Миражи искусства

По такой двойственности сам же руководитель НИИ бьёт прямой наводкой. Ссылаясь на некий литературный памятник XIII века, он проговаривается: «…мордва была покорна… «…Юрью, князю кыевьскому…»

Известно: для науки даже самый древнейший из текстов не всегда является безусловным доказательством.

Из-за чего гуманитарию понадобилось заменять одно, никем пока ещё не опровергнутое обозначение территории из Х века, другим – приобретающим неясное восприятие на историческом фоне? Уж не из-за того ли, что здесь возникали не вполне желательные ассоциации с той прошлой Русью с центром в Киеве, на месте которой на момент опубликования указанных интервью размещалась ещё оранжевая, удостоенная глубокой российской политической неприязни Украина?

Заметен перекос и в истолковании «вхождения мордовского народа в состав российского государства». Руководитель научного учреждения сообщал: согласно грамоте Ивана III, сыну этого царя Василию отходили обширные территории мордовского Поволжья «…с волостьми, и з сёлы и со всем …да князи мордовские все…» Не иначе как речь шла о наделении вотчиной. Называть это вхождением? Хорошо хоть, что его не считают больше добровольным, как о том без устали трещала коммунистическая пропаганда.

Какие после этого имеют цену всяческие ужимки, реверансы, утайки, искажающие историю? На самом-то деле было всё, вероятно, по-другому. Неважно? Да нет. В номере «Финно-угорской газеты», вышедшем сразу вослед тому, где Юрчёнков отдублировал самого себя, публиковался материал того же порядка – о вхождении в состав России Удмуртии, включавшей когда-то арские и марийские земли.

Не считая нужным приукрашивать или затирать обстоятельства, доктор исторических наук Гришкина, давшая интервью изданию, прямо говорит о многих сложных поворотах в процессе вхождения.

«…«благодаря» этому процессу, – делает итоговую ремарку учёный, – мы получили то, что называется империей, «имперским сознанием». А у этого сознания в России есть одна существенная особенность. …нам легче и предпочтительнее уйти на новые места, заново обосноваться где-то, нежели последовательно и целеустремлённо обустраивать свой клочок земли, свой дом, как это уже много столетий делают европейцы.

Это – экстенсивный путь развития, противопоставленный более прогрессивному – интенсивному. С инерцией этих издержек «имперского сознания» мы сталкиваемся до сих пор. И в национальном сознании, и в экономике, и в политике.

Именно с тех пор в нашей стране во всём господствует государственное начало, ничего не делается без участия государства: реформы только «сверху», гражданское общество формируется «сверху». Инициативы снизу практически нет…»

Так-то вот, рассудительно, спокойно, не поднимая исторической пыли – оно, кажется, и вернее, и намного честнее.

По этому поводу приведу ещё одну цитату из публикации «Известий Мордовии» от 11 мая 2006-го года. Она принадлежит тогдашнему ректору Мордовского университета Макаркину.

Поясняя «необходимость» «1000-летия», он замечал: «Историческая наука знает немало примеров, когда потребности современного развития общества актуализировали подобные судьбоносные события».

Более прагматично выразить пожелание отметить круглую дату, а если быть точнее, то – сразу и вторую (525), пожалуй, нельзя.

Решение о праздновании, которое протаскивалось так настойчиво, было принято. Что тут сказать? Веселье, разумеется, – дело хорошее. Чего бы и отказываться?

Только и мотивация, и повод к тому должны будут всё-таки оставаться на совести учёных историков. Как РАН-овских, так и мордовских, пролоббировавших проект.

Я здесь говорю об ответственности науки, о доверии к ней. И соответственно – об уважении к ней. Ясно, что в данном случае она его теряет, едва ли не напрочь.

Удобные для власти заключения вполне ведь способны дискредитировать академический институт, что, повторюсь, в ином случае может прямо обернуться приватизационной вознёй. И тут, кажется, был бы даже свой резон.

Такая сфера как историческая наука – не сошла ли она с рельсов как управляемая исключительно государством и угождающая его заказам? Разве в этом её назначение?

Помнится, по мере написания разделов своей «Истории государства Российского» Карамзин, рассчитывая на официальную поддержку, ещё до публикации вычитывал их тогдашнему царю Романову.

Что получилось в итоге, известно.

Ещё совсем молодой Пушкин, комментируя коротким стихом эту работу, отметил, что в ней утверждаются «необходимость самовластья и прелести кнута». Разве это не достаточный укор исторической науке, когда излишним услужением государству она демонстрирует свою продажность? Не лучше ли бы ей было, если перевести её или хотя бы её наиболее важные пласты на принципы частного управления и развития?

Эксперимент наверняка стал бы интересным…

В повестку дня уже самой властью ставятся подобные перемены. Совсем ещё свежо возведение в закон положений о частичном использовании мер приватизации в отношении театров и прочих гос– и муниципальных учреждений культуры.

Стоило бы, кажется, не забывать про такую тенденцию, справедливо расцененную многими как недостаточно обдуманную и даже губительную, уводящую в самую темень беспощадной новорыночной цивилизации…

В объятиях веры

ПОП И ЕГО РАБОТНИК

Немудрёная «Сказка о попе и о работнике его Балде» не единственное произведение великого поэта, где он впрямую издевается над сословием наставников веры.

По поводу «Гаврилиады», при жизни Пушкина не публиковавшейся, но ходившей во многих списках, нападки на него со стороны клира были настолько грозными, что он вынужден был письменно объясниться перед Верховной комиссией при царе Николае I о своём «поведении» и отказаться от своего авторства на это произведение.

Со сказкой происходило несколько по-другому. На известного уже поэта церковь из-за неё не «наскакивала». Как очень крамольная, написанная позже, эта вещица также не публиковалась при жизни поэта, а после его смерти увидела свет замаранной цензурой: негативным персонажем выступал в ней не поп, а купец.

Недовольства вроде как и не могло последовать. Но если учитывать, что всеведающий тогдашний клир хорошо знал сказку в её оригинале, то он попросту предпочёл молча проглотить предложенную пилюлю.

Пушкин, работая с этим шедевром, поступил, возможно, как озорник, поскольку догматы православной церкви, как явление устройства тогдашней крепостнической российской жизни, не могли быть устранены даже из его высокоинтеллектуальной натуры.

У Никитских ворот в Москве до сей поры стоит церквушка, куда хаживал Александр Сергеевич, в том числе – на собственное венчание с Натальей Гончаровой; не обходил он стороной также храмы ни в Санкт-Петербурге, ни в Одессе, ни в родовых имениях.

В тридцатые годы XIX века он, как государственный служащий, присутствовал на обязательных для придворных чиновников богослужениях в столице империи.

Можно сказать, чувство реального в окружении веры, как запах сгорающего фитиля от восковой свечи, не был чужд ему в принципе и составлял определённый предмет общественного комфорта и необходимости. Иначе, уверен, кроме созданных, мы бы имели ещё не один его памфлет по части православной церкви, домогавшейся когда-то погибели ренессанса – детища ненависти к ней…

Впрочем, как настоящий гений, Пушкин даже и написанным сумел прояснить многое и на многое обратить внимание. В том числе и с «заглядом» в отдалённое будущее, то есть, в частности, в наши с вами дни.

Немало в этом плане можно узнать, слушая духовных лиц в миру. Кроме общеизвестных отсылок к милостям божиим и проповедей отвлечённой гуманности, в их речах, как это было и всегда раньше, с избытком ханжества. Например – в виде нежелания иметь рядом с собой старо– и нововерцев, называемых по-разному с помощью «крутых» эпитетов. Но, между прочим, из нововерцев составлялись когда-то не какие-нибудь, а христианские общины. А шедшая от них традиция в России была объявлена староверчеством и жесточайше преследовалась…

Всё больше в речах и политики, но такой, которая не может играть в настоящей политике никакой роли. Что, скажем, дали миротворческие объяснения перед общественностью и паствой патриарха Московского и всея Руси в связи с кризисом в Чечне? И что могли дать? Похоже на суету, в которой можно уповать на что угодно и ни на что конкретно.

Немало речей произнесено для приглаживания ведущей роли церкви перед другими конфессиями. Все вместе они уживаются пока вроде бы мирно, однако не всё здесь так уж гладко, что очень заметно по заигрыванию с ними государственной власти. По такому заигрыванию уже всем давно ясно, что православие для неё как бы главнее, первичнее, в то время как мусульманство и буддизм, долго находившиеся в России на второстепенных ролях, так на этих ролях и остаются.

Мы знаем, что нынешняя православная вера скудна. Нет былой одержимости. Многие ли из нас, отправляя молитву, не одёрнут себя внутри: зачем это нужно? Но пока наступит время разбираться, сама церковь действует. Причём у неё растут аппетиты – малым она довольствоваться не хочет, что вполне в её сущности, переломившей, как помните, даже Римскую империю.

Всё тот же остаётся материальный интерес. Когда говорят, что он не является главным, разве можно воспринимать это всерьёз? Православная церковь не может существовать без её традиционной атрибутики, которая слывёт в мире едва ли не как самая роскошная и разорительная. Обихоженный и разукрашенный храм посреди городских и сельских лачуг и грязи – это нонсенс и былых веков, и нашей прагматической эпохи. Ренессанс веры требует восстановления сотен тысяч храмов. От одного московского Спасителя, который возведён в кратчайшие сроки взамен разрушенного большевиками, несколько лет трещали финансовые мускулы и у первопрестольной, и у провинции.

Эта стройка, едва начавшись, выявила громадную сферу злоупотреблений инвестициями, и ещё сколько набиралось их впереди! Здесь возник полигон, где неизбежно перемещались и толклись деньги честные и краденые, церковные и государственные, так что правнукам станет стыдно заходить под своды и купола храма, если, конечно, они захотят поинтересоваться, каким таким образом Россия, погибавшая от нищеты, могла решиться на столь гигантское мероприятие.

Отсюда по России кругами разошлись надежды пастырей на возможное переложение инвестиций с патриархии и региональных епархий на заблудшие от отчаяния власти и хозяйственные структуры.

Размеры спонсорства клир уже не может считать удовлетворительными. Именно на этом фоне звучат сегодня речи поповской братии о необходимости встроить церковную махину в светское государство.

Мысль развивается по-разному: в обоснование приводятся примеры о том, как натерпелась церковь, отлучённая от государства, под крылом которого она когда-то была и жила припеваючи за счёт десятины и всевозможных льгот; как будет стабильно развиваться вся духовная сфера; как это важно для возрождения страны и т. д.

Каждый церковный служитель имеет при этом свою версию, «привязанную» к его приходу или епархии, ведь деньги тут нужны постоянно, в больших и всё возрастающих количествах. А как же иначе? Реставрировался храм – нужно найти и кормить попа с молебствующею командою. Выстроен новый – то же самое. А – монастыри, а – церковные школы и классы?

Кстати, именно с проникновения в школу, уже ставшего фактом ренессанса, церковь можно считать в определённой степени огосударствленной стуктурой, и добилась она этого не только сама: никто не стал возражать.

Пройдёт немного времени, обучение закону божьему войдёт в привычку, больше станет школ с этой дисциплиной в программах – и у православной сами собой возникнут претензии на регулярные инвестиции для этого дела из государственной казны. То же может произойти и с монастырями, с любым храмом, где современный уровень потребления наверняка не сможет перекрываться доходами от пожертвований паствы и меценатов.

Если говорить, например, о монастырях, то сейчас никто уже не спорит, что почти сплошь они являют собой нечто вроде колхоза, только, может быть, с более строгим уставом. Жизнь там проходит хоть и в труде, но по законам современного потребления, у которого по сути нет рамок и ограничений. Какой сейчас может быть его уровень, все знают не понаслышке. И самому захудалому частному хозяйству не обойтись в наш век не только без трактора, но и без компьютера.

То же и – монастырю.

Даже не будучи хозяйственной отраслью, церковь, конечно, постарается ему помогать дотациями. Но – какими? Взятыми на стороне! Единственный эффективный ход при этом – апелляции к власть имущим – к государству, за материальной и финансовой поддержкой от него.