // Законодательство и экономика. 2011. № 5. С. 15–26.]. Отдавая дань традиции, заметим, что в соответствии со ст. 1229 ГК РФ исключительное право представлено триадой правомочий: 1) использовать ОИС по своему усмотрению; 2) распоряжаться исключительным правом на ОИС, если законом не предусмотрено иное; 3) по своему усмотрению разрешать или запрещать другим лицам использовать ОИС.

Подобная формулировка нормы создает благоприятную почву для ведения не выходящих за пределы позитивистского подхода споров относительно сущности исключительного права. Ключевым является вопрос, какие правомочия – позитивные (использовать, распоряжаться) или негативные (запрещать иным лицам) – являются «ведущими», конституирующими содержание исключительного права, а какие – второстепенными.

Так, М. Лабзиным в статье, название которой «Право запрещать как юридическое содержание исключительного права» говорит само за себя, констатируется: «именно воздержание третьих лиц от использования объекта составляет ценность исключительного права. Законодательство должно обеспечить именно такое воздержание, а вовсе не возможность правообладателя использовать объект самому»[98 - Лабзин М.В. Право запрещать как юридическое содержание исключительного права // Патенты и лицензии. 2009. № 7. С. 18.].

Схожая мысль высказывается и Е. Дедковым[99 - Дедков Е. Пресечение и запрещение нарушения исключительного права // Хозяйство и право. 2011. № 2. С. 90.]. По мнению И.А. Близнеца, необходимо разграничивать исключительное право, определяемое негативным образом как «ограждение собственника от действий других лиц, которые пытаются использовать результаты его интеллектуальной деятельности», и право интеллектуальной собственности, тесно связанное «с конституционным правом граждан на доступ к культурным ценностям, на пользование достижениями культуры, науки и техники»[100 - Близнец И.А. Право интеллектуальной собственности в Российской Федерации: Дис. … д-ра юрид. наук. М., 2003. С. 15.].

Напротив, по мнению Р.А. Мерзликиной, исключительное право состоит из правомочия использования ОИС[101 - Мерзликина Р.А. Гражданско-правовая регламентация интеллектуальной собственности в российском праве: Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. М., 2008. С. 14.]. Как ею отмечается, «правомочие распоряжения нехарактерно для всех ОИС… Что же касается «запрета», то он представляет собой форму правового воздействия на поведение субъектов, в то время как правовой формой регулирования отношений являются регулятивные и охранительные нормы»[102 - Мерзликина Р.А. Указ. соч. С. 14, 29.]. На приоритет позитивного аспекта в содержании исключительного права указывает и В.А. Белов[103 - Белов В.А. Гражданское право: Особенная часть: Учебник. М., 2004. С. 77.]. Согласно позиции О.Ф. Оноприенко в содержание исключительного права включены два основных правомочия: использование и распоряжение результатом интеллектуальной деятельности[104 - Оноприенко О.Ф. Интеллектуальные права на селекционные достижения в России // Патенты и лицензии. 2010. № 3. С. 12.]. По мнению С.Т. Котиа, «правомочия использования и распоряжения исчерпывают содержание исключительного права»[105 - Котиа С.Т. Исключительное право на результат интеллектуальной деятельности: понятие, сущность и правомочие правообладателя // Российский судья. М., 2011. № 4. С. 33.].

Наконец, можно выделить третий условный подход, приверженцы которого констатируют тройственность правомочий, входящих в содержание исключительного права. Так, по мнению А.С. Фалалеева, за автором в любом случае (даже после заключения им договора об отчуждении им исключительного права!) каким-то мистическим образом сохраняются правомочия по использованию, распоряжению и запрету[106 - Фалалеев А.С. Распоряжение исключительным правом автора на произведение: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2013. С. 12.].

Необходимо отметить, что сама по себе постановка данного вопроса не является новой для отечественной доктрины. Попытки его решения предпринимаются с дореволюционного периода. Как было отмечено еще А.А. Пиленко, «патент можно понимать или как запрещение с рефлексом квалифицированной (монопольной) фабрикации, или как дозволение фабриковать, усиленное специальной нормой об «исключительности»»[107 - Пиленко А.А. Право изобретателя: Кн. 3. М., 1902–1903. С. 417.]. Самим автором выбор был сделан в пользу правомочия запрета: «цель патентного права есть уничтожение конкуренции. Изобретатель ставится в особо выгодное положение: он может запретить всем и каждому пользоваться данным изобретением»[108 - Там же.]. Напротив, на правомочии использования ОИС в содержании исключительного права в дореволюционной цивилистике акцент делали К.П. Победоносцев и Г.Ф. Шершеневич. Как было отмечено первым из них, «предполагается, – с юридической точки зрения, что изобретатель должен иметь право пользоваться тем, что произвел личными силами своего духа, пользоваться силой, которую сам создал»[109 - Победоносцев К.П. Курс гражданского права. Первая часть: Вотчинные права. М., 2002. С. 721.]. В свою очередь Г.Ф. Шершеневичем было отмечено, что «действие выданной привилегии состоит, прежде всего, в возможности пользования изобретением»[110 - Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. Т. 1. М., 2005. С. 452.].

При отсутствии правового регулирования «интеллектуальных отношений» любое новое техническое решение при раскрытии информации о нем его разработчиком (в том числе посредством применения в конкретном материальном объекте) сможет использоваться неограниченным кругом лиц. Следовательно, для того, чтобы патентообладатель использовал патентоохраняемый объект, нет необходимости в предоставлении ему субъективного права. Подобное право требуется для того, чтобы он мог ограничивать доступ третьих лиц к разработке, коль скоро в сфере фактических отношений это осуществить принципиально невозможно. В самом по себе использовании патентоохраняемого объекта «нет ничего, что служило бы специфическим предметом и функцией патентного (изобретательского) права»[111 - Зенин И.А. Изобретательское право: природа, функции, развитие // Советское государство и право. 1980. № 2. С. 51.]. В рамках гражданского законодательства понятие использования ОИС определятся как юридический факт, служащий «основанием либо получения права на лицензионное или иное вознаграждение, либо ответственности за нарушение исключительного права»[112 - Зенин И.А. Исключительное интеллектуальное право (право интеллектуальной собственности) как предмет гражданского оборота // Проблемы российского права интеллектуальной собственности (избранные труды И.А. Зенина). М., 2015. С. 41–42.].

В продолжение данной мысли рассмотрим, что происходит после предоставления лицу исключительного права. Во-первых, необходимо отметить, что в той или иной мере ОИС по-прежнему может использовать неограниченный круг лиц. Как было констатировано М. Спенсом применительно к авторскому праву, «законодательно установленное исключительное право не исключает полностью других от использования соответствующих активов… копирайт дает правообладателю контроль за большинством значимых исследований. Вместе с тем остаются широкие возможности по свободному использованию ОИС»[113 - Spence M. Intellectual property. Oxford, 2007. P. 14.].

Данная мысль в полной мере находит себе поддержку в действующем российском законодательстве. В ст. 1273–1280 ГК РФ установлен широкий перечень случаев свободного использования объектов авторского права, в ст. 1359 ГК РФ – объектов патентного права. В частности, в п. 4 ст. 1359 ГК РФ предусматривается свободное использование изобретения, промышленного образца, полезной модели для удовлетворения личных, семейных, домашних или иных не связанных с предпринимательской деятельностью нужд, если целью такого использования не является получение прибыли или дохода.

Во-вторых, нельзя забывать, что исключительное право предоставляется патентообладателю на срок. При этом «в отношении интеллектуального продукта, исключительное право на который прекратилось и который стал общественным достоянием, возможность его использования в любой форме и любым не противоречащим закону способом не только не прекращается и не исчезает, а, напротив, предоставляется всем и каждому»[114 - Маковский А.Л. Исключительные права и концепция части четвертой Гражданского кодекса. М., 2008.].

Таким образом, мы получаем следующую схему: автор создает некое изобретение, которое фактически может использовать он и неограниченное количество иных лиц. Затем автор (его правопреемник) получает патент. Несмотря на то что действует следующее правило: отсутствие прямого запрещения не есть разрешение, в части коммерческого использования патентоохраняемой разработки у патентообладателя возникает возможность запрещать и разрешать иным лицам использовать соответствующую разработку. Затем по истечении установленного законом срока исключительное право прекращается – изобретение переходит в общее пользование. В качестве сопутствующего замечания уместно подчеркнуть, что если бы исключительное право являлось по преимуществу правом на использование, то с его прекращением изобретатель закономерно должен был бы лишиться возможности эксплуатации своей разработки. Вместе с тем этого не происходит.

В этой связи необходимым видится в полной мере согласиться с утверждением А.Л. Маковского о том, что «возможность автора, исполнителя или иного лица свободно использовать результат интеллектуальной деятельности или средство индивидуализации исключительным правом не является»[115 - Маковский А.Л. Указ. соч.].

Здесь может возникнуть вопрос: если использование не является правомочием правообладателя, то что он тогда передает по лицензионному договору? Как закреплено в ст. 1367 ГК РФ, патентообладатель передает или обязуется предоставить другой стороне право использования патентоохраняемого объекта. На первый взгляд как будто получается, что лицензиар выделяет из принадлежащего ему сложного исключительного права отдельное правомочие и передает его лицензиату на конкретный срок. В действительности все происходит несколько иначе. Заключение лицензионного соглашения в большинстве случаев сочетается с сохранением за лицензиаром возможности самому продолжать подобное использование и даже (если речь идет о неисключительной лицензии) предоставлять аналогичные правомочия иным лицам. Таким образом, происходит не распоряжение патентообладателя своим правомочием использования, а реализация им правомочия запрещать (разрешать) иным лицам осуществлять коммерческое использование ОИС до истечения срока действия исключительного права. Что касается возможности использования ОИС лицензиатом, то в данном случае речь с очевидностью идет не об исключительном праве (как абсолютном праве) или его отдельной части, а о правомочии, возникшем в рамках договорного отношения.

Таким образом, в качестве промежуточного вывода можно заключить, что конституирующим исключительное право правомочием является возможность субъекта запрещать коммерческое использование его патентоохраняемого объекта. Важно подчеркнуть, что данный вывод в полной мере соответствует ст. 28 Соглашения ТРИПС, закрепившей, что «патент предоставляет его владельцу следующие исключительные права: а) если объектом патента является изделие, препятствовать третьим лицам без согласия владельца совершать следующие действия: создание, использование, предложение для продажи, продажу или ввоз для этих целей упомянутого продукта; б) если объектом патента является способ, препятствовать третьим лицам без согласия владельца совершать действие, состоящее в использовании способа, а также следующих действий: использование, предложение для продажи, продажу или ввоз для этих целей продуктов, полученных непосредственно упомянутым способом»[116 - Соглашение по торговым аспектам интеллектуальной собственности (Соглашение TРИПС), принятое 15 апреля 1994 г. в г. Марракеше // http://www.rupto.ru/norm_doc/ sod/norm_doc/mejd_doc/trips.html].

Однако здесь возникает вопрос о возможности рассмотрения запрета как субъективного правомочия. Как было выше указано, Р.А. Мерзликина, «отказывая» запрету во включении в состав исключительного права, констатировала, что он представляет собой не правомочие, а форму правового воздействия[117 - Мерзликина Р.А. Указ. соч. С. 14.]. Оправдано ли подобное мнение?

В научной литературе давно и неоднократно подчеркивалось, что вопрос о правовом механизме действия запретов не совсем ясен[118 - Лейст О.Э. Санкции и ответственность по советскому праву. М., 1981. С. 35.], по своему месту и функциям в структуре права они представляют собой сложные, многогранные, в определенном смысле загадочные образования[119 - Алексеев С.С. Правовые запреты в структуре советского права // Правоведение. 1973. № 5. С. 43.].

Как было констатировано О.Э. Лейстом, «механизм действия запретов связан с механизмом правового регулирования, но связь эта (до того, как запрет нарушен) выражается не в конкретных обязанностях и правоотношениях, вытекающих из запрета, а в том, что подавляющее большинство запретов включено в содержание позитивных обязанностей»[120 - Лейст О.Э. Указ. соч. С. 36.].

В соответствии с позицией В.С. Ема необходимо разграничивать запрет как элемент содержания любой позитивной обязанности – имплицитный запрет, имманентно присущий ей, который вводится в содержание обязанности путем установления санкции за ее неисполнение, благодаря чему обязанность обладает властным, общеобязательным характером, и запрет как самостоятельную форму нормативного закрепления юридических обязанностей[121 - Ем В.С. Категория обязанности в советском гражданском праве: Дис. … д-ра юрид. наук. М., 1981. С. 19.]. По мнению Т.Е. Комаровой, «запреты выполняют функцию метода правового регулирования гражданско-правового института»[122 - Комарова Т.Е. Функции запретов в механизме гражданско-правового регулирования: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2008. С. 9.].

Таким образом, можно констатировать, что запрет в гражданском праве в общем виде действительно понимается в качестве метода государственного регулирования.

Вместе с тем не все так просто. Запрет в рамках исключительного права принципиальным образом отличается от запретов, речь о которых шла выше. Возьмем, к примеру, запрет злоупотребления правом. Он действует в отношении всех участников гражданского оборота посредством установления обязанности не злоупотреблять правом, соблюдать принцип добросовестности. Подобная обязанность входит в содержание общерегулятивного отношения: приобретая гражданскую правоспособность как субъективное право общего типа, лицо вместе с тем принимает на себя и общие обязанности перед государством.

Что же касается запрета применительно к исключительным правам, то здесь он является именно субъективным правомочием конкретного лица. Пассивная обязанность всех иных лиц возникает не по отношению к государству, а по отношению к конкретному субъекту, патентообладателю. Можно сказать, что государство наделяет правообладателя на установленный законом срок дискреционными правомочиями по определению «правил игры» в сфере коммерческого использования конкретной разработки. «Запрет совершения неуправомоченным лицом фактических действий выступает способом юридического обеспечения субъективного права требовать у обязанных лиц соблюдения запрета»[123 - См.: Третьяков С.В. О проблеме догматической квалификации «правомочия распоряжения» // Основные проблемы частного права: Сборник статей к юбилею А.Л. Маковского. М., 2010.].

Здесь уместно обратиться к еще одному подвопросу – относимости к исключительному праву правомочия распоряжения. Перечисление в составе исключительного права обозначенных выше трех правомочий, как представляется, было осуществлено законодателем по аналогии с установлением режима собственности. Пусть и в модифицированном виде, но закрепление получила полюбившаяся отечественному законодателю триада полномочий. Действительно, если право распоряжения входит в содержание права собственности, то почему бы ему не войти и в содержание исключительного права?!

Подобную логику нельзя признать корректной. Причин на то несколько. Во-первых, следует отметить, что единое исключительное право в соответствии со ст. 1229 ГК РФ в части отдельных входящих в него правомочий имеет различные объекты. В случае с правомочиями использовать самому и запрещать другим речь идет об ОИС, в случае с распоряжением – о самом исключительном праве. В этой связи нельзя не задаться вопросом об искусственности и нелогичности объединения в одном праве принципиально различных по своему содержанию и объектам возможностей управомоченного лица. Кроме того, при включении распоряжения в состав исключительного права возникают два логически несовместимых суждения: «распоряжение – элемент содержания исключительного права»; «исключительное право – объект права (правомочия) распоряжения». К слову, с правом собственности подобных проблем не возникает. Триада правомочий раскрывает в юридической плоскости характер присвоения конкретного объекта управомоченным лицом.